ЯРСТАРОСТИ: Как писатель Борис Пильняк стал в Угличе «клеветником»

80 лет минуло со дня гибели известного советского писателя Бориса Пильняка.
Основоположник направления, вошедшего в историю литературы под именем «орнаментальной прозы», был расстрелян в Москве 21 апреля 1938 года.

Военная коллегия Верховного Суда СССР не утруждала себя правдоподобием предъявленных обвинений. Борис Андреевич Пильняк (настоящая фамилия Вогау) был осуждён и приговорён к смертной казни за шпионаж в пользу Японии. Приговор привели в исполнение в тот же день. Казнённому было всего 43 года. В 1956 году писателя реабилитировали посмертно за отсутствием состава преступления.

Из обширного наследия Пильняка наибольшую известность в современной России получила «Повесть непогашенной луны», снятая с запретной полки в период «перестройки» и удачно экранизированная в 1990-м году. В ней автор прозрачно намекает на причастность генерального секретаря ЦК ВКП(б) Иосифа Сталина к смерти председателя Реввоенсовета СССР Михаил Фрунзе. Полководец умер в возрасте сорока лет после операции, на которой особенно рьяно настаивал генсек. Вслед за кончиной Фрунзе по Москве поползли слухи, которые и легли в основу крамольного сюжета.

В 1926 году майский номер журнала «Новый мир», в котором впервые увидела свет «Повесть непогашенной луны», был изъят из продажи, а сама она объявлена «злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии». Именно этот текст, по мнению современных исследователей, стал одной из главных причин травли писателя, развязанной во второй половине 1930-х годов и завершившейся его физическим уничтожением.


Менее известно широкой публике другое произведение Пильняка, за которое он также подвергся нападкам в печати и даже был снят с должности председателя Всероссийского Союза писателей. Речь идёт о повести «Красное дерево», летом 1929 года изданной берлинским издательством «Петрополис».

В ней отразились впечатления Бориса Андреевича о поездке в Углич. Летом 1928 года он прибыл сюда в компании друга – литератора Григория Санникова. Пребывание Пильняка в городе на Волге и эхо этого визита в его творчестве – тема очередного выпуска проекта «ЯРСТАРОСТИ».



«Милый Санников»

Поэт, прозаик, журналист Григорий Санников знал многих из тех, кого сейчас называют гордостью русской литературы. Был на короткой ноге с Маяковским и Есениным. Последний вручил ему издание драматической поэмы «Пугачёв» с дарственной надписью «Милому Санникову с весёлой дружбой».


Григорий Александрович умел ценить чужой талант. При жизни поэта Павла Васильева он защищал его от нападок, а позже добивался посмертной реабилитации. Высоко ценя лирический дар Андрея Белого, считал себя его учеником. Под «идеологически вредным» некрологом в газете «Известия» от 9 января 1934 года, в котором Белый назван гением, стоят в столбик три фамилии: Пастернак, Пильняк, Санников.

Григорий Александрович был на пять лет моложе Бориса Андреевича. Он встретил Октябрьский переворот совсем молодым человеком, однако по своим эстетическим пристрастиям, как видно, вовсе не являлся «Иваном Бездомным».

Санникову повезло больше, чем Пильняку. Его миновала машина репрессий, он уцелел на Гражданской и Великой Отечественной войнах. Литератор скончался по естественным причинам в январе 1969 года, немного не дожив до своего семидесятилетия.


Главные герои повести «Красное дерево» – не литераторы, а реставраторы. Братья Бездетовы едут из Москвы в Углич за антикварной мебелью, в том числе из красного дерева. Отсюда и название. Следует заметить, что Пильняк и Санников тоже интересовались антиквариатом. Осенью 1928 года они ещё раз приехали в Углич, вероятно, для того, чтобы отправить купленную здесь мебель в Москву.



«Ныл город необыкновенным стоном»

Путь из Москвы в Углич обстоятельно описан на страницах «Красного дерева». Два приятеля поездом добираются до станции Савёлово Тверской области, здесь пересаживаются на пароход и движутся вниз по Волге. Вояж в провинцию становится для них путешествием во времени. Холодным утром пассажиры на палубе, чтобы согреться, поют разбойничьи песни. По берегам сменяют друг друга совершенно доисторические пейзажи: девственные леса, валуны, воды. Даже деревни кажутся пришедшими из глубокой древности.

В полдень путешественники прибывают в пункт назначения. Это уже 17-18 век, «русский Брюгге и российская Камакура» – Углич. «В тот час, когда антиквары сошли с парохода, над городом летали обалделые стаи галок и ныл город необыкновенным стоном стаскиваемых с колоколен колоколов».

В 1928-1929 годах Советская власть обрушила на церковь новую волну репрессий. В стране началось массовое разрушение храмов. Ситуация усугублялась тем, что к воинствующим безбожникам под руководством Емельяна Ярославского примкнули воинствующие хозяйственники. Взятый Советским Союзом курс на индустриализацию «без конца и без края» требовал огромных объёмов цветного металла. Вот тут и вспомнили о колоколах. Нечто похожее двумя веками ранее делал «первый большевик» Пётр Великий. Борцы с религией, промышленники, местное начальство – все хотели как можно скорей сбросить колокола и пустить в переплавку.


В середине августа 1928 года президиум Угличского уездного исполкома в обстановке секретности принял решение: «Ввиду того, что некоторые религиозные общины претендуют на открытие закрытых храмов... в 2-недельный срок произвести ликвидацию храмов, передав всю утварь и колокола в ведение финотдела и последние немедленно реализовать госучреждениям». Вся колокольная бронза поступала в распоряжение треста «Рудметаллторг» для дальнейшей переработки на нужды промышленности.

«Блоками, брёвнами и пеньковыми канатами в вышине на колокольнях колокола вытаскивались со звонниц, повисали над землей, тогда их бросали вниз, – читаем мы в угличской повести Пильняка. – И пока ползли колокола на канатах, они пели дремучим плачем, и этот плач стоял над дремучестями города. Падали колокола с рёвом и ухом, и уходили в землю при падении аршина на два».



Дом с мезонином

На одной из фотографий с видами Углича, сохранившихся в архиве Санникова, запечатлён крепкий деревянный дом под железной крышей. На обороте снимка – карандашная надпись, сделанная рукой Григория Александровича: «В лето 1928 г. в мезонине этого дома жил Борис Пильняк. Писал повесть о Лермонтове. Здесь же задумал «Красное дерево». Дом этот принадлежал известной в Угличе семье Дмитрия Бучкина – ревнителя и хранителя старины. У него было три сына: художник Пётр, врач Николай, балетмейстер Михаил и дочь Александра. Дом в конце тридцатых годов был разобран».


В повести «Красное дерево» Пильняк прибавил этому строению возраста: «Дом стоял в неприкосновенности от Екатерининских времён, за полтора столетия своего существования потемнел, как его красное дерево, позеленев стёклами». Что касается повести о Лермонтове, то она называлась «Штосс в жизнь» и была завершена в Угличе 22 августа 1928 года.

Сыновья хозяина дома, где остановились друзья, в ту пору жили за пределами Углича. Солист балета и хореограф Михаил Бучкин выступал в Ленинграде под псевдонимом «Михаил Углич». В середине 1930-х годов он основал первый на территории СССР Театр физической культуры и стал его режиссером. После войны Михаил Дмитриевич часто бывал в Угличе, здесь сейчас хранится его архив.

Однако наибольшую известность получил его старший брат – художник Пётр Дмитриевич Бучкин. Он был лично знаком со многими деятелями русской и советской культуры, известными политиками. Шаляпин и Ленин позировали Бучкину.


Произведения мастера хранятся в коллекциях Русского музея и Третьяковской галереи, в частных собраниях по всему миру. Есть они и в фондах Угличского музея. Есть версия, что именно общение с Петром Бучкиным навело Бориса Пильняка на мысль отправиться в Углич.



«Клеветнические измышления»

«Самые отъявленные клеветнические измышления врагов пролетарской диктатуры о политике советского государства в деревне переносит он на страницы своей повести», – в августе 1929 года писал о Пильняке на страницах «Комсомольской правды» один из организаторов развёрнутой против писателя кампании, критик Борис Ольховый.

Что же такое крамольное, компрометирующее власть своими глазами увидел Борис Андреевич в Угличском уезде, а затем отразил на страницах «Красного дерева»? А обнаружил он здесь ни больше ни меньше как абсурдность, противоестественность созданного большевиками социально-экономического уклада. Такую «последнюю прямоту» власть простить не могла, особенно после недавнего юбилея Великой Октябрьской.

«Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра и ложились спать в одиннадцать вечера, и работали у них все, от мала до велика, не покладая рук... Продналоги и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись; и считались они: врагами революции». Другие же пятьдесят процентов работать не хотели и не умели, от налогов были освобождены, выделяемую государством семенную ссуду проедали и считались друзьями революции.


«Врагов» по деревням всемерно жали, чтобы превратить их в «друзей», – продолжает Пильняк, – а тем самым лишить их возможности платить продналог, избы их превращая в состояние, подбитое ветром». От этих пророческих строк веет тем кромешным закабалением, которое надвигалось на крестьянскую Россию вместе с «великим переломом» коллективизации.

Борис Семёнович Ольховый боролся против всякого рода «клеветнических измышлений» вплоть до 1937 года, когда его исключили из партии, арестовали и расстреляли.



«Хозяйничали медленным разорением»

Власти самого Углича в повести Пильняка изображены с убийственной иронией: «Начальство в городе жило скученно, остерегаясь, в природной подозрительности, прочего населения,… и переизбирало каждый год само себя с одного уездного руководящего поста на другой... Хозяйничали медленным разорением дореволюционных богатств... Маслобойный завод работал – в убыток, лесопильный – в убыток, кожевенный – без убытка, но и без прибылей».

Председатель Угличского горисполкома Николай Михайлович Куварзин стал литературным героем без заметных изменений, даже фамилию сохранил. Вся его деятельность на ответственном посту предстаёт каким-то набором анекдотов в духе Гоголя или Салтыкова-Щедрина.


То уполномоченный внуторга «не то Сац, не то Кац» нечаянно толкнёт в кино какую-то женщину, та ему надменно скажет «Я – Куварзина», уполномоченный извинится удивлённо и за удивление своё будет «похерен из уезда». То Куварзин-председатель продаст Куварзину-члену, то есть себе самому, только в ином качестве, лес со скидкой 50 процентов. А потом Куварзин-член продаст Куварзину-председателю тот же самый лес без всякой скидки, заработав на этом 25 тысяч рублей. То правление купит в подарок Куварзину портфель на деньги, взятые из подотчетных сумм, а потом бежит с подписным листом «по туземцам», чтобы вернуть деньги в кассу.

Интересно, что реальный Куварзин в январе 1929 года, когда до выхода в свет «Красного дерева» оставалось ещё полгода, пошёл на повышение. В Казахстане он дослужился до заместителя наркома здравоохранения. Вот, наверное, где было анекдотов выше крыши!



«Это равно фронтовой измене»

14 сентября 1928 года в ярославской областной газете «Северный рабочий» появилась заметка об очередном визите Пильняка и Санникова в Углич. Сообщалось, что писатели пробыли в городе два дня и устроили литературный вечер, имевший большой успех.

По воспоминаниям угличанки Тамары Леонидовны Лаврентьевой, Борис Андреевич и Григорий Александрович стали участниками дискуссии о творчестве Маяковского, развернувшейся на летней эстраде городского сада. Московские гости полемизировали с местными апологетами «Левого фронта искусств», выступавшими за литературу факта, производственное искусство и социальный заказ.


У Пильняка были непростые отношения с Маяковским. Свидетельством тому – публикация «Литературной газеты» от 2 сентября 1929 года, в которой Владимир Владимирович присоединился к коллективной травле своего оппонента. Повесть «Красное дерево» он «не читал», но отнёсся к ней «как к оружию», которое «усиливает арсенал врагов». «В сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене», – пишет Маяковский. А с изменниками известно что делают.



«О встречах с подружками»

В архиве Григория Санникова сохранилась групповая фотография. В кадре сидят три симпатичных молодых женщины, за их спинами стоят трое мужчин. Двоих узнаёшь сразу – это Санников и Пильняк. На обороте – надпись: «В память об Угличе, о встречах с подружками. Октябрь 1928 г.», из чего следует, что снимок был выслан почтой вскоре после сентябрьского визита писателей.

Благодаря всё той же Тамаре Лаврентьевой удалось установить не только личности четырёх остальных персон, но и обстоятельства, при которых произошло знакомство с ними. Это преподаватель физики Угличского педагогического училища Александр Верюжский, его коллеги – Римма Завидонова и Екатерина Коровина, а также ещё одна местная жительница Вера Емельянова.

Их знакомство с писателями произошло при следующих обстоятельствах. Молодые женщины стояли у входа в городской сад, надеясь как-нибудь попасть на литературный вечер. Денег на билеты не было. Узнав, в чём дело, за них заплатили сами участники дискуссии – Пильняк и Санников. Так и познакомились. Общение продолжилось после вечера.


До конца 1928 года Григорий Александрович получил три письма от «подружек» из Углича. Они были адресованы не только ему, но и Пильняку. «Читаю вслух Ваши, Борис Андреевич, произведения... А за вами длинное письмо, я его жду», – писала одна. Другая сообщала Санникову: «Если приедете скоро, увидите себя в нашей стенгазете «Просвещенец», в которой отмечен ваш приезд в достаточной степени».

Чтобы «в достаточной степени» отметить приезд Бориса Пильняка в город Углич, где он задумал одну из самых глубоких и пронзительных своих вещей, хорошо бы назвать какую-нибудь улицу города его именем.

Автор
Александр Беляков
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе