ФЁДОР И ЛЕВ

I.

Лев живет в собственном усадебном доме в Тульской области — не то чтобы во дворце, так, бывший флигель, но по нынешним временам все равно впечатляет. 

И тем более впечатляет, что у него так много вещей — здесь сапоги, там часы, всюду книги, рубашки, ружья, шахматы, рукавицы, вон то он купил сам, это ему подарили, и даже карандаш с электрической подсветкой лежит на своем месте — где он его оставил, там и лежит. Можно даже подумать, что Лев всю жизнь только и делает, что шопится, да еще принимает ценные подарки. Нет, это не так.

И вообще, все это мелочи по сравнению с тем, как он живет на самом деле.

У него нет ни одной свободной минуты. К нему приезжают губернаторы и министры, боссы ЗАО, ОАО, ЖКХ, ФСО, ему приходится проводить мастер-классы по фуд-фотографии (раньше Лев даже не подозревал о том, что на свете существует фуд-фотография, но теперь и он в курсе), а еще посещать тематические занятия по истории России «О доблести, о подвигах, о славе», где его учат тому, как правильно поступали люди, много и охотно убивавшие других людей всевозможными способами, но это хоть ненадолго, зато потом у него по расписанию еще семейная программа «Софья Андреевна приглашает» (Льва чем-то смутно раздражает это название, но он никак не может понять — чем), на семейной программе его в очередной раз убеждают, что крепкая и дружная семья — это вневременная ценность, и Лев соглашается, но, к тому времени, как туда нужно идти снова, он уже успевает про ценность забыть – и его можно заново убеждать, но и тут его торопят, пора, пора, к нему везут Олимпийский огонь, его присутствие необходимо — и вот он, растерянно сняв картуз, как обычный деревенский старик, уже смотрит на то, как писатели и литературные критики в спортивных костюмах – красиво, как породистые лошади, перебирая ногами, - бегут с факелом по аллеям.

Льву нравятся писатели. Они пьяные и румяные, как когда-то гусары.

Но и огонь — это максимум на час-другой, а дальше свадьбы, опять много свадеб, и злые невесты - эти похожие друг на друга женщины, все - замотанные в длинные белые тряпки, волочащиеся за ними по земле, - вертятся перед камерой и кричат на фотографов, что они, фотографы, как-то не так или не там их только что фоткали, а фоткать надо вот так, и невесты показывают, чего бы они хотели, а фотографы слушаются, но потом все равно командуют уже фотографы, а слушаются невесты, но белые тряпки по-прежнему тащатся по земле, и Льву даже хочется подойти к одной из этих женщин, и незаметно поднять легкую белую ткань, и стряхнуть грязь.

А еще он мог бы научить их всех фуд-фотографии.

Но ему некогда. Он должен идти продавать магниты на холодильник.

II.

Федор живет в маленьком, низеньком, убогом домике около города Зарайска. Домик одноэтажный и выкрашен зеленой краской — но такой краской, что она похожа не на деревья и травы в разгар пышного лета, а именно на зеленую краску, причем дешевую. Тем более, нет никакого пышного лета, а есть серый, грязный конец октября.

Вокруг дома пусто — никто не женится, никто не говорит речи от имени ЗАО или ФСО, даже дачники — и те давно уехали. Да и в самом доме пусто — нет у Федора никаких вещей, и показывать ему нечего, и потому, несмотря на объявление, что он принимает каждый день с 10 до 5, он обычно вешает на дверь замок и идет куда хочет.

Впрочем, дорога от дома в любом случае только одна. У дороги стоит тощая черная корова и что-то жует. Федор ей неинтересен — как и пацану, проезжающему мимо на мотике.

Но куда каждый день ходит Федор по этой плохой дороге, выходя из плохого своего дома в такой плохой день? Он что — очень занят? Он что — похож на человека, у которого есть дела?

Но, поскольку нужно же, чтобы всякому человеку было куда пойти, есть своя цель и у Федора.

Он навещает свою мать, давно уже лежащую в гробу в соборе города Зарайска.

Дело в том, что это у Льва есть целое кладбище, где возле прекрасно сохранившегося храма под аккуратными крестами похоронены почти все его родственники, а у Федора нет ничего. Все могилы — его отца, сыновей, тетки, братьев, сестер — все где-то сгинуло, все снесено и пропало. Могилу матери тоже снесли, но кости вытащили и отправили в Музей антропологии, где их почти сто лет хранили в каком-то ящике, череп, кажется, куда-то делся за это время, но потом мать все-таки отдали в город Зарайск, где и выставили в местном соборе, как обычно выставляют мощи — стоит в храме гроб, но без всякого отпевания, стоит полгода, год, полтора, вообще-то ее должны были закопать у другой церкви, той, где до этого потеряли могилу отца Федора, но та церковь в руинах, ни дверей, ни окон там нет, неудобно проводить ответственные мероприятия - вот поэтому, наверное, и не хоронят, а просто поставили гроб в соборе. А на крышке горит лампадка.

Но все это интересно только чужому человеку — почему сначала выкопали, а потом в ящик — и на сто лет, а потом опять не закопали, и куда делся череп, и нет ли в этом какой-то логики, закономерности, что задушенный неизвестно кем отец Федора находится неизвестно где под землей, а мать Федора — и, скорее всего, уже без черепа, собранная фрагментарно по разным мешкам, - выставлена напоказ на земле, ведь есть что-то такое и в самом Федоре, что заставляет считать подобное положение дел вполне естественным, - но все это, повторяю, может интересовать лишь постороннего человека.

А Федор приходит в собор города Зарайска, он просто приходит каждый день, если открыто, — и тихо, чтобы не потревожить ни бабок, ни девок, ни дьякона с кадилом, идет к гробу своей матери и там стоит.

Бывает, что он перечитывает объявление, наклеенное на доске возле гроба, - и с некоторым недоумением в тысячный раз узнает, что его мать лежит перед ним благодаря спонсорской поддержке МУП «Форум» и «Автоколонны 162». Узнает — и сразу же забывает. Он здесь не для того, чтобы что-нибудь новое узнавать.

Но когда из-за чьих-то неосторожных движений, чьей-то рьяной уборки лампадка гаснет, Федор без зажигалки, без спичек - делает какое-то неуловимое движение, и она снова горит.

И если он и похож на человека, у которого нет ни одного дела, - одно дело у него все-таки есть.

III.

А Лев терпит-терпит, но потом не выдерживает и говорит Федору: Федор! Забери меня, я больше так не могу. Видит Бог, я пытался любить их, прощать их, не подводить их, пытался не пропускать их ответственные мероприятия, но — сил моих нет. Сил моих нет ни на доблесть с отвагой защищавшего под Сталинградом Бородино Евпатия Коловрата, сполна отомстившего немецко-татарским захватчикам за павшего на Куликовом поле Козьму Крючкова, ни на вневременную ценность Софьи Андреевны, которой хватило мне еще внутри потока времени, ни, тем более, на то, чтобы выходить замуж минимум двенадцать раз за день.

Федор, я не хочу продавать магниты на холодильник. Я очень старался, но у меня не получается.

Федор, я не понимаю, почему они все так хотят, чтобы я научил их фотографировать еду? Разве еду надо фотографировать, Федор?

И мне не нужны ни рубашки, ни ружья, ни шахматы, ни рукавицы, провалились бы к чертовой матери все эти комнаты, флигели, губернаторы, чисто убранные могилы, и даже то единственное, что я бы забрал с собой — карандаш с электрической подсветкой — я бы все равно с удовольствием выбросил.

Я хочу жить как ты. Ты ведь разрешишь мне уйти к тебе, Федор?

И еще, Федор, я давно хотел спросить: как у тебя так получается, что нет ни зажигалки, ни спичек — а лампадка горит?

IV.

А Федор вздыхает и отвечает Льву: Лев! Бедный Лев.

Как грустно выстроить вокруг себя целый мир — и его возненавидеть. Ведь я-то люблю мою серую грязь, мой вечно запертый дом, мою Темную Поляну, где никогда не загорится Олимпийский огонь. Я люблю этих тощих коров, пацанов — алкоголиков и убийц, и руины без стен, дверей и окон, и небо без солнца, и кости без черепов.

Меня даже МУП «Форум» и «Автоколонна 162» не раздражают.

Не раздражал бы меня и ты — и я поселил бы тебя у себя, и укрыл бы тебя от ЗАО и ФСО моей поганой зеленой краской. Но не поселю.

Потому что ты нужен там, на тебе держится та сторона мира, который когда-то — ты, может, забыл уже — мы с тобой поровну поделили.

И тебе суждено – как бы ты ни проклинал их, и сколько бы ты ни пытался от них убежать, - быть всегда вместе с ними — с невестами и женихами, начальниками и дураками, писателями и гусарами, и даже с теми, кто записался на мастер-класс по фуд-фотографии, - и беречь их, терпеть их, жалеть их, выслушивать их бесконечные речи, продавать им магниты, а потом незаметно поднимать с земли их легкие, тонкие, белые тряпки, и стряхивать грязь.

Ведь это ты их всех придумал — а значит, тебе и жить с ними, ведь ты же все равно никогда не умрешь.

И еще. Насчет того, о чем ты меня спрашивал — что я с ней делаю, когда она гаснет, без зажигалки, без спичек. Не знаю. Не делаю ничего.

V.

Мир разделен. Мир придумали Федор и Лев — и если в одной половине всегда темнота, грязь, пьянь, висит замок и потерян череп, то в другой лето, свет, свадьба, подвиги, слава, и даже длинное платье, которое должно было испачкаться по дороге — почему-то оказывается белоснежным, словно бы кто-то невидимый его придерживал, и заботливо очищал.

Мир разделен. Но иногда он всего на секунду делается единым — и тогда все получается, и лампадка горит.

Дмитрий Ольшанский

12 Ежедневное интернет-издание

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе