«Поэт поэтов, мой бесконечно дорогой друг…»

15 января 1891 года родился Осип Мандельштам

Знал бы легендарный полярник, основатель академгородка в Борке Иван Папанин, какими разговорами в его отсутствие занята у себя в музейном отделе Института биологии внутренних вод его милая племянница Валентина, наверняка с того света строго погрозил бы ей пальцем.

«Мы живем, под собою не чуя страны, // Наши речи на десять шагов не слышны, // А где хватит на полразговорца, // Там припомнят кремлевского горца. // Его толстые пальцы, как черви, жирны, // А слова, как пудовые гири, верны»…

Так в 1933 году осмелился написать о товарище Сталине в стихотворении «Волк» Осип Мандельштам.

Первым, кому показал он это опасное для жизни автора стихотворение, был его друг-биолог, в ближайшем будущем, как и сам поэт, политзэк, а в более удаленной перспективе – вызволенный Папаниным с его репутацией народного героя, из ссылки еще при жизни «кремлевского горца», профессор Борис Сергеевич Кузин.


Борис Сергеевич Кузин

Дело было уже в середине нулевых, когда читатели газеты «Северный край» открыли для себя Кузина, ставшего главным героем очерка «Друг Мандельштама». Эксклюзивную для тех времен информацию доверила корреспонденту газеты, приехавшему в академгородок в командировку, тогдашний главный специалист музейного отдела института Валентина Александровна Романенко. Именно он, замдиректора по науке Кузин в свое время подписывал заявление о приеме на работу приехавшей в Борок после школы племяннице своего влиятельного шефа. И начинала она как раз с должности сотрудницы лаборатории зоологии и паразитологии, по совместительству возглавляемой Борисом Сергеевичем.

Молодой микробиолог Романенко, в свой час ставший ее мужем, ходил в поклонниках профессора-интеллектуала, дружившего с Мандельштамом, знатока искусств и хлебосольного хозяина, бывал на «духовных кормлениях», как назвали потом те еженедельные дружеские посиделки у Кузиных.

Подходящую кандидатуру на должность зама подсказал Папанину новый президент Академии наук, студенческий знакомый Кузина Несмеянов. Рекомендация была самая лаконичная: талантливый ученый и достойный человек.

Докторскую Кузин умудрился защитить в ссылке – зарекомендовал себя в Казахстане ценным специалистом по борьбе с вредителями сельскохозяйственных растений. Отпускать его даже к Папанину никто, конечно, не собирался.

Никаким «волчьим паспортом» Ивана Дмитриевича было не смутить, а препоны только поднимали его боевое настроение. Он бился за Кузина на три фронта – поочередно с алмаатинскими, московскими, рыбинскими властями. И победил. Оставалось только договориться с самим изгнанником.

Наша собеседница, помнится, рискнула привести по памяти концовку тех телефонных переговоров, позже записанную ею со слов Бориса Сергеевича.

- В общем, собирай бумаги и приезжай, - в бодром тоне настаивал директор.

- Да ведь паспорт-то у меня хреновый, - как умел, отпирался ссыльнопоселенец.

- Х… с ним, бери свой хреновый паспорт и приезжай, - по-адмиральски почти скомандовала принимающая сторона.

Папанин на тринадцать лет пережил Кузина, застав начало перестройки. Но вряд ли знал Иван Дмитриевич, что думал о нем его заместитель. А он написал в своем дневнике в начале 70-х, года за полтора до кончины собственной: «Важнейшая и неоцененная роль Папанина – он защищает нас (в Борке) от советских законов».

Неоцененная – будто наказ давал своим молодым коллегам оценить эту роль. Знал бы Кузин, сколько злобы будет выплеснуто в перестроечной смуте на его покровителя.

Иван Дмитриевич обожал свою племянницу.

Иван Дмитриевич Папанин и Валентина Александровна Романенко

Нашим главным справочным пособием в той долгой беседе с Валентиной Романенко был том литературного наследия Бориса Кузина, только что изданный тогда Российской Национальной библиотекой. Ее отдел рукописей и открыл миру эдак лет сорок назад домашний архив Кузина.

Выполняли читательский запрос: что известно о друге четы Мандельштам биологе по имени Борис Кузин? В поисках ответа связались с его вдовой, архитектором по профессии Ариадной Апостоловой – по отцу Ариадна Валериановна была из рода знатных византийцев, перебравшихся в Россию еще при Иване III. Сотрудница отдела рукописей Крайнова, приехав в Борок по ее приглашению, и увидев архив, так и ахнула.

В бумагах, бережно сохраняемых в семье, оказалось около двух сотен (!) никому не известных, написанных с 1937 по 1947 год писем Борису Кузину от жены поэта поэтов, автора высоко ценимой филологами книги «Воспоминаний» Надежды Яковлевны Мандельштам.


Надежда Яковлевна Мандельштам

Личность борковского профессора не вписывалась в почетную, но все же узковатую для его реноме роль «друга Мандельштама».

Рукописи его научных трудов «Принципы систематики» и «О принципе поля в биологии», этико-философские эссе, сатирическая проза, стихи, дневниковые заметки – архив был счастливым открытием.

За ним стояла крупная личность человека, оказавшего влияние на Мандельштама и Пастернака, собеседника первооткрывателя управляемой термоядерной реакции Арцимовича, таких признанных ниспровергателей застарелых догм в науке, как биолог Любищев, историк Лев Гумилев, генетик Тимофеев-Ресовский, знаменитый Зубр из романа Даниила Гранина.


Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский

Архив в несколько приемов был закуплен, обработан, принят на хранение. И…заперт в спецхране.

После перестройки от эпизодического появления статей и прозы Кузина в журналах до появления материалов архива в открытом доступе пройдет еще целое десятилетие.

Всё это мы с Романенко успели тогда обсудить за столом в ее отделе, перелистывая, со многими остановками, сенсационную новинку - восьмисотстраничный фолиант «Борис Кузин. Воспоминания. Произведения. Переписка», цитируя ее подготовленные для публикации собственные записки о Кузине, рассматривая книжные иллюстрации и музейные документы.

«Поэт поэтов, мой бесконечно дорогой друг и мученик, память о котором никогда не перестанет жечь меня…». Эти слова Бориса Сергеевича под фотографией Мандельштама, наша собеседница сопроводила собственным комментарием.

Дружба Мандельштама и Кузина началась в кризисную для поэта хорошо известную его биографам «бродильную пору», когда за три года он не написал ни строчки.

Выпускник биофака МГУ, неистовый поборник поэзии Мандельштама и сам стихотворец, Борис Кузин и глазам своим не поверил, когда однажды его кумир оказался соседом за столиком в чайхане турецкой мечети в Ереване.


Осип Мандельштам

«Помню только, - напишет в конце жизни о том незабываемом дне Борис Сергеевич, - что вдруг понесся поток мыслей, словно вырвавшихся на свободу». И сразу про то, как держался этот человек с прямой спиной и гордо поднятой головой: «Он был прекрасен, как его стихи».

Говорили о литературе. Еще больше о природе, о предшественнике рационального Дарвина, романтическом Ламарке, с его теорией необъяснимого, как думал сам Ламарк, стремления организмов к совершенствованию - в университете Кузин слыл завзятым «ламаркистом».

Сложнее было отношение к Ламарку Мандельштама. В монографии «Очень простой Мандельштам» Станислава Рассадина (Москва, 1994 год) можно найти предположение, в чем была эта сложность. Поэт поэтов спорил и с тем, и с другим. Спор, по Рассадину, «вышел прелюбопытнейший».

«Был старик, застенчивый, как мальчик, // Неуклюжий робкий патриарх…// Кто за честь природы фехтовальщик? // Ну, конечно, пламенный Ламарк».

«У Ламарка басенные звери, - насмешничает поэт в своих прозаических комментариях, имея в виду способность приноравливаться к условиям жизни: «Лафонтен, если хотите, подготовил учение Ламарка. Его умничающие, морализующие, рассудительные звери были прекрасным живым материалом для эволюции».

И вдруг полемика оборачивается признанием в любви. Не пожалеем времени еще на одну цитату из мандельштамовской прозы. «Ламарк боролся за честь природы со шпагой в руках. Стыд за природу жег смуглые щеки Ламарка. Он не прощал природе пустячка, который называется изменчивостью видов. Ламарк чувствует провалы между классами. Он слышит паузы и синкопы эволюционного ряда».

Да уж, согласитесь было тут, о чем поговорить поэту со своим читателем и поклонником, молодым биологом! Отношения близкой дружбы установились у них мгновенно. Каждая новая встреча, по словам Кузина, состояла «из смеси разговоров на самые высокие темы, обсуждений выхода из безвыходных положений, принятия невыполнимых (а если и выполнимых, то невыполняемых) решений. Шуток и хохота даже при самых мрачных обстоятельствах».

Позже Мандельштам посвятит Кузину стихотворение «К немецкой речи», с таким двустишием: «Когда я спал без облика и склада, // Я дружбой был, как выстрелом, разбужен».

Написал об этой, задевшей его душу, первой встрече и в книге прозы «Путешествие в Армению». Наша собеседница добавила и еще один аргумент к тому, что та дружба вовсе не была только стихотворной метафорой.

В письме к Мариэтте Шагинян, датированном апрелем 1933 года, есть такое место о Кузине: «Личностью его пропитана и моя новенькая проза, и весь последний период моей работы».

Прочитав «Волка», Кузин умолял Осипа Эмильевича никому это не показывать. Все же несмотря на данные другу обещания, автор дал почитать его нескольким знакомым из своего ближнего круга. И вскоре был арестован. На допросе у него выбили имена тех, кому он читал стихи о «кремлевском горце».

Весной 1935 года забрали и Кузина. Почти три года пробыл он в лагере в Казахстане. Алмаатинским друзьям-зоологам нивесть как удалось перевести его на поселение – со штатной должностью на опытной станции Шортанды в североказахстанских степях.

Его ссылка продолжалась шестнадцать лет, пока в один прекрасный день не раздастся круто изменивший его судьбу телефонный звонок героя-полярника Ивана Папанина.

Борис Сергеевич Кузин (1903—1973),
фото последних лет жизни

В Борке у Кузиных каждый год отмечали Татьянин день, дату основания Московского университета. Встречались выпускники биофака разных поколений. На праздник основания алма-матер хозяин неукоснительно звал и молодых коллег. Это была его самая привычная аудитория. Под настроение мог надолго сесть на своего конька, рассуждая о добре, красоте, вере, мысли как высших проявлениях духа.

В искусстве для него вне конкуренции был в этом смысле Иоганн-Себастьян Бах. После разговоров нон-стоп Борис Сергеевич обычно устраивал час музыки. Настаивал на том, что Баха нельзя любить, как Скарлатти или Скрябина, обожать, как Моцарта. Им, Бахом, по его словам, «можно только жить».

На «духовных кормлениях» звучали в исполнении хозяина и «Ламарк» Мандельштама, и его любимый Гораций. Профессор стихи античного классика мог прочесть в двух вариантах, в подлиннике на латыни и в собственном переводе. Он свободно владел одиннадцатью европейскими языками.

Борис Сергеевич невесело шутил, что средний тираж его сочинений – три экземпляра на машинке. В тексте горько иронического «Предисловия ко всем моим неопубликованным сочинениям» называет себя «разговорником». Его русский Романенко охарактеризовала одним словом: «Великолепнейший».     

Как нетрудно было догадаться, и широтой натуры, и речью вышел Борис Сергеевич в предков своих, замоскворецких мещан. Русскому языку те учились, уж точно, по пушкинскому совету – у московских просвирен.

Кузин сам рассказал об этом в эссе «О языке». Его отец, бухгалтер по профессии, с вдохновенным донкихотским напором требовал от самого большого болтуна в семье, старшего сына Бориса правильной речи.

Отцовские уроки тот запомнил на всю жизнь. В его лексиконе имелись «што», «нынче», «училса» - с буквой «а» на конце, «церьковь» - с мягким знаком после «р». Вскользь замечая, что иностранных слов его коллеги употребляют, пожалуй, многовато, ругал за «канцелярит» деловой жаргон и газеты.

Мог целую лекцию прочесть о том, почему фраза «На Ярославщине на селе трудятся хлеборобы» звучит не очень-то по-русски. И «Ярославщину», придуманную газетчиками по аналогии с «Полтавщиной» и «Черниговщиной», и «на селе» (от на селi) считал вредными примесями из братской мовы. По типу черноземного «хлебороб» придумал почти непроизносимое словцо «кукурузовод».

Сын Анны Ахматовой Лев Гумилев восхищался изяществом стиля кузинских писем. А тот письмо называл «предательским видом литературы, как ничто другое, обнажающим сущность человека».


Лев Гумилев

И сам, большой любитель розыгрышей, некоторое время посылал Надежде Яковлевне собственные стихи под именем якобы своего приятеля Александра Петровича.

«Общее впечатление, – таков был вполне серьезный ответ рецензентки после первого прочтения, - очень талантливый человек и своеобразный во всем своем человеческом облике. В стихах огромное, хотя, очевидно, неосознанное влияние Оси…».

«После Оси вы мне самый близкий человек», - признается она в одном из писем. Ясно, что адресованный Борису Кузину эпистолярный роман Надежды Мандельштам давно ждет своих исследователей.

А поэт поэтов Осип Мандельштам, он всегда с нами. И его окрыленная муза и его судьба, в которой было все – нищета, бездомность, аресты, ссылки, лагерь, ужасная гибель, по одной из версий, от голода, прямо в вагоне, на последней дальневосточной пересылке.

Это несовпадение в нем внешних тягот и врожденного жизнелюбия (Набоков называл его дар «светоносным») снова и снова становятся для литературоведов и критиков актуальными поводами для размышлений о Мандельштаме и поэзии вообще.

«За радость тихую дышать и жить // Кого, скажите, мне благодарить?». Это из его раннего. Но и в самую тяжкую пору своей судьбы продолжал он писать стихи, полные неутраченной способности радоваться жизни как дару Господнему, просто потому, что это жизнь.

«Немного теплого куриного помета, // И бестолкового овечьего тепла; // Я все отдам за жизнь, мне так нужна забота - // И спичка серная меня б согреть могла».


Как читать Мандельштама сегодня? Убедительнейший ответ на такой вопрос только что дала нам программа телеканала «Культура» «Наблюдатель» - в четверговом выпуске Феклы Толстой о Мандельштаме «Навстречу звездному лучу» - кто захочет, посмотрит ее в Интернете.

А мы привычно спросим совета у того же Рассадина, давшего себе труд словно в сильнейшую лупу рассмотреть все оттенки его полнозвучной «гармонической речи».

Надо просто читать его стихи – вот этот дальнозоркий совет из книги «Очень простой Мандельштам». Что вычитаем – то наше. Если не разучились читать, то это и окажется главным, тем «драгоценным ядром», где скрыта неиссякаемая духоподъемная сила его поэзии.

Автор
Юлиан Надеждин, член Союза журналистов России.
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе