Загадка грибоедовской купчей

Как мы вызывали дух автора «Горя от ума»

- А вот, племянник, прабабка моя Полина Викторовна Седлецкая. Между прочим, родственница Грибоедова, - будто невзначай щелкнула ноготком моя ивановская тетка Лара по старой фотографии в домашнем альбоме и как ни в чем ни бывало приготовилась перелистывать альбом дальше.

- Постой, постой, - не скрывая удивления, останавливаю ее я. – Давай-ка мы немного на этой странице задержимся.

Дескать, уважим классика, тем более, если у нас с ним, оказывается, еще и родственные связи есть.

Уважить классика моя словоохотливая и еще очень расторопная семидесятивосьмилетняя тетушка, детский врач по специальности, младшая сестра моего отца, смотрю, совсем не против.

Вызывать тени былого в этом окруженном большим садом доме с его стойкими наследственными запахами чуть привядшего яблока и старых книг из шкафа во всю стену в столовой, занятие, соглашаюсь, самое подходящее.

Всматриваемся в лица Полины Викторовны и ее супруга, как объясняет сделанная кем-то от руки надпись на обороте снимка, «служителя культа» Евгения Сергеевича Соколова.

Если в кротком мирском облике миловидной родственницы Грибоедова всё, вижу я, на месте, то фрачный супруг ее ну никак на священника не похож: щегольские бакенбарды, галстук бабочкой, вольная поза вполоборота к фотоаппарату.

Моя собеседница над интересом племянника-журналиста, чувствую, слегка подтрунивает.

Мол, официальных документов на сей счет предъявить она не может. Но чтобы не думалось кому-то, что автор «Горя от ума» в облике дальнего родича ей во сне привиделся, Лара тут же показывает несколько, с вопросами о предках, писем от двоюродного брата Рудольфа Соколова, выпускника МАИ, кандидата наук. Человека солидного и основательного, недавно всерьез занявшегося историей своей семьи.

Один из вопросов Рудольфа и был про Седлецкую. Говорят, писал он, что именно Полина Викторовна «состояла в родстве с Грибоедовыми» и есть ли у Соколовых ивановских, он интересуется, какие-то дополнения давнему семейному преданию.

Что ответило Иваново столице? А примерно то же самое, о чем мы в тот день и заговорили с Ларой, перелистывая альбом.

Молва изустная и с такой бородой, что никому в роду Соколовых – Седлецких и в голову никогда не приходило в том сомневаться.

Находчиво пошутив – не уподобиться бы нам с тобой, племянничек, тому герою «Горя от ума», что родичей умудрялся находить «хоть на дне морском» - тетка продолжает азартно рассуждать на заданную тему.

И Грибоедовы, по отцовской линии классика, и наши Соколовы, тоже по прямой – оба рода из нетитулованных дворян, старожилов средней полосы России. А Седлецкие ведь тоже то ли из владимирских, то ли из тверских дворян. Семьи большие ветвистые и породниться им было, в общем, не так уж и трудно.

В советские времена в этом доме на тихой Московской улице в Иванове «дух Грибоедова», если изредка и вызывали, то с привычной боязливой оглядкой. В мои школьные годы фамильный фотоальбом в шикарном сафьяновом переплете считался секретным, и держали его подальше от глаз людских.

Среди наших предков кого только не было. И священники, и военные в высоких чинах, и купцы, и столичная профессура, и провинциальная знать вплоть до главы уездного города. Тогда ведь тебя крепко могли наказать за одно только «неправильное» социальное происхождение. И даже великому Грибоедову вряд ли под силу было бы избавить нас от такой незавидной участи.

Что-то конкретно прояснить про родовые связи Грибоедовых и Соколовых нам мало в чем могла тогда помочь и большая наука.

«Грибоедовские бумаги» при так и невыясненных обстоятельствах бесследно исчезли, и это неминуемо становилось известно каждому, кто начинал заниматься биографией автора «Горя от ума».

Сам поэт наследников не оставил, и это тоже факт хрестоматийный.

Единственный их с Ниной Чавчавадзе сын Александр умер вскоре после родов. Матери, потрясенной гибелью в Тегеране мужа-дипломата, не суждено было дитя выходить.

