«Дети думают, что учебник надо прочитать и запомнить». Учитель литературы Эдуард Безносов — о ЕГЭ и воспитании

                            
Эдуард Львович Безносов преподает в школе 40 лет. «Дети нынче пошли избалованные, мамы-папы их очень холят и лелеют, в то время как их надо драть. Психологически, конечно», — смеется он. На уроках литературы его ученикам приходится разбирать в произведениях каждое слово, а на уроках русского — самим выводить правила. Но и сдавать ЕГЭ потом проще простого. Напроситься на интервью к Эдуарду Львовичу — вызов, потому что потом неизбежно почувствуешь себя последним двоечником.
  

                
«Тяжело в учении, легко в гробу»

— «Я бью только два раза: первый раз — по голове, второй — по крышке гроба». Это первое, что вспоминают ваши ученики. 

— Кто-то из них, такой большой шутник, изготовил с этой фразой транспарантик, взял его в рамочку и поставил у меня на столе лицом к классу. Но это далеко не единственное, что я им говорю. Они мне даже подарили подушку и, зная мою любовь к кулинарии, фартук с некоторыми моими «изречениями». 

На подушке и фартуке, который Эдуард Львович любезно примеряет, написано:

«Тяжело в учении, легко в гробу»,
«Сядь ровно, а то окривеешь, никто замуж не возьмет, а мне, старику, обидно будет»,
«Сейчас кое-кто получит почетное звание Огребелла».


— Так до крышки гроба с кем-нибудь доходило?

— Ну что вы, я детей не трогаю: это вообще непозволительно, это недопустимая фамильярность. Когда с ними только первые дни занимаюсь, говорю: «Меня не очень волнуют ваши успехи. Они могут быть разные, они могут меняться. Мне важно ваше добросовестное отношение к делу». Это мое главное требование. Ну и, конечно, нельзя опаздывать. Опоздавших в первый раз отправляю за письменным допуском к директору со словами: только он его не даст, а я без него не пущу!

— Почему не даст?

— Они тоже так спрашивают. А как директор может дать письменный допуск на мой урок? Это же я хозяин урока. Но я требую допуск. Конечно, это такая шутка, но дети же об этом не догадываются. Представьте себе замешательство восьмиклассника. Это надолго отбивает у них охоту опаздывать. 

Они, конечно, начинают канючить, просить. Иногда пропускаю, потому что разные бывают ситуации. А иногда говорю: «Тебе предоставляется блестящая возможность следить за происходящим в классе из-за приоткрытой двери». — «Эдуард Львович, а можно я стул возьму?» Дети нынче пошли избалованные, мамы-папы их очень холят и лелеют, в то время как их надо драть. Психологически, конечно (смеется).



«Будет вам душнила»

— Вы за 40 лет не устали от школы?

— Как вам сказать… Я устаю чисто физически, мне ведь уже почти три четверти века. А от преподавания — нет. Хотя все время помню замечательную песню Булата Окуджавы:

Антон Павлович Чехов однажды заметил,
Что умный любит учиться, а дурак — учить.

Потом, понимаете, с детьми все-таки интересно: они живые, способные, талантливые. К сожалению, в последнее время заинтересованность сильно снижается. Или, как принято сегодня говорить, «мотивированность» — не люблю все эти словечки. 

— Раньше было лучше?

— Я начну говорить, что раньше было лучше, а вы про себя подумаете: «Ну, старик, заворчал». Небо было голубее, трава — зеленее, вода — мокрее… Что там еще? Ветер — ветрее. 

Смотрите, у меня есть возможность дома работать с электронным журналом, что очень удобно. Все благодаря интернету. Но из-за него есть и масса отрицательного, и отражается это прежде всего на детях.


Они не ставят перед собой задачу что-либо запомнить. Зачем запоминать, если есть Google и «Яндекс»? И сколько я им ни говорю, что интернет — это забор, на котором пишут все кому не лень, что приличные дети не должны читать то, что написано на заборе, но, увы, меня мало кто слушает. В интернете они привыкают получать информацию через картинки, визуальные образы. Живут в этом своем виртуальном мире… Ваши тик-токи, говорю я им. То, что вокруг, их уже не очень интересует.

Они меньше читают. Для меня было потрясением (или, как вы выражаетесь, я был в шоке), когда в прошлом году я спросил у восьмиклассников, кто читал «Трех мушкетеров». Ни один. А кто читал «Таинственный остров»? «Остров сокровищ»? «Всадника без головы»? «Одиссею капитана Блада»? Ни один! Я был потрясен, потому что мы в детстве этим жили.


Эдуард Львович Безносов — учитель московской школы № 67, преподает русский язык и литературу в классах с углубленным изучением литературы. Заслуженный учитель школ России. Награждён медалью К.Д. Ушинского. Составитель первого в СССР поэтического сборника И. Бродского.


— Они другим живут, другое читают.

— Да, читают. Девочки читают Набокова. Как вы думаете, что именно?

— «Лолиту», конечно.

— Вот. При этом «Машеньку» они не читали. Про «Подвиг» и «Истинную жизнь Себастьяна Найта» я уже и не заикаюсь. Причем они хотят знать, что я думаю об их чтении. Одна девочка меня спросила: «Вы читали “Бойцовский клуб” Чака Паланика?» А я не читал. «Я бы хотела знать ваше мнение». — «Хорошо, принеси мне, я прочту». Принесла, прочел. Как писал Александр Сергеевич Пушкин, «но потерял я только время, благие мысли и труды». Я объяснил ей, почему мне не понравилось. 

Еще одна спросила, читал ли я книгу Фоера «Жутко громко и запредельно близко». Принесла, я прочитал. Эта книжка, конечно, лучше, чем «Бойцовский клуб». Но все равно там, на мой взгляд, примитивно и неумело сделан сюжет, в нем много натяжек и нестыковок. Но в целом книга хорошая. 

(«Жутко громко и запредельно близко» — одна из моих любимых книг, но я не спорю с Эдуардом Львовичем и прячу голову в песок.)


Может быть, я чего-то не понимаю в сюжетосложении их американской литературы. Либо переводчику не удалось. А может, и то и другое. Но все равно… Я даже не говорю про классику. Они хорошие советские книжки не читали, про Леньку Пантелеева…

— Потому что Ленька Пантелеев никак не отвечает их запросам, он вне их мира. 

— Фоер и Паланик тоже вне их мира. А такие книги, как «Ленька Пантелеев» или «Дорога уходит в даль», которую они тоже, кстати, не читали, — они причастны нашему миру, нашему общему миру. Это культурная катастрофа, на самом деле. Буквально вчера даю я им работу по литературе на тему «Сказ как особая форма повествования». У Белова есть дивная книга, называется «Бухтины вологодские завиральные». Там рассказы от лица некоего Кузьмы Ивановича Барахвостова. Он балагур. 

Я сначала спросил, что означает слово «балагур». Никто не знал. Я объяснил, даже прочитал фрагмент из моего любимого «Василия Теркина»: 

Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно. 

Я объяснил им, что слово «врет» означало не обманывать, а говорить вздор, нести чепуху — так его употребляли и в XIX веке, и в начале XX, и у Твардовского то же самое. Когда Теркин врет, он не обманывает, он балагурит, развлекает. 


И вот я прошу их написать и обосновать свою точку зрения: что это за форма, что представляет собой рассказчик, как относится к нему автор. Этот Кузьма Иванович явно балагурит: рассказывает, например, как он раскаляет камни на большом костре, скидывает их в омут, вода в омуте закипает — и вот вам готовая уха. Они это воспринимают всерьез, принимают за чистую монету! Говорят, какой он умелый рыболов! Это же полное непонимание художественной формы! 

— Как вы находите общий язык с этими детьми, которые сидят в интернете и читают «Бойцовский клуб»?

— Это они должны со мной находить общий язык. Шучу. Я ищу с ними общий язык, стараюсь для этого осваивать их язык. Например, они употребляют какие-то свои жаргонные словечки, а я интересуюсь, что это означает. Сейчас есть такое слово — «душнила». А что это? Они мне объяснили. Хорошо, значит, будет вам душнила. 

Понимаете, школьный, подростковый жаргон всегда существовал и будет существовать, но я пытаюсь им внушить, что нельзя ограничивать им свою речь, что, обедняя свою речь, они тем самым обедняют свой духовный мир. 

А обеднение духовного мира влечет за собой неизбежно и обеднение речи. Это очень взаимосвязанные вещи. Кстати, «Двенадцать стульев» они тоже не читали и про людоедку Эллочку не слыхали.

Безусловно, разговаривая со мной, они стараются говорить по-человечески. Я хочу, чтобы они еще помимо сленга знали нормальный русский литературный язык. А они слов не знают. Встретилось в работе по грамматике слово «ракита». Ребенок спрашивает, что это такое? Читаю:

В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.

Спрашиваю: «Тебе мама это читала?» — «Нет». Тогда шучу, говорю: «У тебя в детстве не было детства».

— А по интересам?

— То, что интересно мне, по большей части им пока не интересно. Это я раньше был… не то что самоуверенный, но я верил в привлекательность того, чем я предлагаю заниматься. Я был убежден, что это всем интересно и что я буду готовить надежду и опору отечественной филологической науки. 


Потом выяснилось, что интересно это только отдельным детям. Сначала меня это несколько обескуражило. Со временем я изменил концепцию того, что хочу получить на выходе. Это отражалось и на методике, и на характере разговоров с ними. Теперь я готовлю из них квалифицированных читателей. 

Подавляющее большинство нашего народонаселения полагает, что умение читать на естественном языке автоматически означает умение читать художественную литературу. Это не так. У художественной литературы свой язык — язык образов, и надо эти образы понимать. Вот чего я хочу. Иногда это удается.



«Ты вчера ходил! Я сегодня иду»

— Сегодня ЕГЭ превратился в спорт, где нужно «больше, выше, сильнее». Мешает ли эта гонка вашим урокам?

— Для ребенка, который нормально занимается, нет никаких сложностей. ЕГЭ — очень простая шутка и, кстати, концептуально хорошая. В прошлом году я выпустил класс, в котором была замечательная девочка Лера Лебедева, она сдала три экзамена на 100%. Очень хорошо училась. Кто совсем не занимается, ничего не делает, сдает баллов на 80.

— Всем бы ничего не делать и так сдавать.

— Натаскивать на ЕГЭ можно только в одном отношении — учить заполнять бланки. Каждый наш урок — это подготовка к экзамену. Предмет «русский язык» я предпочитаю называть «грамматика», потому что путь к грамотности лежит через грамматический анализ. Если вы знаете, как устроено слово, вы его всегда напишете правильно. Если вы знаете, как устроено предложение, вы правильно расставите все знаки препинания. 


Вот мы разбираем тему «Однородные и неоднородные определения». Ставить запятую или не ставить? Не знаешь грамматику — ошибешься или угадаешь. Знаешь — напишешь правильно. И я уверен, что ценно самостоятельно добытое знание, а не поднесенное в готовом виде. Оно прочнее. 

— Как заставляете знания добывать?

— У нас есть материал для наблюдения, это такой раздел урока, метод изучения нового материала. Дети по очереди выходят к доске и записывают примеры, отвечают на вопросы. 

«В свежести весенней степной ночи тонули поля». Весенней, степной — однородные или нет? Есть два вида связи, сочинительная и подчинительная. Если имеем дело с сочинительной связью, можем вставить между ними какой-нибудь сочинительный союз. Что получится? Весенней и степной ночи. Бессмыслица. Может быть, разделительный? Противительный? Сопоставительный? Ничего нельзя. Значит, между ними нет сочинительной связи и они неоднородные. 

Вышел ребенок, написал предложение, я начинаю задавать вопросы. К чему относится, на какой вопрос отвечает, как связано, как доказать, что есть сочинительная связь? Потом мы все это обобщаем и записываем правило.

— А оценки вы за это ставите?

— За материал для наблюдения они не получают оценки, потому что это исследование, а не контрольный вопрос. И они не боятся выходить к доске. Более того, соперничают: «Ты вчера ходил! Я сегодня иду».


Я совершенно не согласен с основоположником русской научной педагогики Константином Дмитриевичем Ушинским. Он считал, что примеры из высокой художественной литературы не должны звучать на уроках грамматики. Дескать, они для другого. Ничего подобного. Иосиф Бродский был прав, говоря, что поэзия — это высшая форма существования языка. Как же на уроках великого и могучего обходиться без поэтических примеров? Изучаем мы какую-нибудь тему по грамматике, я даю пример: 

Она была так дорога
Ему чертой любою,
Как морю близки берега
Всей линией прибоя. 

Записали. «А вы знаете, кто это написал и о чем идет речь?» И я рассказываю, даже читаю стихотворение. Заболоцкого очень люблю давать, Пастернака, Ахматову, Цветаеву — но ее меньше, уж очень синтаксис непостижимый. В общем, пытаюсь детей окультуривать.

Страшно сказать, но последние 30 лет я веду уроки только в гуманитарных классах. И меня угнетает, что у них очень-очень неширокий культурный кругозор. Моя коллега, Екатерина Львовна Демиденко (преподаватель русского языка и литературы в школе № 67, эксперт ЕГЭ. — Прим. авт.), с этим хорошо борется, я ей восхищаюсь. Она их таскает по музеям, по выставкам. Когда был моложе, я тоже ходил с ними в театры, на экскурсии, а сейчас мне физически тяжело. Но все равно стараюсь, чтобы они были культурными детишками.



«У тебя еще “давна” нету»

— Почему вы работаете без учебника?

— По русскому языку и литературе, на мой взгляд, нет хороших учебников. Потом, честно признаюсь, я не очень представляю себе место учебника на уроках литературы. Что должно быть в учебнике, скажите? Любой анализ — это уже навязывание точки зрения.


— Вопросы хорошие, чтобы учились рассуждать.

— Вопросы я и сам могу задать по каждой теме, я их впрок выкладываю в электронный журнал. А по русскому языку — повторите виды сочинительных союзов, подберите 16 примеров с однородными и неоднородными определениями. Откуда угодно берите, хоть сами сочиняйте. Чем плохо домашнее задание? И никто не спишет. Ну и зачем мне тогда учебник? 

По литературе у нас есть такой вид письменной работы, который называется верификация интерпретации, когда ребенок получает высказывание какого-нибудь исследователя. Во-первых, надо знать сам текст произведения. Во-вторых, понять, о чем высказывание. А в-третьих, сопоставить его со своим представлением. В учебнике автор излагает свое понимание художественного мира писателя, то есть навязывает. А дети думают, что учебник надо прочитать и запомнить. Я этого не хочу. Читайте тексты, дальше будем беседовать, смотреть. Всегда есть предварительные вопросы для подготовки к уроку.

— То есть не просто пришли послушать Эдуарда Львовича.

— Еще чего не хватало! Нет, надо прочитать тексты, ответить на вопросы. Пусть потрудятся. Вот встретилось стихотворение Фета с такими строчками:

Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли. 

Что за «серебряные змеи» такие? Объяснить не могут: оказалось, что ни один человек в классе не знает слова «поземка». Ну как, говорят они, это вот змеи ползут через сугробы. Змеи зимой! Я обязательно даю словарные работы, прежде чем начать изучать художественное произведение. 

/
Недавно писали такую по второй главе «Евгения Онегина». Прочитали, нашли определение, на следующий урок будет словарная работа по вариантам в произвольном виде. 

Ни толки света, ни бостон
Его не занимали боле. 

Они пишут, что бостон — город в США. «Где вы это нашли?» — «В “Яндексе”». Я же предупреждаю, называю сайты, где есть тексты с комментариями, сам много чего выкладываю, того же Лотмана. Надев широкий боливар… Что такое боливар?
(Эдуард Львович любит сбить неожиданным вопросом. От этого чувствуешь себя последним двоечником.)

— Шляпа.

— С широкими полями. А почему боливар? Почему Пушкин сосредоточил внимание на этом?

— Сдаюсь.

— Потому что Симон Боливар — революционер, предводитель национально-освободительного движения Венесуэлы против испанских колонизаторов. То есть Онегин носит боливар, и это знак его общественно-политических настроений. И так два урока у нас просто комментированное чтение, мы медленно читаем первую главу Онегина. 


— Неужели они у вас все это так добросовестно читают и прорабатывают? 

— Читать вынуждены, потому что в классе есть работа по тексту. Ты приходишь и получаешь листочек. Я заранее говорю, что работа будет, например, по первой или второй главе. Задаю читать на лето обязательно. Иногда спрашиваю: «Ты читал?» — «Давно». — «Это я могу сказать, что читал давно. А у тебя еще “давна” нету. Какое давно, тебе 15 лет!» 

— Я вижу, что вы не любите давать тесты, многие задания — это развернутые ответы, сочинения практически. Что делать, если дети боятся писать, не умеют?

— Тесты — это очень просто. Иногда я беру из открытого банка заданий ФИПИ, переформатирую и даю домой или на уроке. Но это не так интересно, потому что можно угадать.

Писать — это трудно. Чтобы совсем не умели писать, такого у меня не было. Спрашивают, если что-то не понимают. Одна девочка пришла в 9-й класс, до этого она училась не у меня. Аж плачет: «Ну я не понимаю, как писать верификацию». Я объясняю: «Смотри, ты читала произведение? Высказывание совпадает с тем, что мы изучали, как мы это трактовали? Ну вот и напиши, что не согласна с исследователем, который пишет то-то и то-то, потому что мы находим в произведении такой-то эпизод, такие-то диалоги, которые доказывают совершенно противоположное. Или наоборот, согласна, потому что анализ текста подтверждает его правоту». Что трудного-то? 

Я же учу, а не просто бросаю в воду. Одна из моих главных задач — чтобы дети всегда чувствовали, что их здесь любят. 

Они поступят в университеты, а там у преподавателей совершенно иное представление: я прокукарекал, а там хоть не рассветай, встретимся на экзамене. Это в школе нянчатся, объясняют каждую букву, в университете такого не будет. 



«Я не диктатор»

— Скучаете ли вы по «самому лучшему советскому образованию»?

— Ничуть, ни одного мгновения. Плохая была система. Всех учили по одним и тем же учебникам, одними и теми же методами, одному и тому же. Сейчас мы, по сути дела, эту унитарную систему восстановили. Чего по ней скучать?

— Возможно ли в условиях несвободы воспитать внутренне свободных людей, которые не будут зависеть ни от какой системы?

— Я все время это стараюсь делать. Я же не диктатор и не заставляю детей считать так, как считаю я. Они со мной спорят, доказывают свою точку зрения. Но раньше мы говорили: «А теперь откройте тетради, запишите, как надо отвечать на этот вопрос на экзамене». Что мы воспитывали? Лицемерие. Сейчас то же самое происходит, потому что все-таки я им объясняю, что по этому вопросу надо написать в ЕГЭ. 


— Вы не раз говорили, что как учитель хотите воспитывать не успешных, а порядочных. Подростки вообще не особо любят, когда их воспитываешь.

— Тут смотря что понимать под воспитанием и какие методы считать действенными. Я считаю, есть только один способ — личный пример на уроках и переменах. Этого достаточно.

Какие-то вещи я им внушаю. Золотое правило этики, например. Бывают и философские беседы. Что такое культура? Ну, скажем, идешь ты по улице зимой, у тебя насморк. Тебе надо высморкаться. Что ты сделаешь? Достанешь из кармана платок и высморкаешься или будешь бить соплей об землю? Почему достанешь платок? 

Потому что культура — система добровольных самоограничений, общественных и личностных. Чем шире эта система, тем выше и тоньше культура. 

Невоспитанному человеку не надо лезть в карман за платком. И так на разные темы говорим. Почему нельзя воровать? 

— Долго рассуждать можем.

— Вот! Не пойман — не вор. Или вор? Почему нельзя, если не пойман? Почему нельзя убивать? Вопрос ведь, правда? Вопрос может возникнуть в связи с произведением, которое мы изучаем, так почему бы не подумать?



«Чудесо»

— Пресс-служба школы сказала, что лучше не спрашивать вас о религиозных взглядах, и я, конечно же, спрошу.

— Интересно, откуда пресс-служба осведомлена о моих религиозных взглядах (смеется).

— Вы считаете, что каждому нужно прочитать Священное Писание, но при этом вы не христианин. Как так получилось?

— Прочитать нужно каждому. И мифы Древней Греции — хотя бы в объеме замечательной книги Куна (можно, конечно, читать и «Метаморфозы» Овидия, но это сложнее). Потому что наша культура стоит на этих двух китах. Без них сложно изучать и понимать литературу. Мы читаем «Пророка» Пушкина. А вы знаете, что это перифраз шестой главы Книги пророка Исайи? Причем Пушкин видоизменил сюжет. Все его современники читали Писание и замечали это видоизменение. А это заставляло его осмыслить, то есть вникнуть в художественный строй произведения, понять, зачем это обращение к сакральному тексту.


У меня был однокурсник, который на одном спецсеминаре делал доклад «Восточные мотивы в лирике Бунина». Понятно, имелись в виду библейско-евангельские мотивы. И вот тогда я тоже как-то раздобыл и прочитал Евангелие.

А так никто нам про это не рассказывал. Мы с моим другом — сейчас он доктор наук, мы учились вместе в старших классах — на Пасху ходили в церковь, чтобы просто поглазеть. И это тоже свое влияние оказывало. Стоят люди и совершают непонятные нам вещи. Это не стимулировало нас, не буду врать, но вызывало любопытство. 

Я не христианин, не воцерковлен. Хотя священник Александр Мень однажды меня спросил: «Почему вы не креститесь?» Мы были хорошо знакомы, моя жена, мои дети были его духовные чада. Я что-то пролепетал…

— Что?

— Сейчас не очень помню. Вопрос застал меня врасплох. 

— Но вы же наверняка думали об этом после. 

— Да, но до сих пор не крестился. Очень-очень грубо говоря, в Бога я верю. Я верю в высшую силу, которая все создала. 

Мне не близки обветшавшие представления, что наука когда-нибудь все объяснит. 

Наука — это же результат человеческой деятельности, правда? Человек всемогущ? А как может то, что создано человеком, быть всемогущим?

— Раз уже мы с вами принялись философствовать, в чем смысл жизни?

— Какой может быть отдельный от жизни смысл?

— Нет правильного ответа, у каждого свой. Мне интересно, какой у вас.

— Смысл жизни — в самой жизни, вот мой ответ. У Чуковского в книжке «От двух до пяти» ребенок спрашивает у кого-то из родителей: «Вот ты говоришь — чудес не бывает. А разве это не чудесо, что вишни в одну ночь зацвели?» А разве это не чудесо, что мы с вами живем?

Поделиться