Весть Николая Бердяева

Николай Бердяев – один из самых интересных православных мыслителей. И здесь есть парадокс: он постоянно критикует церковь – за окостенелость, за отсутствие связи с живой развивающейся мыслью, за недооценку человеческой личности и свободы. При этом именно он принёс Западу весть о живом православии. Самые обширные знания в области православия европейцы получили именно из философии Николая Бердяева, ведь он отлично понимал их психологию и его труды неустанно переводились.


Именно Николай Бердяев обратил внимание Запада на «русскую идею». Русское понимание Бога и его поиски в себе и во внешнем мире представляются философу жаждой бесконечности. «Нельзя любить не бесконечное. Следует любить бесконечное», – говорил философ. По словам Бердяева, Россия – бесконечное пространство, а в Европе всё необходимо завоёвывать, и каждое пространство воюет с другим. Русский человек – тот, кто не завоёвывает пространство, а раздвигает его. До конца ХХ века пространство было практически бесконечным. Век за веком оно раздвигалось в бескрайние дали Сибири.

Там, где на Западе путешествия, в России – странничество, говорил Бердяев. Одновременно Достоевский, Толстой и Бердяев говорят о странничестве как о пути к Богу. Странничество не обязательно должно быть в прямом смысле этого слова, и не обязательно оно должно быть добровольное. Но без этого русский человек не может: ему необходимо странствовать, то есть раздвигать пространство. Путь русского человека к Богу заложен в бесконечности пространства. Именно поэтому, по мнению Бердяева, у нас не было крестовых походов. Не надо было отправляться в Палестину или ещё куда-нибудь, поскольку перед глазами всегда находился раздвигающийся простор.

Утверждение о том, что «нельзя любить что-либо кроме бесконечности», Бердяев позаимствовал у Бенедикта Спинозы. Спиноза говорил: «Бог не может создавать конечные вещи. Он может создавать только вещи совершенные. Бесконечность – это бессмертие и совершенство». Поэтому следует любить бесконечность. Любовь может быть только вечной. Если не вечная – значит, не любовь. Если не бесконечное – значит, обречено на крушение.

Это суждение Николая Бердяева поняли не все. Как ни странно, оно получило космогоническое подтверждение в ХХ веке благодаря астроному Фридману, который на основе теории относительности Эйнштейна открыл, что Вселенная бесконечно расширяется. Тогда стала понятна космогоничность бесконечного движения и странничества. В литературе путь странничества начал Пушкин, продолжил Толстой и в дальнейшем показал в своей философии Николай Бердяев. Божественным предначертанием ему самому было уготовано стать изгнанником. Человеку, который всеми своими корнями и духовными истоками привязан к своей стране, было уготовано стать отверженным.

Изгнанничество лежало в самом начале пути философа. Тогда он был марксистом, верил в диалектический материализм Маркса. Его мечты обрушили две тюрьмы и высылка на север. При этом Бердяев не смог принять классовый подход марксистов. Деление на классы возможно и применимо в Европе с её сословностью, классовым делением, рабочим классом, крестьянством, феодалами и капиталистами, но в России всё это химера и выдумка. Бердяев считал, что в России нет и кастового деления на аристократию и простой народ. Сам же Бердяев по своему происхождению аристократичен, его род уходит в глубокую древность. Вот что он говорил о себе: «Для меня самым главным было уйти от аристократизма. Это являлось настолько важным для меня, что я предпочитал общаться с кем угодно, только не со своим окружением. Так я оказался среди революционеров».

Оказавшись с революционерами на севере, Бердяев пришёл в ужас от того, что они не имеют высокого понятия о бесконечности, что они устремлены к простой конечной цели – политической свободе и социальному равенству. Возможно, подобные цели иллюзорны, но измеримы во времени. В них нет бесконечности, они несоразмерны человеческой душе.

Что же соразмерно душе? Свобода. Он провозглашает: «Бог захотел свободы, поэтому он сотворил мир для людей. И в этом заключается трагедия, потому что человек может быть человеком только свободным. В самом выборе человека возможности быть свободным содержится возможность грехопадения и зла». С точки зрения философа, сотворение мира – божественный акт. Бог захотел, чтобы была свобода. Мир создан для человека, но само его сотворение – трагедия, поскольку человек свободный способен на грехопадение.

Как известно, Спиноза называет три главные субстанции мироздания: дух, свет и разум. К этим трём бесконечностям Бердяев прибавляет четвёртую – свободу. «Свобода – единственная перспектива для человека. Всё, что я делаю, всё, что я написал, всё, чем я живу, – это свобода. Поэтому я постоянно подвергался критике со стороны единомышленников-марксистов, со стороны церкви, либералов (особенно в европейском окружении), интернационалистов и националистов. Я всё время был не согласен, и в этом заключается моя свобода».

Здесь мы видим полемику Бердяева с марксизмом и диалектическим материализмом. Философ говорит: «Мир, природа и материя существуют по законам несвободы». Это механические законы – не человеческие. Марксисты пытаются сделать их более привлекательными, наделив диалектикой, движением. Но если существует движение, то исчезает материализм. Или диалектика, или материализм – они друг друга опровергают. Поэтому такое воззрение бесперспективно. В итоге Николай Бердяев обретает христианскую веру – с моей точки зрения, в основном под влиянием Льва Толстого. Он начинал как атеист, материалист и революционер, но в трёхлетней ссылке созрел как христианский философ – с новой идеей о том, что в основе мира лежит свобода. Но на что нужна свобода без любви?

Философ понимал любовь как проявление свободы. Он говорил, что любовь только тогда является ценностью, когда она свободна. Если любовь не свободна, это не любовь. И здесь его стали упрекать в безнравственности, нарекли провозвестником свободных отношений и певцом сексуальных реформ. Между прочим, Николай Бердяев обладал привлекательной внешностью, умом и происходил из аристократического рода, поэтому женщины его любили. Вначале его закружил эротический вихрь, но впоследствии он понял, что эрос и любовь приходят друг с другом в противоречие. В своём трактате об эросе он мечется, с одной стороны, в океане чувственности, а с другой – понимает, что голая чувственность – тупиковый путь и что необходимо стремиться к вечному и божественному. В конце концов его стремления увенчались подвижническим браком, в котором Николая Бердяева и его супругу связывали чисто дружеские отношения. Чувственную связь они считали греховной и низкой. Он пишет: «Я никогда не буду рассказывать о своих похождениях. Я считаю это недопустимым». И вот тут возникает вопрос: значит, существуют запреты? В человеке существуют табу – значит, всё-таки несвобода?

Бердяев вводит важное для себя слово «самораспятие». «Человеческая жизнь осмысленна только тогда, когда является самораспятием», – пишет он. Жизнь самого Николая Бердяева во многом этому принципу соответствует. Начинается она, конечно, с жертвы: первая тюрьма, вторая тюрьма, ссылка на север. После революции снова тюрьма, допросы в кабинете Дзержинского и высылка из России. Эту высылку он переживал как изгнание. Бердяев не любил слово «эмиграция» и всегда повторял: «Мы не эмигранты, а изгнанники – это большая разница». Впрочем, философ не любил жаловаться на судьбу. По словам Бердяева, так и должно быть: в достойном поведении заключена свобода. Лишь один раз он сказал, что до конца своих дней изгнанничество останется самым тяжёлым и страшным испытанием в его жизни.

Тем не менее в изгнании Николай Бердяев становится популярным автором, хотя и отрицает свою причастность к интеллектуальному сообществу: «Философия как наука меня совершенно не интересует. Меня раздражает сама мысль о возможности подчинения научным сообществам и знаниям. Я считаю это ненужным. Я вообще противник любой иерархии: аристократической, социальной, научной и теологической (церковной). Прежде всего я дорожу свободой».

Вспоминаю, как Алексей Фёдорович Лосев размышлял о Бердяеве: «Да, Бердяев говорил о свободе, а я ему отвечал: свобода… конечно, свобода, но ведь и судьба. Вот почему я сейчас сижу и разговариваю, а через год-другой сдохну, потому что судьба. Да, свобода… конечно, свобода, но и судьба». Так Лосев тонко обозначил некоторые границы человеческой свободы, которые Бердяев считал для себя пройденным этапом.

Свобода философа, приобретающая абсолютные черты, перед лицом смерти становится беспомощной и нелепой. Так происходит, когда в основание мироздания ставится не любовь, как завещал Спаситель, а свобода. Это не означает, что она теряет свою ценность, и тем более не означает, что свобода не столь важна. Всё хорошее, что Бердяев говорил о свободе, остаётся ценным и важным. Но перед лицом смерти… Тут философ вслед за Гегелем произносит: «Да, перед ужасом смерти, вглядываясь в её тайну, которую невозможно постичь разумом, человек узнает мистическое».

Смысл своей философии Николай Бердяев видел в том, чтобы у человека проснулось чувство мистического. Мистическое не может быть охвачено человеческим разумом. Оно присутствует как божественное озарение и благодать. Мистическое есть некое благодатное прозрение. Здесь Гегель и Бердяев сходятся, утверждая, что «человек – существо, знающее о своей смерти, поэтому благодаря этому знанию оно возвышается над всем остальным живым миром». Но Спиноза возражает: «Смерть – то, чего нет». Христос в момент своего Воскресения спускается в ад и освобождает Адама и Еву. Здесь совпадение с философией Николая Бердяева: свобода лежит в основании мира. Но эта свобода идёт через распятие, через всемирную бесконечную любовь Спасителя к человеку и через его самопожертвование. Он сокрушает ад и дарует Адаму и Еве свободу через грехопадение.

По сути, философ открывает то, что было известно каждому хорошо просвещённому церковному батюшке. Нечто подобное я слышал от своих духовных наставников в детстве. Скажу честно: когда я начал читать Бердяева, то был несколько разочарован. Оказалось, он пробирается через дебри интеллектуальных построений, которые я с детства знал от священника, когда служил в алтаре. Именно тогда я понял великую трагедию русской интеллигенции, которая, несмотря на внешнюю религиозность, все ещё не пришла к высочайшей, глубочайшей, умнейшей космогонии православия. Она глубоко человечна и мистична, и ею преодолён гегелевско-бердяевский ужас пред лицом смерти.

Любопытно, что утверждение философа о свободе как основе мироздания получило неожиданное подтверждение в современной физике. Я имею в виду теорию относительности Альберта Эйнштейна и последующее за ней открытие квантовой физики. Эйнштейн никак не мог понять непредсказуемость поведения электрона, который может вести себя и как частица, и как волна. Всё зависит от его поведения. «У него свободная воля», – сказал Нильс Бор, чем вывел из себя Эйнштейна, который был воспитан в классическом понимании физики, материи и механических законов, в основе которых лежит не случайность, а закономерность.

Физик Пауль Эренфест, обнаружив, что законами вероятности определяется не только движение элементарных частиц, но и молекул, застрелился. По словам Эйнштейна, современная физика – драма идей. Драма заключалась в том, что в основе мироздания лежит свобода. И Бердяев оказался абсолютно прав. Можно сказать, он совершил открытие раньше, чем физика его осмыслила.

В этом отношении любопытен спор между Эйнштейном и копенгагенской школой, которую возглавлял величайший гений Нильс Бор. Между Эйнштейном и Бором возникла следующая полемика. «Если послушать вас, то получается, что Бог играет в кости и в основе поведения электрона лежит теория вероятности, – пишет Эйнштейн Бору. – Я не верю. Бог не играет в азартные игры». Бор ответил: «Откуда вы знаете в какие игры играет или не играет Бог?»

Бердяев оказался прав: свобода и вероятность существуют не только в человеческом мире, но распространяются на все законы мироздания. Философ открыл свободу как космогоническую составляющую Вселенной, четвёртую основу мироздания (Бог, дух, свет, любовь и свобода). В этом заключается его открытие, достижение, тайна и гениальная весть всему миру.



ЦИТАТНИК


Российская империя, Крым, 1911 год. Русский философ Николай Бердяев
/ ИТАР-ТАСС


Все термины, все слова, все понятия должны употребляться в каком-то новом, более углублённом, более онтологическом смысле. Скоро неловко, невозможно уже будет употреблять слова, применяя к ним старые квалификации «прогрессивности» или «реакционности». Скоро слова получат свой подлинный онтологический смысл. Скоро для всех будет поставлен вопрос о том, «прогрессивен» ли «прогресс» и не был ли он часто довольно мрачной «реакцией», реакцией против смысла мира, против подлинных основ жизни. Условимся в употреблении слов, чтобы избежать совершенно лишних и праздных споров о словах.
Н.А. Бердяев, «Новое Средневековье», 1924 год

Поделиться