Диакон Павел Ермилов рассказал «Газете.Ru» о выставке «Преодоление: Русская церковь и Советская власть», пропаганде религиозной, коммунистической и фашистской и о том, стоит ли церкви ассоциировать себя с властью.
В Государственном центральном музее современной истории России сегодня открывается выставка «Преодоление: Русская церковь и Советская власть». Название проекта говорит за себя: речь о документах, фотографиях, плакатах, артефактах, отображающих драматичную историю отношений между безбожным государством и религиозной институцией. Примечательно, что экспозиция подготовлена историками не светскими, а внутриконфессиональными – сотрудниками богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Куратор выставки диакон Павел Ермилов, замдекана факультета по научной работе, рассказал «Газете.Ru» о самом проекте и высказался по поводу событий в истории русской церкви ХХ века.
– Ваша выставка открывается ровно в 95-ю годовщину Октябрьской революции. Это намеренный символизм?
– Безусловно, дата выбрана умышленно – для придания событию дополнительного символического значения. Да и место также обладает подобным значением: ведь Музей современной истории России – это бывший Музей революции.
– Выставка инициирована Свято-Тихоновским университетом?
– Инициатива была наша. Когда мы еще только вынашивали идею этой выставки, сразу же стали думать о том, где бы ее провести. Разумеется, нам было бы проще устроить ее на какой-то церковной площадке, но мы решили, что для такого проекта требуется иное место. Возникали идеи насчет нескольких музеев, в том числе Исторического, с которым у нас уже был опыт сотрудничества, однако остановили выбор все-таки на бывшем Музее революции. Придя туда со своим предложением, мы даже слегка удивились тому, с каким воодушевлением руководство восприняло наш проект. Вероятно, дело в том, что прежний шлейф, тянущийся за музеем, сегодня немного снижает интерес к его экспозиции, хотя она очень занимательна. И руководство музея склонно проводить у себя выставки, которые бы актуализировали его работу. В данном случае наши интересы полностью совпали. Могу также добавить, что собрание подлинных документов и материалов из различных архивов, которое мы показываем, выглядит по-настоящему уникальным. Подозреваю, что повторить такую выставку впоследствии будет невозможно.
– Выделяя тему гонений на церковь из общего объема разного рода репрессий, происходивших в советскую эпоху, какое послание зрителю вы подразумевали?
– Конечно же, важно помнить обо всех репрессиях, случавшихся в истории нашей страны, независимо от того, по какому поводу они возникали и на кого обрушивались. Однако именно тема гонений на церковь, как ни парадоксально, известна достаточно плохо. Честно говоря, нас печалит и беспокоит, что истории церкви в ХХ веке уделяется крайне мало внимания в школьной и вузовской программе. Для нас было важно проследить ту линию, которую вело тоталитарное государство по отношению к православной церкви как институту. Церковь ассоциировалась у большевиков с царской властью и вообще «прежней жизнью». В результате церковь понесла огромный урон и выдержала неимоверный удар, о чем сегодня не слишком часто вспоминают. К тому же эта тема – одна из самых значимых в научной деятельности нашего университета. Мы знаем о ней весьма много: двадцать лет изучаем архивы, рассматриваем отдельные биографии, исследуем причины, по которым выстраивалась траектория отношений между властью и церковью. Так что еще и просто хотелось рассказать эту историю, поделиться своим опытом ее понимания.
– Существует мнение, что широкие народные массы не встали на защиту православия ровно по той же причине, по которой они не встали на защиту самодержавия. То есть церковь воспринималась как неотъемлемая часть того государственного строя, уничтожения которого желало большинство населения. Как бы вы прокомментировали этот тезис?
– Он во многом справедлив. После падения самодержавия, в чью задачу входила и забота о благополучии православной церкви, она в определенном смысле осталась беззащитной. До того на протяжении столетий церковь во всем опиралась на государственную власть, теперь же она не просто лишилась опеки, а оказалась гонимой. И никак нельзя отрицать, что гонителями выступали те же граждане России, а не какие-то внешние силы.
Вопрос о том, почему значительная часть российского общества отвернулась тогда от церкви, один из самых важных в нашей истории. Надо признать, что основные претензии к церкви заключались как раз в сплоченности, спаянности православных институтов с предшествовавшей государственной властью.
Именно церковь наделяла власть сакральным значением и авторитетом, поэтому неудивительно, что революционный пыл обратился и на нее. Впрочем не стоит забывать и об обратном. Первые годы после революции были ознаменованы большим воодушевлением внутри церкви, как это ни покажется странным. Оживление было связано с новой формой управления – возрожденным патриаршеством, с возможностями для свободной деятельности церкви вне государственного контроля. И даже натиск со стороны безбожной власти в период «красного террора», по сути, ничего большевикам не дал – наоборот, сплотил и мобилизовал церковь, помог ей расстаться с теми, кто в сложной ситуации не сохранил верности Христу и его учению. Первые годы гонений были, конечно, ужасны, но они церковь не надломили. Уже в начале 1920-х большевики оставили свои намерения расправиться с религией быстро и жестко, сменили тактику, перейдя к очень тонкой и подлой игре, который занимались весьма неплохие умы. Теперь уже речь шла о попытках уничтожить церковь изнутри. На выставке мы подробно и документально рассказываем об этих перипетиях.
– К вопросу о большевистской игре: в заглавии выставки упомянута «Русская церковь», вроде бы единая, но ведь известно, что 1920-е – 1930-е годы – это время расколов внутри церкви. Считается, что движение обновленчества было инспирировано властью, дабы разрушить единство в среде верующих. Как сегодняшняя РПЦ относится к тем людям?
– Естественно, в экспозиции тему внутреннего разделения церкви мы не обходим молчанием, но говорим и о последующем преодолении этих расколов. Они действительно были формой борьбы власти с церковью: это подтверждается множеством архивных материалов, свидетельствующих о намерении «уничтожить церковь руками самих же попов». Скажем, хорошо известно, что преследование патриарха Тихона и «тихоновцев» власть осуществляла при активном содействии обновленцев. В планы власти тогда входила, конечно, последующая ликвидация и самих раскольников. Что касается нынешнего отношения к обновленцам, оно решительно и строго отрицательное. Нужно понимать, что главным для них было сотрудничество с безбожной властью по уничтожению патриаршей церкви – здесь не остается никаких сомнений. Обновленцы следовали директивам большевиков; не в последнюю очередь именно по их наветам были убиты или репрессированы многие священнослужители. Можно сказать, что это люди, у которых руки были по локоть в крови. В 1940-е годы, после того как власть потеряла интерес к расколу, обновленцы возвращались через покаяние в ряды церкви – и это тоже печально отразилось на дальнейшей религиозной жизни, поскольку они зачастую продолжали сотрудничество с органами госбезопасности.
– Но ведь компромиссы церкви с Советами действительно были огромными, и наверняка не только из-за тактики обновленцев. Покойный патриарх Алексий II таких фактов не отрицал, даже раскаивался в личном участии. Так что же, нет власти аще не от Бога?
– Действительно, компромиссы были. Те, кто на них шел, думали, что таким образом спасают церковь. Я бы хотел все же сказать о том, к чему в итоге пришла Русская православная церковь. А пришла она к ясному, простому изложению собственной позиции, которая формулируется следующим образом: если государство выступает против церкви и Христа, то церковь оставляет за собой право не подчиняться подобным постановлениям власти и призывать народ к гражданскому неповиновению. Тем самым поставлена определенная точка в вопросе о приемлемости или неприемлемости сотрудничества с безбожной властью, которая ведет антихристианскую политику.
– Отдельная глава – про Великую Отечественную войну с точки зрения взаимоотношений власти и религии. Выставка как-то отражает запутанную ситуацию той поры?
– Одну из важнейших задач при подготовке экспозиции мы видели в том, чтобы показать, почему репрессии 1937–1938 годов, в ходе которых церковь как институт была почти уничтожена, все же не были впоследствии доведены до логичного, казалось бы, предела. Сталин, который в конце 1920-х годов высказывал недоумение насчет того, что мешает окончательно расправиться с «реакционным духовенством», изменил курс, когда началась война. К тому же стоит вспомнить, что тогда к Советскому Союзу были присоединены территории, где церковь не была затронута гонениями и существовала свободно. Возникла неожиданная диспропорция, потребовавшая очевидного пересмотра прежней политики в отношении церкви. А с началом Великой Отечественной государство осознало необходимость консолидации общества для противостояния общему врагу. Существовал и еще один немаловажный момент: Сталин понял, что церковь можно использовать в качестве ширмы при общении с союзниками, которые регулярно высказывали свои претензии в связи с нарушением в СССР прав верующих, так что советское правительство попыталось создать «ручную» церковь «под колпаком», чтобы предъявлять ее англичанам и американцам. Когда же ситуация на фронте стала все больше склоняться в сторону победы над Германией, Сталин увидел в церкви еще и удобный инструмент для распространения советского влияния в той части Европы, куда вступали наши войска. Период с 1943 по 1948 годы вошел в историю как отрезок, ознаменованный «новым курсом» по отношении к религии.
– А как насчет патриотизма и коллаборационизма? Известны примеры и сотрудничества православных священников с немецкими оккупантами, и прямо противоположные ситуации.
– Это один из самых сложных и драматических сюжетов в нашем рассказе. Сложность его состояла в том, что немцы могли прийти к священнику и сказать ему: вот твой храм, приходи и служи. И прихожане обращались к нему с просьбами: надо соглашаться. Что было делать священнику? Он приходил в церковь и служил, восстанавливал прежний уклад религиозной жизни. Нельзя обвинять этих людей в сотрудничестве с оккупантами, как поступала потом советская власть. Почти все эти священники были репрессированы после отвоевания земель, многие храмы вновь закрыты после войны. Считаю, что священники безвинно пострадали из-за того, что в непонятной, непредсказуемой ситуации они просто вернулись в свои храмы. Хотя, конечно, были священники, которые действительно сотрудничали с фашистами. Как были и те, кто поддерживал партизан – они вошли в историю как герои, как «правильные попы», если вспомнить тогдашнее выражение. Кстати, говоря о военном периоде, не могу не упомянуть уникальные материалы, которые представлены на выставке, – это подборка газетных статей и карикатур на Сталина в связи с его отношением к религии.
Такие карикатуры публиковались в изданиях, выходивших на оккупированных территориях. Они никогда и нигде раньше не экспонировались, мы позаимствовали их в архиве ФСБ.
– Но у вас ведь фигурируют образцы и другой пропаганды, то есть большевистской, прямо противоположной. Между тем большевик обязан быть атеистом, но атеист не обязан быть большевиком. В глазах многих наших современников, ни в какие высшие силы не верующих, антирелигиозная пропаганда той эпохи выглядит вульгарной, примитивной, чрезмерно воинственной и крайне политизированной. С какой целью вы включаете в экспозицию те материалы? Кого-то позабавить, разозлить, раззадорить – или объективности ради?
– Для нас материалы антирелигиозной пропаганды прежде всего исторический источник. Мы хотели представить на выставке всю палитру подобной пропаганды. Не для того, чтобы высмеять ее задним числом, а чтобы показать, в каких именно формах велась та работа. Здесь не только карикатуры, но и научно-популярные издания, книги для детей, плакаты, стенгазеты, экспонаты, связанные с театральными антирелигиозными постановками. Надо заметить, что некоторые из этих материалов были по-своему интересными. Но большинство пропагандистских материалов было, конечно, кричащим. При виде их становится сразу понятно, что за люди их создавали и с какими намерениями. Ненависть к церкви пересиливала здесь любые другие соображения.
– По вашему мнению, у сегодняшней православной церкви – хотя бы у отдельных иерархов – нет желания взять реванш за десятки лет унижений? И нет ли у власти сейчас намерения использовать РПЦ в своих внутриполитических целях?
– Хороший вопрос. Что касается реваншизма, не могу сказать, будто такая тенденция сегодня присутствует. В некотором смысле она бы выглядела запоздалой. Если в 1990-е годы, на заре новой эпохи в истории России, еще могли возникать подобные настроения, то сейчас мы прекрасно понимаем, что время изменилось и дореволюционная ситуация в нашей стране никогда не повторится. В наше время церковь обрела подлинную свободу, которой у нее не было никогда – ни в годы царской власти, ни при Советах. Именно эта свобода вызывает некоторое противодействие в нашем обществе, которое все же еще движется по инерции, полученной в атеистический период. Мы же просто хотим свободно осуществлять в стране ту деятельность, к которой мы призваны. А попытки реваншизма утопичны – я думаю, наше священноначалие это очень хорошо понимает. Касательно же попыток государства использовать церковь в своих целях – так было и будет всегда, не только в России. И здесь для церкви важно найти правильный баланс в отношениях с властью, не действуя обязательно ей в угоду.
ТЕКСТ: ВЕЛИМИР МОЙСТ
Газета.Ru