Нина Чавчавадзе – Грибоедова, мы знаем, больше не вышла замуж. Она не снимала траурных одежд, ее называли «Черной розой Тифлиса».

В 1857 году она умерла от холеры, отказавшись покинуть заболевших близких.

Родная сестра будущего классика Мария вышла замуж за однокашника брата по Благородному пансиону при Московском университете Алексея Дурново, человека, как писал о нем Грибоедов, самых разнообразных дарований.

«Зять мой великий химик, - незло острил он в одном из писем, - садовник, музыкант, успешно детей делает и сахар из свеклы».

Однако же о конечных результатах той «успешной деятельности» зятя поэта история тоже умалчивает.

Судя по всему эта ветвь родового древа классика даже научной генеалогией прослеживается с пробелами.

Пожалуй, большего добились архивисты. В последние годы они, многое впервые, уточнили как раз по грибоедовской отцовской линии.

Сергей Иванович родился в семье небогатого помещика, всю жизнь служил в армии. В молодости, кстати, поручиком в Ярославском пехотном полку. В отставку вышел в звании секунд - майора. Отдал Богу душу в 1815 году, не дожив до громкой литературной славы единственного сына.

Жениться Сергея Ивановича, неисправимого бражника и азартного картежника, угораздило на дальней родственнице из знатной и многолюдной семьи Грибоедовых московских.

«Угораздило» - пожалуй, слово неточное, а какое в нашем контексте будет точнее, и какую загадку судьбы классика скрывал тот странный брак, давайте и поговорим.

Сергей Иванович бывать в златоглавой не любил. Подолгу жил в тихой среднерусской глубинке. Купил там не одну, а несколько усадеб с крестьянами: Сущево, Назарово, Моругино, Тимирево.

Увидев в одной из публикаций владимирских архивистов это последнее название, Тимирево, я и глазам своим не поверил: тесен мир, но не до такой же степени!

Тимирево – приход церкви Преображения, что красуется на горке в нашем дачном Чамереве! В этом приведенном теперь в порядок, заново выбеленном храме крестились родители моей супруги Татьяны. Туда, в ее родительский дом, мы каждое лето приезжаем в отпуска. Там у нас из года в год всё сразу – и святое место с храмом, с купелью у родника под горой, и просто дача, сад-огород, и санаторий с банькой, и загородный детский сад.

Сын у нас чуть ли не с самых пелёночных времен неисправимый любитель порулить, частенько колеся по городской квартире, с самой серьезной миной на лице оповещал нас, что отправляется всегда именно «в Тимирево».

Не потому ли, думаю теперь, что то и дело слышал он такое слово от взрослых. В тимиревские леса ходили за грибами. А у мужчин на устах Тимирево бывало еще и потому, что в доме у продавщицы сельмага до ночной звезды бойко работала продуктовая лавка.

Так вот, по архивным документам видно, что в 1794 году на Грибоедовых было оформлено купленное за девять тысяч рублей у полковника Якова Иванова «сельцо в Судогодской округе Тимирево (Введенское то ж)».

В купчей подробно описано, что было приобретено: «…Без остатку со всеми в том Введенском господским и крестьянскими строениями и прудом, с хлебом стоячим и молочным и в земле посаженным, со скотом и птицами, а крестьян с женами и с детьми, женского полу – семь, мужеского полу – девять душ».

В следующем году, читаем дальше, Грибоедовы привезли туда дворовых. Исследователи предполагают, что вплоть до 1800 года родители жили в Тимиреве с детьми, причем скорее всего круглый год.

В общем, на ближайший отпускной август наметили мы семейную пермско - ярославскую экспедицию в Тимирево.

Поначалу со скромным намерением просто посмотреть, что осталось от той помещичьей усадьбы.

По нашей журналистской версии та обнаруженная владимирскими архивистами «грибоедовская купчая» приоткрывала главную тайну жизни классика.

Ту самую, о которой писал в путевых заметках «Путешествие в Арзрум» его тезка и младший сверстник Пушкин.

Он-то знал, что «жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств».

Что это за обстоятельства, о чем сам Пушкин не обмолвился ни единым словом, в полной убежденности: то дело для Божьего суда?

Впрочем, в заключительном абзаце этой страницы «Путешествия в Арзрум» Пушкин откровенно пожалел, что Грибоедов «не оставил своих записок», что написать его биографию «было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов».

А какими словами, обращенными и к нам, потомкам, Пушкин ту грибоедовскую страницу «Путешествия» заканчивает, помните?

Мы ленивы и нелюбопытны, сказал он. И, как ни горько признавать это, тот укор через времена и расстояния придется, придется нам с вами принять и на свой счет.   

Между тем в газетной публикации «Как мы вызывали дух Грибоедова» (то был август 2002 года) мы обещали читателям ярославского «Северного края» сходить в Тимирево и описать всё, что мы там увидим, а если повезет, и услышим.

К исполнению обещанного наша разновозрастная компания родственников-отпускников, едва собравшись в Чамереве, приступила не мешкая и без всякой подготовки.

- Наша с вами, господа путешественники, историческая миссия – обнаружить хотя бы место, где стояла усадьба, купленная вскоре после женитьбы родителями будущего классика во-он за тем леском, в достославном Тимиреве.

Такое широковещательное «це-у» автора этих строк принято было с веселым и бесшабашным энтузиазмом.

- Если надо, то и обнаружим! – заверила всех легкая на подъем, компанейская невестка Наташа, учительница словесности.

Зарядиться оптимизмом на дорожку нам не грех было на случай вполне вероятной неудачи.

Ведь даже и знаменитой ныне, восстановленной в музейном статусе родовой усадьбе грибоедовской в смоленской Хмелите, с ее храмами и крепостным театром, все время не везло на хорошего хозяина.

Если древний род Грибоедовых по прямой прервался вскоре после трагической гибели поэта, то не раз поделенное и перепроданное имение его дядюшки в Хмелите в упадок пришло еще к концу ХIХ века.

Так что совсем не трудно было себе представить, как давно выветрился мемориальный дух в каком-то захолустном Тимиреве, биографами автора «Горя от ума» нигде ни разу не упомянутом.

Известно оно с недавних пор только из текста подписанной его маменькой Настасьей Федоровной купчей, нами процитированной по архивному первоисточнику.

И как тут было не поразмыслить дорогой о странностях той сделки (еще раз отметим ее год – 1794-й) на приобретение «всего без остатку» имения в том самом Тимереве, что затерялось где-то обочь песенной муромской дорожки во владимирской лесной глухомани.

Расчет у покупателей усадьбы явно был на жизнь натуральным хозяйством. Отдали девять тысяч рублей. Целое состояние!

С какой стати купили усадьбу так задорого? В лесах, так далеко от Москвы?

В столице у коренной москвички Натальи Федоровны и ее свежеиспеченного супруга Сергея Ивановича, из мелкопоместных владимирских дворян в скромном чине секунд-майора, и дома-то своего не было, жили по квартирам.

По здравому-то смыслу надо бы им о настоящем городском жилье думать. Они же, вот чудаки, вместо этого устроили себе что-то вроде добровольной высылки.

По документам видно, что перебрались сюда с лакеями, поварами, няньками. Обоих детушек, Сашу и Мари, в возрасте без году неделя привезли.

В первопрестольную вернулись через пять лет, когда Сашеньке настало время в университет готовиться.

В год начала Отечественной войны, 1812-й, Тимирево они продали. Не потому ли, что сама жизнь отменила тайную цель того затворничества вдали от столицы?

Грибоедов о своем деревенском детстве не написал ни строчки. По той же причине, о какой, словами про «следствие пылких страстей и могучих обстоятельств», верный неписаным законам дворянской чести, столь осторожно и намекал в «Путешествии в Арзрум» Пушкин?

Так что же это за обстоятельства такие?

За двести с четвертью лет, к примеру, ни одному человеку так и не довелось видеть записей о рождении, о крещении Александра Сергеевича Грибоедова.

Только теперь наука дозрела до того, чтобы признать – напрасно искали. Такого документа просто нет в природе. Настасья Федоровна по молодости лет от неизвестного кавалера родила сына…до брака.

В такую версию, появившуюся на пике жгучего перестроечного интереса исследователей к тайнам судьбы классика, вполне логично, не правда ли, вписывается и тимиревское затворничество Грибоедовых.

Чтобы скрыть грех, родовитая Настасья Федоровна ловко узаконила первенца браком со своим дальним родичем из Владимира, лет на десять старше ее. Чтобы сохранить на будущее за сыном дворянские привилегии и репутацию в обществе.

Подлинный год рождения сам он скрывал чуть ли не до тридцати лет. Предоставил современникам выбирать аж из трех вариантов: между 1795-м годом и двумя предыдущими.

Всё в его биографии говорит за то, что любознательный Сашенька с малых лет знал о своем секрете.

Молча сносил сокровенную боль. Будучи благодарным матери за то, что не отступилась от незаконнорожденного.

Только в зрелую пору жизни примирился он со своей печальной участью.

Начиная с 1818 года в разных бумагах (таковых семь, включая протокол допроса по делу декабристов) твердо указывал, что родился в 1790 году, то есть, да, до обручения родителей.

В документальной повести «Жизнь и деяния Александра Грибоедова» Виктора Мещерякова, написанной по мотивам крамольной гипотезы (год первого издания 1989-й) читаем: «По всей вероятности первые два-три года мальчика скрывали от посторонних глаз, и он воспитывался не в Москве».

Где тогда? Не в нашем ли Тимиреве?

Час спустя тропа выводила нас к паре старых серебристых тополей у поворота на единственную улицу Тимирева, ухоженной деревеньки дворов на десять.

Кругом пусто, только на ближней лавочке сидит, покуривает вполне бравый на вид старче. Побрит, в глаженой выходной рубахе, будто гостей поджидает.

Представляемся и без всяких предисловий с публикацией «Северного края» в руках заговариваем о Грибоедовых.

Новый знакомый, тимиревский старожил Сергей Осипович Макаров сразу же слегка охлаждает наш следопытский пыл:

- Давайте-ка для знакомства сначала чайку попьем. И я вам все покажу, - кивает куда-то за околицу, в сторону близлежащих зарослей по берегам безымянной речушки.

Бог весть как продравшись через кущи, где березы и липы сплошь заглушены буйной лозиной, поднимаемся на довольно высокую луговину, с горушкой, гребнем огибающей речной распадок.

Здесь и стояла господская усадьба.

Ровесники нашего гида не застали даже ее развалин. На пустой бугристой луговине на месте помещичьего дома, теперь об усадьбе напоминали замшелые валуны, должно быть, от ее фундамента, обмелевший пруд, вкруговую обсаженный березами, да старинный колодец без воды, засыпанный уже на памяти Сергея Осиповича.

Что еще осталось от грибоедовских времен, так это, убежден Макаров, тот ничем не примечательный проселок, что и сегодня по диагонали пересекает луговину.

Та самая дорога, что проходила под окнами усадьбы. Только по ней хозяева и могли ездить за три версты в чамеревский Преображенский храм.

Лет через десять после нашей экспедиции новый молодой батюшка отыскал-таки в церковных книгах записи о том, что на службах здесь бывала, и не раз, семья Грибоедовых.

Отец Виктор, иерей Виктор Павельев, сразу же оповестил о своей находке прихожан – отпечатанной на принтере листовкой, вывешенной на самом видном месте у входа в храм.

На прощанье фотографируемся на память о Тимиреве. На горе, у валунов. У пруда среди коряг, оплетенных сухими водорослями. На ближней лесной опушке в живописных зарослях папоротника.

Благодарим тимиревского старожила за гостеприимство.

Прощаемся с легким сердцем.

Вот и поклонились местам, так много значащим в судьбе Александра Грибоедова.

Здесь прожил Сашенька от пяти до десяти лет. Это потом появятся в семье гувернеры иностранцы, наставники по иностранным языкам, и поступит он в университетский Благородный пансион, куда примут его с правом ношения шпаги.

А мы-то теперь разве не вправе думать – тимиревская закваска сказалась!

Здесь, затворничая вдали от столиц, будущий легендарный создатель «Горя от ума» грамоте выучился. Первую свою книжку прочел, первую тетрадку исписал.

За одно это стоит его тайному пристанищу до земли поклониться.

Автор
Юлиан Надеждин, член Союза журналистов России.
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе