...Если уже проснулись.
Подражание Михаилу Жванецкому.
Сильные эмоции и чувства исчезают. Перестаём охать и ахать, руками взмахивать от возбуждения. Словарь эпитетов сузился до одного слова – клёво. Да и то без восклицательного знака.
Всё средненько.
Сразу после Крещения, пишет евангелист Матфей, Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. Вспомним: говоря бегстве Святого Семейства в Египет, Матфей ссылается на пророка Осию: да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: из Египта воззвал я Сына Моего. Это пророчество об Израиле евангелист относит к Иисусу. И если Крещение в Иордане символизирует переход Израиля через Красное море и воды Иордана в землю обетованную, то пребывание Иисуса в пустыне и искушения, через которые Он в ней проходит, также имеют своим прообразом сорокалетнее странствием иудеев по Аравийской пустыне с искушением голодом, жаждой, страхом перед укрепленными городами. Сорок лет – сорок дней; своего рода карантин. И там, и там – пустыня, но не только. И Он был там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною, и был со зверями; и Ангелы служили Ему, – пишет евангелист Марк. Пустыня здесь претворяется в райский сад, где Адам нарекал имена всякой твари и Ангелы были с ним, однако, Марк упоминает и тех, и других не до, но после искушения, перед которым праотец не устоял. И в том, и в этом случае искушение начинается с пищи: И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Действительно: не умирать же с голоду (а сорок дней без еды делают смерть от физического истощения более чем реальной)?
Есть у нас такая примета: когда чиновному люду заняться нечем, а успехи в отчетной документации необходимы, то начинается непримиримая борьба с каким-нибудь «нетерпимым явлением». Собственно, из того, что завсегда под рукой, эдакого совсем уж невыносимого всего два – пьянство и коррупция. Вот и боремся поочередно то с одним, то с другим, причем с равным успехом.
Нормативная реакция на бедствия (стихийные и/или политические – война, бессмысленный и беспощадный бунт), – бедствия, превосходящие наше понимание, наши представления о Боге суть таковы: Бога или нет, или Он – палач, абсолютно при этом циничный, в высшей степени бесчеловечный. И думать так – лучше, чем заниматься теодицей, оправдывать Бога по примеру друзей Иова. История Иова, кстати, помимо всего прочего, показывает, что Богу богоборцы куда ближе (родней) Его защитников. Адвокат нужен дьяволу, дьяволу это забавно, Бог же в такой забаве не нуждается – Он ненавидит друзей Иова, Своих самозваных адвокатов. Его Сын не произносит ни слова, когда Его «судят», когда отправляют на крест. Дискуссии о зле в этом мире Он предпочитает Самому стать жертвой зла. Вы видите в Боге Отца, дающего нам ремня? Хорошо, исполосуйте Его, ставшего одним из вас, своими плетями со свинцовыми наконечниками, прибейте ко кресту и плюйте Ему в лицо сколько вам заблагорассудится, оттянитесь на Нем по полной.
"Отступничество [от христианской веры — Э. Л.] активное принимало у нас, особенно в 20-е — 30-е годы, формы чудовищной одержимости, отчасти сравнимой с тем, что повидали монастыри некоторых частей Испании в годы гражданской войны, однако свирепствовавшей гораздо дольше, гораздо регулярней и на большем пространстве.
Воздержусь от кровавых примеров, расскажу только, что сам слышал ребёнком от старушки, приехавшей в Москву из деревни.
В этом году Крещение Господне празднуется в дни, когда на Гаити разгребают развалины уже не столько в надежде извлечь из-под них тех, кто еще может оказаться жив, сколько для того, чтобы предать земле трупы, разложение которых грозит эпидемией. И эта чудовищная катастрофа с новой остротой ставит вопрос: «где же Бог?» Вопрос, на который ответ может быть только один: распятый на Кресте Червь, а не Человек – бессильный, поруганный, раздавленный, покинутый Богом. Бог – там, где человек уничтожен, стерт, Бог – в аду, в смерти у которой – мы верим – вырвано жало, и значит – последнее слово не за ней. Доказать здесь ничего невозможно да и не нужно доказывать, если нужно доказывать. Если Христос не воскрес, христианство – самый чудовищный, самый подлый обман из всех, существовавших в истории. Однако все аргументы объяснить возникновение христианства не на факте Воскресения, а – по сути – на пустом месте не убедительны ни с исторической, ни с психологической, ни с социологической, ни с любой другой точки зрения. На этой аргументации я надеюсь подробно остановиться, когда речь пойдет о Воскресении, о всех связанных с ним pro и contra, а сегодня – речь о его прообразе: о погружении, как буквально переводится русское слово крещение. Погружении Христа в символизирующие смерть (но и рождение, но и победу над ней) воды Иордана.
Мысль вслух. Печальная. Но в конце концов - жизнеутверждающая. Для всех, кому не лень будет это прочитать.
Как-то год назад в замечательной книге израильского писателя Меира Шалева я натолкнулся на странного героя. А странность заключалась в том, что он коллекционировал предсмертные слова великих и не очень людей. И, как и всякий серьёзный коллекционер, был одержим. Он делал попытки объяснить людям своё пристрастие, но мало кто его понимал. Да и общаться с человеком, который пропах потусторонним, не очень-то хотелось.
Антология [греч. anthologiа, от anthos — цветок и lego — собираю] — сборник, содержащий избранные стихи или различные изречения и фрагменты многих авторов...
БСЭ
В начале этого года я возмутился печатными опусами местного ВООПиК ("Сто страниц графомании о тысячелетнем городе или Краеведение в авторской редакции" и "Желтое краеведение под эгидой ВООПИК или Еще сотня страниц, но уже игры в наперстки"). Мои товарищи потом язвили: «по-детски искренне, но по-взрослому ответственно», тогда, ругая меня за резкость и провокационность, и подумать они не могли, что «сон был в руку»: оказывается, подойти к изданию книги в Ярославле можно еще безответственней.
В передаче о нем ("Точка зрения") : опрос на улице, и одна из опрашиваемых говорит, что читающий Мандельштама не может жить безнравственно, или что-то в этом роде. А ведь это так - почему? Дело, думается, в том, что Мандельштам, вырвавшись из родового "хаоса иудейского" на простор "мировой культуры", был по сути единственным в русской поэзии поэтом-христианином. Иудео-христианином, первохристианином (почитайте отрывки из его манифеста "Пушкин и Скрябин, сохранившегося лишь в отрывках - самого яркого из известных мне манифестов христианского искусства). Его ненависть к Византии и имперскому православию обусловлена именно этим. И в этом смысле он поэт будущего не во временном смысле, а в новозаветном. Кода-то я сделал о нем передачу для радио "Благовещение", из которой потом получилось коротенькое эссе, я его, кажется, уже вывешивал здесь когда-то, но не лишним будет повторить в память о поэте-мученике.
Итак, Грушевский, Винниченко, Петлюра и прочие погорельцы, узнав на каком-то Богом забытом полустанке под Сарнами о том, что мир заключен и немцы вот-вот придут, первым делом расплакались. Отчего рыдал Петлюра, тайна великая есть, а дедушку Грушевского, есть такое мнение, очень огорчило, что теперь-то уж его наверняка будут считать немецким агентом, о чем раньше только шушукались. На мой взгляд, не стану скрывать, все это были слезы чистой радости, ибо реванш, о котором мечтали, из тихой грёзы стал реальной вероятностью, а учитывая, что немцы есть немцы, так и более того. Хотя, конечно, чужие души – потемки.