«Во мне спасла живую душу ты…»

Мать поэта. Еще раз о «спорных местах» родословной Некрасова

Год у нас, граждане, на календарях какой? Поэтический, Некрасовский. Озаренный. Световая волна, нарастая, идет нам навстречу – закончится 2021-й, год 200-летия классика, декабрьскими общероссийскими торжествами в его честь.

Меняются века, эпохи, поколения, а Некрасов остается с нами. Его образы в нашей повседневной речи растворены как соль в морской воде.

Эти очень точные слова, не раз звучавшие в июльские дни поэзии в Карабихе, мы, читатели Некрасова, всегда на всякий случай держим наготове.


Музей заповедник Н.А.Некрасова Карабиха

Как и помогающие нам жить строки его из словарей крылатых выражений («Вот приедет барин, барин все рассудит», «Сейте разумное, доброе, вечное», «Дураков не убавим в России, а на умных тоску наведем» - продолжение следует, чем не тема для семейной викторины?). Не забудем и про рейтинги опросов, показывающих, что сегодня Некрасов, наряду с Пушкиным, один из самых цитируемых поэтов, когда-либо писавших на русском языке.

Проверено: всего этого вполне хватает, чтобы остудить пыл самых рьяных любителей пересудов о нем как об «уходящей натуре».

Всё так, а пока самое время, не дожидаясь юбилея, кое-что прояснить в некрасовской родословной.

Не странно ли: за полтора столетия биографы поэта, чья жизнь и литературное наследие, казалось бы, описаны с точностью до одной недели и объяснены до последней запятой, о родичах классика (свойственниках, как уточнили бы специалисты по генеалогии) по матери Елене Андреевне Некрасовой, до замужества Закревской, не сказали ничего вразумительного.

Почему? Не сумели сказать? Или не захотели? Вообще их не нашли? Или по причине, что до поры до времени оставалась нам неведомой, постарались скрыть от читателей то, что им в родословии открылось?

Поскольку для того, чтобы исправить застарелое недоразумение, ни ученой филологии, ни музеям целого столетия не хватило, заняться этим вплотную, как острили журналисты, пришлось собственноручно силам судьбы.

К самому концу ХХ века переселили в наши края с Украины, где Некрасов родился, двух сестер, внучатых племянниц Николая Алексеевича по материнской линии.

Им-то мы и должны быть благодарны за то, что хорошо представляем теперь, сколь многошумными оказались те, что идут от предков Елены Андреевны, ветви фамильного древа поэта. Знать о том как можно подробнее надо нам отнюдь не из простой любознательности.

Ведь всего-то одной некрасовской строки, ей посвященной – «Во мне спасла живую душу ты» - не правда ли, вполне достаточно, чтобы никогда не спорить о том, что значила она для сына-поэта.


И все-таки, как же так получилось, что несколько поколений читателей Некрасова толком ничего не знали о том, что же в самой жизни стояло за этим его признанием?

Вопрос совсем не из области научных изысканий. Он гораздо проще, чем кто-то, может быть, хотел бы об этом думать. Мать русского классика была полькой и католичкой – вот в чем вопрос.

По вере была она униаткой, уточнил в конце 90-х на традиционных ярославских Некрасовских чтениях польский исследователь пан Бялокозович. То есть, специально пояснил гость для тех, кто не в курсе дела, под покровительством папы Римского молилась Елена Андреевна в православных храмах. И не на латыни, а на польском, то бишь на одном из славянских языков.

При жизни Некрасова сомневаться в том и в голову никому не приходило. Вопрос был бесспорным не только для первых его биографов, например, для Александра Скабичевского, и, что еще важнее, для самого Некрасова, для его братьев и сестер. Господь взял ее на небо, когда ей едва исполнилось сорок лет. После ее похорон волею семьи обелиск на могиле Елены Андреевны в Аббакумцеве увенчали православным крестом.

Дата ее ухода – 1841 год, старший сын Николай пережил ее больше чем на три с половиной десятилетия. «Подчищать» родословную классика начали сразу после его смерти. Поначалу, предполагаем, без всякого злого умысла, из расхожих «ура-патриотических» соображений сперва осторожно, затем, войдя во вкус, все азартнее.

Вдруг оказалось, что Елена Андреевна полькой никогда не была, а сын ее Николай Алексеевич, думая так, стал будто бы жертвой чьих-то заблуждений, и прежде всего отцовских амбиций – тот всю жизнь, будучи дворянином незнатного происхождения, и в самом деле тяготился собственной «худородностью».

Именитейший некрасовед профессор академического Пушкинского дома Владислав Евгеньев-Максимов в своем, изданном в послевоенные годы трехтомнике отводит Елене Андреевне целую главу.

Поначалу отдает ей должное: была личностью незаурядной, сильнейшим образом влияла на душу сына.

А потом всё в этой главе монографии Евгеньева-Максимова как под горку катится, по заранее заданной колее.

Тем, дескать, грустнее, что мы так мало о ней знаем. Дальше профессор, отбросив эмоции, прямым текстом уверяет нас, что была она полькой – то «старая точка зрения», рутинная, неверная.

Но есть и «новая», прогрессивная. И вся суть ее в том, чтобы старую точку зрения ни под каким видом не признавать.

«Новая» очень даже пригодилась, когда после революции началось массированное превращение поэта библейских первоистоков и великого народного заступника (и тем, и другим он и был в действительности) чуть ли не в предтечу соцреализма. Говорить вслух о каких-то крайностях его личности и о «темных местах» его родословия с тех пор уже считалось «не по-советски».

Недуги такого рода лучше всего лечить правдой-матушкой. К слову, даже и по биографии идеологически выверенного Некрасова, какого мы в школе проходили в советские времена, было известно, что именно этому - не пасовать перед правдой, какой бы горькой она ни была - и учила сына Елена Андреевна.

Как-то плохо сие дается нам и во времена, когда великий национальный поэт все отчетливей вырисовывается перед нами в облике, независимом от идеологии и политконъюнктуры.

О родословной и после перестройки, как заговоренные, снова и снова при случае повторяли, что мать русского классика не могла быть полькой, потому что такого быть не может никогда.

Да ведь и мы в газетах прилежно повторяли общие места советского некрасоведения, что портрета своей жены отставной секунд-майор Алексей Сергеевич Некрасов по причине своей скуповатости заказать так и не сподобился, и что всё привезенное Еленой Андреевной с Украины – письма, книги, личные вещи, погибло во время пожара Грешневской усадьбы в 1864 году.


Сохранившиеся усадебные строения в селе Грешнево. Музыкантская. Фотография 1927 г.

Но ведь известно же, что к тому времени, когда полыхнуло, усадебный дом стоял пустой, и весь мало-мальски ценный скарб Некрасовы давно перевезли в одну из ярославских городских квартир. Портрет Елены Андреевны еще лет сто с четвертью назад искала губернская архивная комиссия. И ведь нашла же, сообщив о том в прессе. Куда он потом делся?

Профессор Пушкинского дома Борис Мельгунов, автор книги «Всему начало здесь. Некрасов и Ярославль» («Верхняя Волга», 1997 год) отмечал сходство с чертами лица Елены Андреевны облика таинственной дамы с портрета живописца Николая Мыльникова.

Есть дата написания картины, сведения о том, как попала она в Ярославский художественный музей. Но проверкой этой версии так никто всерьез и не занялся. Неприятностей опасались? Не стыдно нам?

Хранители в музее-заповеднике «Карабиха», не забывая всякий раз оговориться – мол, утверждаем предположительно, - полагают, что Елене Андреевне в усадебной Карабихе принадлежит только настенное зеркало.

А вот сам «кроткий облик» матери поэта так и остался для нас словно отраженным в кривых зеркалах.

«Русокудрая, голубоокая»? «С тихой грустью на бледных губах»? Да, конечно, так сын пишет, что обсуждению не подлежит.

Но крайностей-то в ней самой, по нашей версии, было не меньше, чем у музы сына-поэта, сказавшего о себе: «Я ни в чем середины не знал».

Не о том ли, к примеру, история ее замужества? За «москаля» - поручика, любившего покутить, покартежничать, пошла она, знаем, вопреки воле родителей.

С трехлетним первенцем отправилась в родные края мужа, далеко на север. Перед твердостью дочерней они дрогнули. Благословение дали, отъезд любимой дочери приняли как трагическую неизбежность. Но наказали строптивицу тем, что оставили ее без приданого.

Даже для самого пристрастного и вдохновенного исследователя некрасовского наследия - ярославца Николая Пайкова Елена Андреевна в жизни была только «образцом скромной заботы и незлобивости», «инокиней в миру». А в поэзии - лишь бесплотной мечтой, героиней незавершенной поэмы «Мать», якобы придуманной сыном романтической легенды о матери, даме польских аристократических кровей.

Но ведь по здравому-то смыслу разве «незлобивости и кротости» хватило бы Елене Андреевне, чтобы в Грешневской усадьбе Некрасовых снова и снова становиться единственной сердобольной избавительницей крепостных от излюбленной мужниной воспитательной экзекуции – порки розгами?

Разве без шляхетских гордыни и темперамента, будучи только «инокиней в миру», она могла бы отводить руку своего разгоряченного суженого?


Алексей Сергеевич Некрасов, отец поэта.

Нет, не перепрочесть нам Некрасова, к чему так упорно призывает нас (и правильно делает) литературоведение, не обжечься от высоковольтного нерва стихов классика русской поэзии, рассказывая друг другу сказочки о кротости гордячки Елены Андреевны, до замужества Закревской.

«Закшевска» - наверняка поправил бы нас деликатнейший Борис Владимирович Мельгунов. Это ведь он нашел в госархиве Хмельницкой области, на страницах реестра польского дворянского собрания по Балтскому повету знакомое имя батюшки Елены Андреевны – пана Анджея Закшевского, сына Шимона. Именно так правильно, на родном языке матери Некрасова, звучит ее девическая фамилия.

Эту находку питерский филолог сделал в середине 90-х годов, о чем тогда же и оповестил своих читателей в очередном выпуске ежегодника «Карабиха», искренне сочувствуя тем своим читателям, кто думает, что матушка русского классика не может быть какой-то «не той» национальности.

О материнской ветви родового древа Некрасова рассказала нам одна из двух его внучатых племянниц, учитель биологии по профессии Алла Александровна Смирнова.

То освежающее мозги двадцатилетней давности чаепитие с крепким привкусом сенсации случилось не в Ярославле, но уж вовсе неподалеку, в городе Иванове, до тех пор в некрасовском родословии ничем не отмеченном.

Именно туда по настоянию сразу и сына, и внука наша собеседница только что переехала с Украины вместе со своей младшей сестрой Азой.

Некрасовскую тропку в знаменитые некогда «Русский Манчестер», а затем и «Манчестер Красный», теперь более известный просто как «город невест», проторил, сам того не ведая, еще во времена хрущевской оттепели выпускник Московского архитектурного института Анатолий Смирнов.

Ехал-то, как потом сам посмеивался, на год-другой, а укоренился аж до начала следующего тысячелетия.

Повзрослев и открыв в себе недюжинный предпринимательский дар, уверенной рукой отстраивал свою судьбу на Ивановской земле и сын архитектора Алексей – человек, во времена гласности и многопартийной вольницы знакомый и ярославцам как основатель наделавшей шуму политической партии Смирновых.


У Н. А. Некрасова было 13 братьев и сестёр (в живых осталось только трое- два брата и сестра).

Сестры всю жизнь учительствовали на Украине. До тех пор, пока жить на их более чем скромные пенсии становилось совсем трудно. Наряду с почтенным возрастом «бабулек» (старшей было уже за девяносто), как за глаза ласково называл их внук, это-то и было причиной их дальнего переезда поближе к некрасовскому Верхневолжью, где в замужестве жила и где нашла последнее упокоение Елена Андреевна.

Жили, самостоятельно хозяйствовали в купленном для них деревянном доме с садом-огородом, на досуге книжки читали. Прославленным пращуром предпочитали гордиться молча.

В порядке исключения отступить от такого негласного семейного завета, не без влияния общительного и деятельного внука, решили-таки только к очередной круглой некрасовской годовщине.

Дали знать о своем существовании нашей «Карабихе». Заведующий филиалом «Аббакумцево-Грешнево» Григорий Красильников с места в карьер двинул в Иваново, опередив и филологов, и прессу.

Там Григорий сообщил новость научному руководителю своей кандидатской диссертации профессору Ивановского педуниверситета, автору нескольких книг о Некрасове Людмиле Анатольевне Розановой.

Та новость неожиданной оказалась и для нее. Она сказала, как выдохнула: «Это же мировая сенсация!». И взялась устроить на местном телевидении наше ивановско-ярославское чаепитие.

Младшая из сестер тогда, помнится, приболела и Алла Александровна весь наш азартный перекрестный допрос отважно взяла на себя.

Вот запись в моем блокноте о первом впечатлении от встречи с ней. «В своем элегантном черном костюме и белоснежной кофточке с кружевным воротником   непринужденно преподала она нам урок утонченных манер, ясности духа, превосходной русской речи, цепкой не по годам памяти».

Первым делом сообща обозрели и обсудили мы родовое древо Некрасова, с особенным вниманием – ту ветвь, Закшевских, что каким-то чудом уцелела под суровыми ветрами века революций и мировых войн.

