Второе пришествие (2)

Продолжение. 

Зикр танцуют вдвоем

Не побоюсь повторить: план «Клещи» был хорош. По всем жомини, сколько их ни есть, включая клаузевицев. А вот положение «дервишей», угодивших, согласно диспозиции аккурат между молотом и наковальней, наоборот, складывалось хуже некуда; Стихотворцу следовало как можно скорее решить, как быть в столь кризисной ситуации, - и он справился. Категорически запретив своим командирам, называвшимся «старшими товарищами» (ни о каких «эмирах» в его войске даже не заикались) даже думать о чем-то серьезном, Бешеный Мулла приказал отступать, заманивая обе группировки противника как можно глубже в полупустыни Огадена.

И те шли. В полном соответствии со скрупулезно проработанной диспозицией. Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert и далее по тексту. При полном понимании командования, что происходит и чего можно ждать, но без какой-либо возможности навязать «дервишам» свою игру, потому что не продвигаться вперед означало признать свое поражение без боя, - а бой, который рано или поздно не мог не случиться, все-таки случится и покажет. И таки показал.

17 апреля 1903, вспоминает один из участников событий, «выйдя из зарибы в Гумбуру под командованием подполковника Планкетта, 48 англичан, 2 тысячи храбрых сикхов и рота королевских африканских стрелков вскоре соединилась с другой ротой королевских африканских стрелков под командованием капитана Оливи. Построившись в каре с сикхами впереди, мы прошли около шести миль, пока не достигли открытой поляны, окруженной со всех сторон густыми зарослями… Именно там укрывался враг, напавший на нас со всех сторон. Сначала всадники, за ними пешие стрелки, а затем пикейщики со всех сторон атаковали каре…».

К тому, что последовало далее, страшное для англичан слово «Изанзлвана», конечно, применить нельзя. Из полного окружения, подготовленного основными силами Мохаммеда Абдилле, - 15 тысяч «дервишей», - колонна, потеряв 187 солдат и 9 офицеров убитым, не считая десятков раненых, все-таки вырвалась, но как реальная боевая сила Оббийская (южная) группировка фактически перестала существовать. То, что ею считалось, в беспорядке откатилось далеко назад, а спустя всего четыре дня победители, «как на крыльях» перелетев на север, вдребезги размолотили авангард северной группировки.

Так что, в конце мая, когда зубцы «клещей» наконец-то соединились, они были изломаны настолько, что ни о каком наступлении и речи быть не могло. Зато Бешеный Мулла, в июне перейдя линию британских блокпостов, многие из которых были стерты с лица земли, и перерезав телеграфные линии, занял пастбища на освобожденной территории, фактически присоединив ее к своим владениям. Могло быть и хуже, - Стихотворец уже отдал приказ идти на никем не прикрытую Берберу, - но развить успех помешало движение с запада эфиопов, которые с сомалийцами воевать умели и которых «дервиши», англичан уже ни в что не ставившие, по старой, отцов-дедов-прадедов памяти очень боялись.

Правда, сильно углубляться в пески Огадена командиры подразделений Империи, не имея на то приказа царя царей, не стали, но сам факт появления знамен с крестами, ликом Христовым и львами-меченосцами, помноженный на несколько быстрых, убедительных и с жесткими последствиями побед в стычках с людьми Бешеного Муллы, возымели эффект: объявленное было наступление Стихотворец отменил, приказав сосредоточить все силы на западном направлении.

Известие о провале столь досконально продуманной и тщательно подготовленной операции вызвало в Лондоне не то, чтобы совсем уж страх, - не того все-таки масштаба был противник, - но серьезное беспокойство, тем более резкое, что проблемы в районе портов были совсем ни к чему, а затраты на содержание стратегически важной колонии при дальнейшем пренебрежении темой могли на порядки превысить доходы.

Поэтому рассусоливать не стали. Реванш сделался главным пунктом повестки дня, а опыт генерал-майора Джорджа Эгертона, успешно воевавшего и в Судане, и в горах Адена, назначенного командующим вместо неудачливого полковника Планкетта, позволял надеяться на то, что новых осечек не будет. Тем паче, что бухгалтерия министерства по делам колонии «сомалийские» счета оплачивала, не упрямясь и не считая центы.

Уже к концу июня в Берберу из Индии и Адена были переброшены более 6 тысяч самых отборных солдат, включая «чисто белые» подразделения, и нужды они не испытывали ни в чем, - одних верблюдов, которых м-р Эгертон заказал «не менее двух тысяч», обеспечили почти в полтора раза больше. В итоге, к началу сентября «Бербера представляла собой все, что угодно, но не мирный город. Такую мешанину из британских и индийских солдат, туземных рекрутов, обозников, верблюдов, мулов, пони, ослов, овец, фургонов, мне не доводилось видеть ни до того, ни после, хотя прежде я думал, что в Судане повидал всё».

Who'll hurt us...

Короче говоря, Эгертону были созданы все условия, ему оставалось только не подкачать, и он собирался оправдать доверие. Прежде всего, категорически отбросив идею «клещей», как не оправдавшую себя, он разработал план движения двумя параллельными, способными при необходимости поддержать одна другую колоннами, доверив командование двум генерал-майонам, Фаскену и Манпингу, с которыми служил раньше и на которых полностью полагался, в связи с чем, попросил командировать их в его распоряжение.

Что и было сделано, несмотря на категорическое несоответствие запроса субординации (оба генерала имели выслугу больше, чем он, и по традиции не могли ему подчиняться, однако пожелания Эгертона исполнялись без возражений). Одновременно эфиопы вновь подвели войска к западной границе, создав у разъездов «дервишей» впечатление скорого вторжения, а несколько британских судов подошли к побережью Оббии, дав лазутчиков Стихотворца основания сообщить шейху, что на юге, скорее всего, намечается высадка дополнительных войск.

Смысл стратагемы был очевиден, да генерал, в общем, ничего и не скрывал. Сознавая опасность дробления сил и невозможность победить в маневренной войне, он намеревался, войдя в глубь колонии, занять всеми силами стратегический оазис Джедбали, что дало бы ему возможность держать под контролем 23 колодца, обеспечивавших водой неисчислимые стада «дервишей». Такого развития событий Мохаммед Абдилле, как ни опасался генерального сражения, допустить не мог, и потому к декабрю 1903 к Джидбали стянулись примерно 8 тысяч его лучших бойцов, быстро выстроивших весьма прочную линию укреплений-зариб.

Именно этого Эгертон и добивался. Теперь, навязав противнику игру по своим правилам, он не волновался за результат настолько, что, как вспоминает лейтенант Ральф Скотт, его адъютант, «дважды в день, утром и вечером, в течение всего похода позволял себе глоток виски». И действительно, сражение у Джидбали, состоявшееся 10 января 1904, прошло и завершилось ровно так, как предполагалось.

Притом, что «дервиши» были, как всегда, храбры и упорны, после многочасовой перестрелки и короткой рукопашной с удачным ударом во фланг они, потеряв тысячу убитыми и втрое больше ранеными, даже не отступили, а побежали. После чего гарнизоны «туземцев» ушли из всех захваченных городков в долину Нагаль, «сердце мятежа», формально «спорную» (вернее, принадлежавшую итальянцам, но точно демаркировать кордон при разграничении зон забыли), а цепкий и упрямый генерал перешел в наступление, 21 апреля атакой с моря заняв даже Иллигу, крохотный «ничейный» порт, который крышевал Стихотворец, получая через него всякие полезные в военное время разности.

В сущности, это была победа. Пока еще не полная, но для полной и безоговорочной нужно было совсем другой уровень финансирования, а задача Эгертону сформулировали в Лодоне более чем конкретно: успокоить страну. На большее средств не выделили, даже оккупировать Иллигу долго не получалось, и бравый генерал предложил Бешеному Мулле компромисс: в обмен на отказ от борьбы, роспуск армии и сдачу оружия - амнистия всем «мятежникам», а лично шейху – щедрая компенсация и выезд в Мекку.

В общем, по-честному. Даже без пресловутого Vae victis, потому что какое там vae, если отпускают в город Пророка? Ан нет. Окончательным поражение Стихотворец, как выяснилось, не считал и сдаваться даже не думал. Напротив, в очередной раз сумел найти выход из, казалось бы, полного тупика.

Зная, что англичане, которые ему враги, не очень ладят с итальянцами, которые ему вреда не причиняли, а эфиопам враги, он связался с властями Итальянского Сомали, напомнил, что враг моего врага почти друг, в связи с чем, предложил признать протекторат Рима в обмен на «дружескую помощь, гостеприимство». Гарантируя «взаимную помощь против всех, кто враг моим друзьям». Буратинам идея понравилась, ибо, во-первых, решался вопрос с долиной Нагаль, что очень красиво выглядело на карте, а во-вторых, польза от боевых «дервишей» для римлян, хронически не имевших денег на оплату услуг «туземной» полиции, могла быть вполне реальная.

Так что 16-17 октября 1904 Стихотворец встретился в Иллиге, откуда англичане, погромив все, что можно, уже ушли, с Джузеппе Песталоцца, консулом Италии на Занзибаре, и 5 марта следующего года состоялось подписание договора. Долина Нагаль с выходом к морю в Иллиге объявлялась «союзником Италии», а «синьор Абдилле ди Дарод» - ее губернатором, в обмен на что обязался «во всем помогать Итальянскому Королевству по просьбе его представителей и не нарушать законные интересы Британской Империи».

Махди один не ходит

Какое-то время довольны были все. В Лондоне с облегчением закрыли неприятную статью расходов, в Риме голосисто пели об «особом итальянском методе подчинения туземцев, без всякой крови, на основе дружбы», а в долине Нагаль пожинали плоды иного, куда более конкретного сорта; как отмечает Джеральд Хесс, «притом, что религиозные воззвания новоявленного губернатора вне пределов обитания народа Дарод не особо воспринимали, он несомненно стал политиком выше племенного масштаба, живым доказательством того, что с пришельцами можно бороться успешно».

Самое же главное, подписав договор, лидер «дервишей», разумеется, имевший свои виды на будущее, получил передышку, ставшую после Джидбали жизненно необходимой. Костяк его армии, - 500 самых верных бойцов, уцелевших и не разбежавшихся, - вновь начал обрастать мясцом, стада паслись спокойно, шкур, по данным английской разведки «представлявших главный источник доходов людей Абдилле, легко превращаясь в оружие, боеприпасы, пищу и одежду», становилось все больше, да к тому же появилось время как-то отстроиться. В поселке Эйла «дервиши» воздвигли довольно сильную крепость Давот, а по всей долине – сеть фортов.

В это время, поскольку жизнь надо как-то организовывать, на своей законной территории «атаманщина» по чуть-чуть, вне человеческое воли, но исключительно силою вещей, начала превращаться в государство. Естественно, нового образца, без султанов и шейхов, а по самой справедливой и правильной Книге на свете.

То есть, в каком-то смысле по лекалам Судана, - в сомалийских оазисах было много беженцев оттуда, да и агентов халифа, засланных в свое время агитации ради, да так и прижившихся,  тоже немало (один них, некий Хаджи Суди, трудившийся в свое время толмачом у сэров, а затем секретарем у самого Махди, вошел в «ближний круг» шейха),- и вот с их-то легкой руки титул «махди» пристал и к Стихотворцу. Но не совсем.

Уважая махдистов, Мохаммед Абдилле многое понимал по-своему. Почетное величание он не то, чтобы отвергал, но и не слишком поощрял, неизменно поясняя только, что в его, суфийском понимании «махди» - не особый посланец Творца, а просто человек, волею того же Творца своим умом дошедший до верного   понимания сути вещей. Ну и, стало быть, не ударит лицом в грязь ни в светских, ни в духовных делах. А если ударит, то не «махди», но пока не ударил, неподчинение исключено. На такую роль он готов был согласиться.

А вот что у махдистов было почерпнуто однозначно и нескрываемо, так это категорический отказ от деления правоверных на кланы и племена. Притом, что основной группой поддержки джихада как был, так и оставался союз Дарод, правила были едины для всех: берем любого, но если уж пришел, то никаких первопредков, никаких клановых цветов и племенных раскрасок, никаких отрядов «из своих» и никаких собственных вождей.

Для тугодумов: все равны, все «дервиши», все признают доктрину Салихии, все, как один, в белых тюрбанах, и продвижение только по собственным заслугам. По крайней мере, в идеале, потому что традиции отмирают очень трудно, - но все же печальной участи суданского «Божьего государства», переродившегося в военную диктатуру «ближнего круга» халифа и племен баггара, избежать удалось. Просто по той причине, что практически все группы поддержки нового «махди» были сами себе баггара, и на любую попытку принизить их достоинство отреагировали бы мгновенно.

Продолжение следует.