«Писем что-то нет совсем. Только Гёте — Эккерман и Астафьев — Эйдельман», — писал Андрей Вознесенский в ту баснословную эру, когда письма могли ещё сотрясать сознание широких масс и узких слоёв, а переписка писателя Виктора Астафьева и литературоведа Натана Эйдельмана стала знаменем одновременно «патриотической» и «западнической» интеллигенции.
Письма давно утратили свой высокий смысл, их поток истончается, прошли времена, когда дефицитом были сколько-нибудь приличные поздравительные открытки, а царапают пером бумагу всё больше беднейшие слои населения. Электронная эра поменяла всё, включая стиль, а стиль — это человек. Никто более не напишет так, как писал Пушкин А.С. начальнику III отделения собственной Его Величества канцелярии Бенкендорфу А.Х.: «С глубочайшим почтением и совершенной преданностию есмь, милостивый государь, Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга…»
Кстати, о III отделении: Верховный суд РФ подтвердил законность приказа Минсвязи о возможности доступа компетентных органов в целях оперативно-разыскной деятельности к почтовым отправлениям россиян. Мотивировка: в приказе нет необходимости прописывать норму о просмотре писем только по решению суда, поскольку она и так закреплена в Конституции РФ.
В этом есть юридическая логика. Но логика юристов страны, где на письма не ставили штемпели «просмотрено военной цензурой», где за послания, в которых выражались сомнения в адекватности действий партии и правительства, не сажали или не изгоняли с работы, где частная жизнь и личные чувства не были предметом рассмотрения задумчивых работников органов, читавших интимные излияния, ослабляя узел галстука. Письмо в России всегда было больше, чем письмо. Письма поддержки, письма протеста, письма, требующие смертной казни банде кровавых собак, письма, отправлявшиеся гонимым, переписка великих с великими или не очень великими. «Это он, это он, ленинградский почтальон», с его повестками в суд и в армию, похоронками и официальными уведомлениями. Письма как история России. Не поддаются эти, по определению Владимира Даля, «сообщения на бумаге» столь простому правовому анализу. Мёртвые тянут живых, история страны оставляет даже умирающему эпистолярному жанру совершенно особое место. Пропавший после Нобелевской премии, как зверь в загоне, Пастернак посвятил письмам целое стихотворение:
«По кошачьим следам и по лисьим,
По кошачьим и лисьим следам
Возвращаюсь я с пачкою писем
В дом, где волю я радости дам».
Россия — страна отхожих промыслов, туалетов во дворе и подзаконных актов. Поэтому в каждом подзаконном акте, если мы не хотим, чтобы он действовал не в противоречии с конституцией, нужно делать оговорки, касающиеся обязательного соответствия этих нормативных документов законам и конституции. Тем более если в приказе министерства говорится о том, что «контроль почтовых отправлений осуществляется в процессе их обработки в сетях оператора почтовой связи». Где уж тут суду поспеть со своей санкцией!
Есть во всей этой истории ещё одна странность, связанная с адекватностью восприятия соответствующими государственными органами современной действительности. Как бы ни опирался русский народ в своей истории на письма, какое бы масштабное значение ни имели для него всякие отделы писем и приёма граждан, сколько бы он ни писал в «Спортлото» и Европейский суд по правам человека, всё это по большей части всё-таки: а) дело прошлое, ибо наступила эра электронных писем, которые и так просматриваются, б) что уж такого можно найти в бумажной переписке дорогих россиян, особенно при нынешней скорости работы обычной почты? Письмо преступника преступнику о том, как, когда и где он собирается совершить преступление? Или диссидентские чаяния золотушного интеллигента? Эротические страдания «юного Вертела», как шутил Михаил Светлов? Подробное изложение государственных тайн? Угрозы из детского рассказа Драгунского-старшего: «Кол, а Кол, фкалю тибе укол»? Важнейшие сведения о дислокации войск и мест лишения свободы? Что?
Кажется, министерство связи вместе с работниками слабо видимого фронта готовятся к какой-то прошедшей войне. Писать такие приказы сегодня — это всё равно что регламентировать деятельность извозчиков в эпоху строительства метрополитена имени Кагановича. Это как у Утёсова в «Песне старого извозчика»: «Извозчик!» — «Какой я тебе извозчик? Я водитель кобылы!» И далее — о противоречии старого и нового:
«Я ковал тебя отборными подковами,
Я пролётку чистым лаком покрывал.
Но метро сверкнул перилами дубовыми,
Сразу всех он седоков околдовал.
Ну и как же это только получается?
Всё-то в жизни перепуталось хитро:
Чтоб запрячь тебя, я утром направляюся
От Сокольников до Парка на метро».
Бессмысленность некоторых бюрократических действий иногда не соответствует задачам государственной гражданской службы и масштабам скандалов и последствий. Что, впрочем, не противоречит другому: убеждённости каждого из нас, что, если будет надо, органы без всякой санкции суда нарушат тайну переписки. Приказ есть приказ — он важнее конституции. Не по праву, а по факту.
Или вот введём уже наконец настоящую цензуру, тогда и попишем письма. Прям как Пушкин: «Но позвольте мне надеяться, что Ваше высокопревосходительство, по всегдашней ко мне благосклонности, удостоите меня предварительного разрешения.
С глубочайшим почтением, благодарностию и совершенной преданностию честь имею быть, милостивый государь, Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга…»