Жестокие законы цивилизованной Европы

Пытавшаяся восстановить свои родительские права российская актриса Наталья Захарова была по сфабрикованному делу заключена во французскую тюрьму

Актриса Наталья Захарова на прошлой неделе освободилась из костромской колонии после помилования российским президентом и дала спектакль в Костроме. Моноспектакль «Лики любви» по произведениям писателей русской классики костромичи встретили с восторгом. Публика долго аплодировала актрисе, не отпуская её со сцены, так что Наталья на бис прочитала стихи Ахматовой о несокрушимости русского характера.

Этот характер и ей самой помогает выстоять в тех тяжёлых испытаниях, что выпали на её долю в борьбе за дочь Машу, права общения с которой её лишила француз­ская ювенальная юстиция и которую она не видела уже более пяти лет. В декабре прошлого года Наталья Захарова отправилась в Париж, чтобы восстановить свои родительские права, но была обвинена в поджоге квартиры своего бывшего мужа и осуждена на три года тюрьмы. Какие испытания пришлось перенести ей во французской и русских колониях, что она будет предпринимать, чтобы вернуть дочь в семью, об этом Наталья рассказала после спектакля.

– Наталья, какие условия были во французской тюрьме, и поддерживали ли вас российские дипломаты?

– Условия содержания были чудовищные, я там чуть не умерла. Помощи никакой не было. Три раза у меня был российский консул, но ничего после его визитов не менялось. Чтобы хоть как-то привлечь внимание к своим проблемам, я объявила голодовку. Когда я упала в обморок на прогулке, заключённые позвонили в российское посольство и попросили приехать посла, но реакции не было никакой.

– Что способствовало вашему переводу в Россию?

– Французы не хотели пересматривать сфабрикованное дело, несмотря на представленные Минюстом России доказательства моей невиновности. Они экстрадировали меня в Россию, чтобы не вскрылся факт фальсификации. Если бы на самом деле была хоть какая-то моя вина, француз­ские власти ни за что не выдали бы меня в Россию, так как я являюсь гражданкой Франции.

– Как вас встретили в Костроме?

– Как может встретить колония осуждённую? Я была такой же осуждённой, как и другие, никаких поблажек или особых условий у меня не было. Единственная привилегия, которую мне предоставили, – это койка в санчасти, потому что состояние моего здоровья было ужасающим. Самое страшное – это этапы, СИЗО № 6 города Москвы, где я сидела, дожидаясь, куда меня определят. Весь этот ужас просто невозможно передать.

– Правда, что все ваши театральные костюмы были с вами на протяжении всего тюремного заключения?

– Да, это так, потому что в пятницу у меня был спектакль, а во вторник я уже оказалась в тюрьме в Париже, и со мной были мои коробки, сценические платья. Когда мы шли по этапу, заключённые должны были нести все свои вещи сами. Кто-то нёс еду, кто-то тёплую одежду, а я после черепно-мозговой травмы, с больным позвоночником тащила на себе все эти коробки. Тюремные надзиратели смотрели на меня как на сумасшедшую.

– В костромской колонии вы не давали спектакль для осуждённых?

– Такое желание было, и я высказала его администрации колонии, но мне сказали, что это исключено. Вообще, хочу сказать, что отношение ко мне в колонии и со стороны администрации, и со стороны осуждённых было хорошим, хотя и не все были в курсе моей ситуации. Но, думаю, что админист­рация колонии была рада, когда меня наконец-то освободили, так как моё присутствие принесло им определённые хлопоты. Это и внимание со стороны прессы, и со стороны губернатора Игоря Слюняева, который несколько раз звонил мне и ходатайствовал о моём помиловании перед президентом. После моего освобождения мы с ним встречались, и он обещал помочь в возвращении на родину моей дочери.

– Какие у вас планы, что собираетесь предпринять, чтобы вернуть дочь в семью?

– Я не видела Машу уже пять лет и не имею от неё никаких известий, даже не знаю, где она находится. Наш последний телефонный разговор состоялся 1 августа 2009 года, и дочь умоляла меня увезти её в Россию. Тогда она находилась в интернате закрытого типа, что-то вроде тюрьмы, дет­ского ГУЛАГа. На выходные её забирал отец, но после того как он избил её, Маша отказалась к нему ходить. Во Франции меня лишили всех прав в отношении дочери. Я одна борюсь с целой системой ювенальной юстиции, и, конечно, мне не по силам её победить. Но теперь, когда российский суд вернул мне материнские права, я очень надеюсь, что российский МИД и уполномоченный по правам ребёнка при Президенте России подключится к поискам моей дочери, имеющей российское гражданство, и поможет мне вернуть её.

– Наталья Вячеславовна, когда вы выходили замуж, то знали, что во Франции существуют такие законы относительно детей?

– Нет, это тщательно скрывается, об этом многие узнают, лишь когда сами попадают в такую ситуацию. И так получилось, что мой путь, такой страшный и тернистый, помог немалому количеству родителей во Франции открыть глаза на настоящее положение дел в области прав родителей и детей. Мне звонили многие родители и говорили: «Спасибо, что вы помогли спасти наших детей». Некоторые семьи забрали детей и уехали из Франции, хотя эта система существует и в других европейских странах.

– Некоторые элементы ювенальной юстиции внедряются и в России. Будете ли вы как-то бороться против этого?

– Поневоле я занимаюсь правозащитной деятельностью уже 13 лет и считаю, что, кроме страшного разрушения и вреда, эта система ничего нам принести не может. Я вижу, что даже те политики, которые были приверженцами этой системы, постепенно понимают её разрушительную сущность. После одного из наших митингов на Красной площади, когда мы стояли с транспарантами, на которых было написано «Мизулину вон, в отставку!», Елена Борисовна позвала наших активистов и спросила, чем вызвано наше недоволь­ство. Они долго разговаривали по поводу ювенальной юстиции, и Мизулина изменила своё мнение. Если раньше она активно пропагандировала внедрение у нас ювенальной юстиции, то теперь, наоборот, выступает против её введения. И слава Богу, что депутаты поддержали её, и закон о ювенальной юстиции у нас не был принят.

– Как вы считаете, почему французские власти проявляют такое непонятное упорство и не хотят вернуть вам дочь?

– Это и система, и честь мундира, ведь Маша – свидетель многих беззаконий, которые с ней происходили и происходят, и она всё это может рассказать. Её избивает отец-наркоман, но при этом у него не отнимают родительских прав. Зато суд отменяет контроль социальных служб над ребёнком, запрещает мне телефонные переговоры с ней. Мне отказывают в информации о местонахождении дочери. На содержание аппарата ювенальной юстиции во Франции ежегодно тратится 6 миллиардов евро. Это хорошая кормушка для многих чиновников, судей, воспитателей, психологов, другого персонала, который работает в ней. Если ребёнок попадает в неё, то его не выпускают до 21 года. Конечно, я не намерена ждать столько времени и считаю, что моего ребёнка надо срочно разыскать, так как Маша нуждается и в медицинской, и в психологической помощи, а главное – в материнской любви. Российский президент помиловал меня, а французский должен помиловать Машу.

– Что конкретно вы намерены делать? Где будете жить?

– У меня есть квартиры в Париже и в Москве, буду жить там, где есть работа, так как мне нужны большие средства на оплату работы адвокатов, хотя особых результатов их работы я не вижу. Напротив, французский адвокат, с которым у меня был заключён конт­ракт, знал, что меня арестуют в Париже, но скрыл это от меня. Тем не менее, пока вопрос о возвращении Маши не решён, помощь адвокатов необходима.

Что касается творческих планов, то буду ездить на гастроли со своим спектаклем. Также я работаю как журналист – пишу статьи на правозащитные темы. Сейчас поднимается вопрос о массовом усыновлении российских детей за границу, в том числе и во Францию. Я считаю, что это недопустимо. Наших детей нельзя продавать! Мы продаём нефть, газ, но детей продавать недопустимо. Ведь нет никакой гарантии, что они так же не будут отобраны у своих приёмных родителей и не станут жертвами ювенальной юстиции.

– Не боитесь возвращаться во Францию?

– Нет, не боюсь. Министерство иностранных дел Франции заявило журналистам, что помилование президента приравнивается к тому, что я отсидела свой срок и могу приехать в страну, когда захочу, для этого нет никаких препятствий.

– Насколько изменилось ваше отношение к Франции после всей этой истории?

– Я всегда относилась с уважением к богатейшей культуре Франции и с большой болью к тому, что сейчас происходит в этой стране. К сожалению, у нас в генах сидит восторг перед всем иностранным, а потому и сейчас на россий­ском рынке косметики или одежды лидируют французы. Они продолжают навязывать нам свою продукцию, а взамен хотят покупать наших детей...

– Как вы представляете будущее своей дочери?
– Думаю, что оно будет счастливым. Хочу, чтобы Маша поскорее вернулась в Россию, потому что без неё мне нет счастья ни в чём, я думаю, что любой родитель меня поймёт.
Северный край

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе