Галерист Марина Лошак: Выход из зоны комфорта — важный этап взросления души

Марина Лошак
Фото: Борис Захаров


Куратор, галерист и бывший директор ГМИИ им. А. С. Пушкина Марина Лошак — человек, чьи заслуги и профессиональные компетенции в сфере искусства в России переоценить сложно. После десятилетнего руководства одним из важнейших российских музеев Марина Лошак продолжает создавать пространство диалога между всеми участниками культурных процессов, в числе ее новых проектов — Фонд поддержки и развития современного коллекционирования «Новые коллекционеры», а также работа в команде петербургского музея «Полторы комнаты».


Расскажите, чем вы сейчас занимаетесь, что находится в фокусе вашего внимания после ухода из ГМИИ им. А. С. Пушкина?

Моя новая жизнь после ухода из музея, безусловно, очень привлекательна для меня просто потому, что она новая, а это всегда очень классно. Протекает она довольно разнообразно. Сначала я сделала первый шаг в сторону места, в которое была влюблена: присоединилась к команде музея «Полторы комнаты» — и это можно сравнить с моментом, когда человек вступает в какое-то другое состояние — тотальной любви, счастья без изъянов. Здесь соединилось все: и любимый поэт, и мое филологическое образование, и мое литературное прошлое (первое место работы Марины Лошак — Одесский литературный музей, где она была экспозиционером. — Прим. ред.).

Такое бывает не часто, и со мной случилось именно это: я нашла свое место, в котором мне абсолютно, стопроцентно комфортно, которое мое, как будто бы я его делала или как будто бы я его придумывала, как будто так всегда было. Наверное, потому что люди, которые там собрались, — это мои люди. Человек, который поддерживает это место своим стопроцентным участием — и моральным, и физическим, и материальным, — Максим Левченко. Саша Бродский — мой друг, художник, архитектор, которым я всю жизнь восхищалась и с которым была счастлива работать, и много работала.

Кроме того, есть вещи, которые я не могу не осуществить просто потому, что мне очень хочется поделиться тем, что я знаю, чему уже научилась за это время и через что прошла, и в том числе через сложные моменты. Я стараюсь помогать всем тем, кого люблю и кто, мне кажется, ценен для нашего общества. Просто помогать. Из желания объединить своих давних и недавних друзей в одну команду, для того чтобы помогать больше, лучше и завоевывать новые пространства, появился фонд «Новые коллекционеры». Я рада, что к моему огромному списку действительно моих друзей, товарищей, людей, которых я люблю и которым симпатизирую, прибавляется не менее обширный список тех, кого я узнаю впервые и кто мне ужасно интересен, и это в основном очень молодые люди.

Вы очень воодушевляюще про все это говорите. Расскажите о молодых людях, которые особенно вдохновляют в сфере культуры и искусства вас сегодня.

Надо признаться, что есть люди, на которых я смотрела, может быть, не как на партнеров, а немного издали, как «свадебный генерал», когда была директором музея. Вообще, все мои посещения Петербурга — это были приезды «свадебного генерала», который там посещает другие музеи, разговаривает с директорами, о чем-то договаривается.


Фото: Ольга Наседкина


Это совсем другое впечатление о городе. А когда ты приезжаешь нормальным человеком, видишь то, чего не видел никогда раньше и даже не представлял, — это меняет картину мира. Вот так произошло и происходит у меня с Петербургом до сих пор. То же самое в Москве, Нижнем Новгороде, Суздале, Владимире — проявляется художественная жизнь, и внутри нее я вижу много талантливых людей. В Петербурге их действительно много, один из них — Михаил Иванов, который создал фантастическое пространство «Подписные издания». Абсолютно им восхищаюсь. Кстати, «Полторы комнаты» и «Подписные издания» — это предельно родственные структуры с похожим духом. Катя Пантелеева, которая занимается нашим книжным магазином, пришла из «Подписных изданий». Восхищаюсь ребятами, которые развивают «Стрит-арт хранение» на территории Севкабель Порта, серьезностью их подхода и уважением к художникам, которые занимаются уличным искусством. Восхищаюсь также и коллекционерами, которые за этим стоят. Я с большим уважением отношусь к вообще коллекционерам и тому, как они сейчас активно поддерживают молодое искусство, просто потому что его нужно поддерживать.

Молодое искусство — одна из самых ярких тем, наверное, сейчас в любом разговоре об арт-индустрии. Часто слышу от профессионалов рынка, что повышенное внимание к молодым художникам просматривается не только в России, это общемировой тренд. Как вам кажется, с чем это связано?

Люди устали от устоявшегося, старого, ждут свежих высказываний новых лиц. Вообще ждут чего-то другого, и, честно говоря, это другое должно появиться. Не с точки зрения технологии или формата, а с точки зрения отношения к миру — искусство как нельзя лучше отражает это. Во всем мире в последние год стал очевиден — если опустить территорию жесткой коммерции каких-то глобальных галерей — большой интерес к нишевому. Внимание ко всему маленькому, локальному, неочевидному, требующему поддержки — для того, чтобы у этих скромных вещей была возможность роста.

Не случайно моя последняя выставка в Пушкинском музее «Всеобщий язык» отражала мое понимание важности этой темы. Это проект про разнообразие, про то, что большой ты или маленький — не имеет значения, нужно, чтобы у всех было свое место. Мне кажется, в искусстве сегодня запрос именно на такие вещи — забытые, непознанные, как, например, древние мертвые языки.

По этой же причине наблюдается поиск имен в истории искусства, которые еще плохо известны, а может быть, забыты совсем. Этим мы занимались в 90-е годы, когда возвращали себе огромное количество имен художников начиная с конца 80-х годов, которых мы просто не знали. Этот этап был пройден тогда, но и сейчас он продолжается — круг возвращенных из забвения людей расширяется дальше.


Фото: Ольга Наседкина


Понятное дело, те, кто ориентируется на инвестиции, неуверен в себе и ждет одобрения и признания в обществе, покупают искусство, которое пользуется популярностью и гарантированно привлечет всеобщий интерес. Сейчас я вижу все больше людей настолько отважных и внутренне свободных, что они могут независимо от чужого мнения проявлять себя с точки зрения смелого выбора. Именно такие люди и открывают новые имена молодых художников в искусстве.

Меня радует не столько даже качество этого искусства — оно разное, может быть, по самому высокому гамбургскому счету есть художники серьезнее или качественнее, — а то, что это стало в принципе неким трендом: проявлять свое собственное отношение, не быть зависимым от общего мнения, рискнуть, сделать собственный шаг. Это очень важно во всем, и, в частности, в коллекционировании.

Поэтому одна из задач нашего фонда «Новые коллекционеры» — проявить разнообразие, найти или помочь появлению и развитию типа коллекционера, который способен на личный выбор. В России хватало времен, когда недооцененность искусства была очевидной. Искусство, которое сегодня становится видимым и важным, может быть тем, что называется маргинальным, или очень локальное древнее искусство нашей огромной территории, где много народов, и я сама это обожаю. В фокусе внимания нашего фонда — глобально потенция человека к самостоятельному выбору, к разнообразию, к открытости. Разнообразие — это один из важнейших наших постулатов. Это попытка улучшить ситуацию на художественном рынке в России, проявить неочевидные процессы внутри него.

Мне понравилась ваша мысль о внимании ко всему нишевому. Как вам кажется, в чем проявляется эта нишевость в искусстве?

Это совершенно не связано с материалом или техникой. Это искусство, противопоставленное глобальному, — у него собственный путь, который не очевиден, который находится всегда вне мейнстрима.

Вы говорили, что должно прийти новое искусство с точки зрения отношения к миру. Как вам кажется, в парадигме современности какое у нас преобладает сейчас отношение к миру, если мы берем сферу искусства?

Если говорить глобально про человечество, по-прежнему очень сильно потребительское начало. У некоторого круга людей произошло осознание перегрева с точки зрения потребительства, каждый из нас через это проходит, и я тоже. Все время необходим внутренний контроль. В нашей жизни очень много избыточного, мы к этому привыкли. Мы привыкли к чрезмерному комфорту и ко всему, что с этим связано. Конечно, поэтому и воспринимать боль другого, возможно, сложнее, когда ты так благополучен. Выход из зоны комфорта — важный момент взросления человека, взросления души.


Фото: Ольга Наседкина


Возможности для того, чтобы выводить себя из зоны комфорта и расти, есть. Существует, например, такое место, как «Дом с маяком», — его можно просто хотя бы посетить, даже не становясь волонтером, и что-то делать для этого места.

Вы упомянули «Дом с маяком», я как раз хотела остановиться на этом более подробно. Знаю, что вы вошли в попечительский совет фонда. Расскажите о том, что это значит для вас и почему вы выбрали именно это место для интервью и съемки?

Появление и работа таких мест, как «Дом с маяком», в нашей стране говорит о том, что люди в нашем обществе стали значительно лучше, тоньше устроены и понимают важность помощи другим людям, которые в этом нуждаются. Поддержка людей, которые безнадежно больны или переживают тяжелейшие моменты своей жизни, или социально не защищены и чувствуют себя бесконечно одинокими, брошенными, находятся в пограничном состоянии, необходима. Мы живем рядом с этими людьми, они все часть нас.

Вокруг нас много людей, которые страдают по разным поводам. И если есть возможность хоть как-то к этому присоединить какое-то свое участие, то это большая реабилитация нашей жизни. И всегда нормальный человек, когда он живет в такую сложную, турбулентную эпоху, чувствует себя обязательно в чем-то виноватым. Это бесконечная рефлексия думающего человека: что можно было бы сделать, как можно было бы изменить, что ты вообще в этой ситуации должен сделать? И каждый ищет эти ответы. Поэтому мне очень хотелось, чтобы мы говорили именно здесь, потому что присутствие здесь этой черты, где жизнь и смерть сосуществуют совсем близко, обостряет наши чувства и делает нас более незащищенными. Незащищенность — это очень важное свойство всех людей. Но особенно это характерно для художника, для человека, который работает с искусством, — эмоциональная подвижность, уязвимость, обостренность восприятия. Поэтому, мне кажется, это не случайное место.

Как вам кажется, обостренность чувств и уязвимость, которые ощущаются в обществе, — какое отражение это находит в искусстве?

Жизнь человечества в принципе — это перманентное прохождение турбулентных процессов, гигантских, сущностных изменений, которые мы пытаемся только осознать и от которых, как обыкновенные люди, пытаемся защититься. Человек так устроен, что ему хочется стабильности, теплого угла, это наша данность как биологических существ.

Сделать вид, что мы не замечаем событий, которые происходят в мире, и ничего не меняется, мы не можем. Люди, которые занимаются искусством, тоже не могут пройти мимо. Я вижу, что для художников в широком смысле слова сейчас очень серьезный момент, из которого безусловно вырастет что-то очень значительное, серьезное и меняющее, в принципе, жизнь человека. Мы сейчас еще не знаем, как и когда это станет явным. Сейчас мы можем видеть только что-то на поверхности.

Вы человек, который общался с большим количеством профессионалов искусства в международной среде и сами очень хорошо знакомы с зарубежной арт-сценой. Как вам кажется, насколько современное искусство и культура в России развивается синхронно с мировыми процессами?

Сущностно все происходит приблизительно в том же направлении, людей волнуют одинаковые вещи в целом. Нишевость, о которой мы с вами говорили, локальность — это совершенно точно общемировой тренд. Попытка рефлексии о прошлом, я имею в виду не конкретно россиян, а человечество, у каждого свои нюансы — темы рабства, колониальной политики. В мире всюду наблюдаются эти острые рефлексии и попытки реабилитироваться: все изживают какой-то свой прошлый цивилизационный опыт, чтобы приобрести новый.

Мы на одной волне со всеми, но в России — в силу специфики наших сегодняшних возможностей, исторического момента — больше ограничений для выражения всех переживаний в искусстве. Это не значит, что у человека нет возможности внутренней свободы, внутреннего выбора, который он формулирует для себя и пытается как-то с этим работать, проявлять это разными способами. Принимать собственные решения — это тоже рост внутренней свободы. Это тоже очень важное завоевание каждого.

Одним из важнейших этапов вашего профессионального пути была работа в галереях, затем вы перешли в сферу музеев. Как вам кажется, в чем заключается различие с точки зрения процессов арт-рынка, которые происходят в коммерческой и некоммерческой сферах?

Главные действующие лица арт-рынка — это художник и коллекционер, без них не будет ни галерей, ни тем более музеев. Галерея, конечно, тоже важная структура на рынке: вместе с коллекционером она растит художника и делает его, если вырастила до нужного уровня, объектом интереса музея.

Дело в том, что, работая в галереях, я никогда не занималась этим как коммерческим процессом. Сначала в моей жизни был «Московский центр искусств» — не столько галерея, сколько первое частное музейное пространство в Москве, — мы работали только с музеями и коллекционерами, делали много экспериментальных вещей. Галерею «Проун» тоже трудно назвать коммерческой, это было практически нонпрофитное пространство: мы занимались русским авангардом, крестьянским искусством, показывали современное искусство. В основе нашей работы лежала некоммерческая миссия: мы старались рассказывать о том искусстве, о котором может рассказать только галерея.


Фото: Ольга Наседкина


Роль галерей на арт-рынке действительно огромна. В России недостает, как мне кажется, по-прежнему галерей, которые могут растить художников по-настоящему. Сейчас происходит в какой-то степени подмена понятия «галерея», и ее подлинная роль теперь ложится в том числе на коллекционеров. Сегодня коллекционеры обрели очень серьезный вес и понимают важность этого процесса, многие из них занимаются, в сущности, галерейной деятельностью: не просто приобретают работы художника, а полноценно его продюсируют, как это было во времена Сергея Щукина и Ивана Морозова. Коллекционеры обсуждают с художниками важность того или иного движения, выделяют им деньги на то, чтобы они могли производить продукт, дают им медийную поддержку, публикуют каталоги — а это все работа галерей. Мы видим сейчас, как именно этим занимаются Антон Козлов, Сергей Лимонов, Денис Химиляйне и другие.

Говоря о роли больших музеев в развитии процессов на арт-рынке, как вам кажется, влияют ли по-настоящему крупные государственные институции на процессы «здесь и сейчас», или они все еще остаются замкнутыми оплотами консерватизма?

На протяжении всех десяти лет моей работы в Пушкинском я старалась всеми доступными способами разрушить представление о музее как о замкнутой непроницаемой структуре. В результате получала много хейта. Мне как раз кажется, что музей в XXI веке — это живое место, абсолютное отражение нас, людей сегодня живущих, и неважно, чем мы занимаемся или что мы показываем. Современный музей в таком понимании кому-то будет нравиться, кому-то не нравиться — все как в жизни. Кто-то устроен так, что хочет, чтобы все всегда висело на одном и том же месте, и эти люди имеют право на эту точку зрения. Потому что мир вокруг очень неустойчив, и хочется, чтобы где-то были места, где все как было, я это тоже понимаю. Но музей не может себе этого позволить, иначе он станет тем местом, о котором вы говорите.

Будет очень грустно, потому что все вокруг развивается, и музей больше, чем что бы то ни было, должен тоже двигаться вперед. Он должен быть полем экспериментов, пространством для диалога прежде всего между людьми и искусством. Для этого это поле нужно создавать, нужно рисковать и делать какие-то новые шаги для того, чтобы искусство старое почувствовало себя молодым, сегодняшним. Я верю в эту энергию, и она возникает.

В каких направлениях или аспектах в сфере современного искусства вы видите сейчас потенциал, какой-то вектор силы?

Вектор я вижу только в самоорганизации сообществ самых разных людей, близких по духу, по пониманию задач. В коллаборациях разных сообществ друг с другом. Я верю в жизнь общества как такового. Я верю, что от общества очень многое зависит. Всегда верила и буду верить, что все главное, что, на твой взгляд, должно быть сделано, можешь сделать ты сам. Не надо ни от кого ничего ждать, сетовать, жаловаться на жизнь и думать, что тебе что-то должны и что кто-то перед тобой ответственен делать дела. Понимание того, что от тебя что-то зависит и ты можешь это сделать, — очень счастливая и очень понятная штука.

Поделиться