Родная сестра Елены Андреевны, Юлия, прабабушка Аллы и Азы, вышла замуж за чиновника Григория Носачевского. У их дочери Натальи, по мужу Лукашевич, родился сын Александр – отец ивановских новоселок.

Александр Лукашевич служил акцизным чиновником, а в душе был романтиком, играл на скрипке, устраивал домашние музыкальные вечера, стихи писал.

За один год, тысяча девятьсот двенадцатый, умудрился издать в их родном городке Ананьеве (чуть южнее там на карте начинается нынешняя Одесская область) одну за другой две книжки лирики – «Миражи» и «Тени мелькают».

Причем немедленно получил в газете взбучку от первых читателей. И было бы за что – за подражание Некрасову.

Отец Аллы и Азы умер от астмы за год до Первой мировой войны. В их семейную летопись вписаны три войны и одна революция. Так что о безоблачном литературно-музыкальном детстве забыть пришлось им довольно скоро.

Жили в казенной необустроенной холодной квартире при школе. Печку топили коровяком. Того скудного тепла едва хватало на полдня.

Когда из полудачного Ананьева, «помещичьего», как втихую и после революции его называли по округе, перебрались они в торговый ярмарочный городок Балту, нэп уже весь вышел, ярмарки здесь больше не шумели. Легче жизнь не стала и когда все фамильное серебро пошло на пропитание через скупку под забытым названием «Торгсин».

Спасались чтением, по вечерам при коптилке с фитилем, плавающим в солярке. По словам Аллы Александровны, души отогревали молодыми надеждами на лучшую жизнь, первыми семейными радостями.

Алла вышла замуж в двадцать четвертом году за учителя Алексея Смирнова. Вскоре ее примеру последовала и Аза, чьим избранником стал инженер Болеслав Вахновский.

Какими были они, все четверо, ясноглазыми и красивыми, видели мы потом на фото, 1927 года, в кабинете у гендиректора фирмы «Топэнергоснаб» Алексея Смирнова-младшего.

Снимок вывесил хозяин кабинета в красном углу. Не скрывал чувств, показывая нам семейную реликвию: «Подзаряжаюсь, глядя в их озаренные лица».

Суженым Аллы и Азы обоим выпала участь узников ГУЛАГа, а им самим – мучительная доля жен «врагов народа». После обыска, вспоминала Алла Александровна, исчезли все отцовские бумаги.

Еще и оккупацию пережили. Всего навидались. И еврейских погромов - когда людей, «словно скотину на убой», загоняли за колючую проволоку: концлагерь был от их дома буквально через дорогу.

- Сами себе иногда удивляемся, - чистосердечно призналась наша собеседница, - как хватило нам духу прятать у себя еврейку.

Дочь Азы только каким-то чудом «не засветилась», помогая переправлять в лес партизанам припрятанный для них хлебушек.

В конце чаепития профессор Розанова не преминула поинтересоваться и отношением внучатых племянниц классика к его поэзии. Ответ получили мы от Аллы Александровны, пожалуй, самый верный.

Без всяких предисловий она просто начала читать наизусть: «Внимая ужасам войны, // При каждой новой жертве боя // Мне жаль не друга, не жены, // Мне жаль не самого героя…».

Ничуть не нажимая на голосовые связки, дочитала это великое стихотворение про «слезы бедных матерей» до точки, пояснив, что оно у Смирновых вроде фамильной охранной грамоты от всех бед.


В селе Аббакумцеве, в филиале «Карабихи» под обиходным названием «тихий», у алтарной стены храма Петра и Павла, чьими прихожанами были Некрасовы, стоит беломраморный обелиск на могиле Елены Андреевны. Рядом – их фамильный склеп с могилами ее среднего сына Федора и его близких, с последним приютом отца поэта - часовня, поставленная и обустроенная на деньги сына.

Аббакумцево привольно раскинулось на склоне Теряевой горки. Купола его действующих церквей, летней и зимней, шпиль колокольни в некрасовском Заволжье издалека видны.

Это и есть тот «врачующий простор», что в самые тяжкие минуты жизни давал поэту душевные силы. Здесь за одно только лето 1861 года он написал строки, вошедшие в золотой фонд русской поэзии. «Меж высоких хлебов затерялося // Небогатое наше село» и «Опять я в деревне, хожу на охоту…», «Однажды в студеную зимнюю пору…» и «Эх, полным полна коробушка», строки о матери в стихотворении «Родина» - «…Но знаю, не была душа твоя бесстрастна, // Она была горда, упорна и прекрасна».

«Тихим», кто-то с легкой незлой иронией, а кто-то и с нескрываемой горечью, называют филиал этот, конечно, неспроста.

Уж сколько раз писали музейные хранители по инстанциям об аварийной родовой усыпальнице с худой крышей, проваленным полом, с осыпавшейся росписью, о перемоченном фундаменте, прогнивших перекрытиях и половицах, изношенной кладке печей школы в Аббакумцеве – того самого земского училища для крестьянских детей, что выстроено было при жизни поэта на деньги прихожан, местного священника Ивана Зыкова и на его собственные.  

В ответ из года в год – застойная тишина. А мы-то, ярославская пресса, снова и снова описывали тамошнее запустение: требующие чистки колодцы, заросший лещиной, давно пересохший пруд, когда-то вырытый на родниках крепостными. Привычно сетовали на то, что сама усыпальница не числится на балансе ни в Некрасовском муниципальном районе, ни в музее-заповеднике «Карабиха».

Признаки жизни появились там только в двухтысячные годы. После «ЧП» - короткого замыкания в электропроводке зимнего храма, когда в кои-то веки начали белить его стены, очищать от патины оконные решетки.

В одном из пустующих классов школы, закрытой на ремонт еще в конце 70-х, Красильников развернул выставку «Грешневская тетрадь», напомнившую о том, что, как и у Пушкина, была своя «болдинская осень» и у Некрасова.


Школа, построенная на средства Н.А. Некрасова

Но должно было пройти еще целое десятилетие, прежде чем у беспризорного филиала появился частный инвестор – дирекция расположенного неподалеку историко-культурного комплекса «Вятское», где есть теперь свой литературный, некрасовский, музей и где каждый год проходят декабрьские дни классика.

Основатель комплекса, лауреат Государственной премии России Олег Жаров, после того, как на всероссийском аукционе полуразрушенную усыпальницу никто покупать не захотел, он, оставаясь верным самому себе, с донкихотской отвагой, под косыми взглядами чиновников принял все на свои плечи.

Подав заявку на президентский грант, выиграл конкурс. Пополнив заветную копилку суммой, полученной по федеральной программе к 200-летию Некрасова, деньгами из Благотворительного фонда Григория Богослова и добровольными взносами знакомых предпринимателей, «Вятское» заключило контракт с ярославским центром «Реставратор» под руководством Дениса Полещука.

Пять лет продолжалась сложная реставрация усыпальницы. К прошлогоднему дню рождения Некрасова на пресс-конференции в Центральном доме журналистов в Москве Жаров сообщил: часовня по-прежнему как памятник культурного наследия не зарегистрирована, но она теперь спасена от гибели и находится на туристском маршруте для школьников «Русь Некрасовская».


От часовни до обелиска на могиле Елены Андреевны – всего-то с десяток шагов. Вместе под православными крестами смотрятся они теперь единым целым - в окружении того «врачующего простора», что в течении всей жизни поэта был таким целительным для его души.

На мраморе обелиска выбито только время кончины Елены Некрасовой – тот самый, уже упомянутый нами 1841 год. Без года рождения, сотрудникам «Карабихи» между прочим хорошо известного - 1801-й.

Обе даты круглые. Не знак ли нам свыше? Как и их магический унисон с главным литературным событием года – двухсотлетним юбилеем ее великого сына?

Концовку этого текста подсказало «Избранное», фундаментальный том в полтысячи страниц с подробной хроникой жизни автора, составленный Пайковым и под заглавием «Да, только здесь могу я быть поэтом…» выпущенный издательством «Верхняя Волга» к 175-летней годовщине Некрасова.

Завершает книгу стихотворение «Баюшки-баю», прочитанное неизлечимо больным автором врачам в его квартире на питерском Литейном проспекте.

Когда смолкла всесильная муза поэта, потерявшая голос, мы слышим материнскую колыбельную, ее последнее напутствие сыну с гордым рефреном «не бойся».

«Не бойся молнии и грома, // Не бойся цепи и бича, // Не бойся яда и меча, // Ни беззаконья, ни закона, // Ни урагана, ни грозы, // Ни человеческого стона, // Ни человеческой слезы».

И дальше: «Усни, страдалец терпеливый! // Свободной, гордой и счастливой // Увидишь родину свою, // Баю – баю – баю - баю!..».

И когда «Уступит свету мрак упрямый» - «Услышишь песенку свою // Над Волгой, над Окой, над Камой».

Предсказание сбылось; нет, не ошиблось вещее материнское сердце.

Юлиан Надеждин, член Союза журналистов России.

 

 

 

Автор
Юлиан Надеждин, член Союза журналистов России
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе