«Ето взято из моих стихов точно»: Пушкин, Чехов и Мандельштам — об авторском праве

Русские писатели жалуются на нарушения интеллектуальной собственности — своей и чужой.

Сумароков против Ломоносова

«Послал в Россию Человека,
Каков не слыхан был от века. 

Ето взято из моих стихов точно, которые за три года прежде сей оды сделаны и которые так написаны о Петре ж Великом:

От начала перьва века.
Такового человека,
Не видало естество.

От начала перьва века — сказал я, кажется мне, ясно, а от века ничего не знаменует; иное бы было, ежели б было сказано: во всей вечности не слыхано; а от века, ето я не знаю что».

Александр Сумароков. Из «Критики на оду» (ок. 1747–1751)


Комментарий:

Русские поэты и писатели XVIII века часто прибегали к заимствованиям из других текстов, измененным или даже дословным. Как ни странно, никого из авторов того времени практика фактически открытого плагиата не смущала. Выпад Сумарокова против Ломоносова — одно из немногих любопытных исключений: отстаивание оригинальности текста будет характерно только для следующей литературной эпохи.



Пушкин против переводчика

«Милостивый государь Александр Христофорович

В 1824 году г. статский советник Ольдекоп без моего согласия и ведома перепечатал стихотворение мое „Кавказский пленник“ и тем лишил меня невозвратно выгод второго издания, за которое уже предлагали мне в то время книгопродавцы 3000 рублей. Вследствие сего родитель мой, статский советник Сергей Львович Пушкин, обратился с просьбою к начальству, но не получил никакого удовлетворения, а ответствовали ему, что г. Ольдекоп перепечатал-де „Кавказского пленника“ для справок оригинала с немецким переводом, что к тому же не существует в России закона противу перепечатывания книг, и что имеет он, статский советник Пушкин, преследовать Ольдекопа токмо разве яко мошенника, на что не смел я согласиться из уважения к его званию и опасения заплаты за бесчестие.

Не имея другого способа к обеспечению своего состояния, кроме выгод от посильных трудов моих, и ныне лично ободренный Вашим превосходительством, осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность».

Александр Пушкин. Из письма Александру Бенкендорфу. Санкт-Петербург, 20 июля 1827 года


Комментарий:

«Переведя несколько сочинений А. С. Пушкина, Ольдекоп в 1824 году, пользуясь, вероятно, с одной стороны, своим служебным положением, а с другой — безвыходным положением поэта, находившегося в ссылке, напечатал одновременно с немецким переводом „Кавказского пленника“ русский текст его и выпустил это сочинение в продажу. Пушкин, обиженный таким бесцеремонным обращением с его собственностью, протестовал и даже обращался с жалобой в надлежащие ведомства, даже писал о том шефу жандармов гр. Бенкендорфу, но успеха не имел: Пушкину было категорически заявлено, что „перепечатка его сочинения была сделана с разрешением цензуры“».
 
Соображения Пушкина о правах на литературную собственность были оставлены без внимания. 10 сентября 1827 года он снова пишет Бенкендорфу: «Вы изволили весьма справедливо заметить, что и там, где находятся положительные законы насчет перепечатания книг, не возбраняется издавать переводы вместе с подлинниками. Но сие относится только к сочинениям древних или умерших писателей, если же допустить у нас, что перевод дает право на перепечатание подлинника, то невозможно будет оградить литературную собственность от покушений хищника».



Гончаров против Тургенева

«…При появлении „Дворянского гнезда“, опираясь на наши старые приятельские отношения, откровенно выразил Вам мою мысль о сходстве этой повести с сюжетом моего романа, как он был Вам рассказан по программе. Вы тогда отчасти согласились в сходстве общего плана и отношений некоторых лиц между собой, даже исключили одно место, слишком живо напоминавшее одну сцену, и я удовольствовался.

С появлением Вашей повести „Накануне“, прежде нежели я увидел и имел ее у себя в руках, уже кое-где говорили, и раза два, мне самому о том, что будто и в ней есть что-то сходное с продолжением моей программы. Тогда только, получив ее от Вас, я прочел страниц тридцать, и мне самому показалось, что есть что-то общее в идее Вашего художника Шубина и моего героя. Крайний недосуг помешал мне дочитать повесть до конца, и я отослал ее Вам назад. Это предположение мое о сходстве обоих лиц состоялось уже после того, как со стороны дошли до меня слухи о сходстве.

Затем остается решить, каким образом могла родиться в голове других мысль о подобном сходстве. Я объясняю это так: я многим знакомым рассказывал сюжет своего романа, показывая и самую программу; и от некоторых коротких лиц не скрыл и ту нашу переписку и объяснение, к которым подало повод „Дворянское гнездо“. Я не считал этого тайной, тем более, что Вы предоставили мне право делать из письма Вашего какое я хочу употребление. Но я сделал это единственное только употребление с тою только целью, что намеревался продолжать свой роман и хотел отчасти предупредить всякие толки не в свою пользу о тождестве сюжетов; а у некоторых спрашивал мнения, хотел узнать их взгляд, могут ли тот и другой сюжеты подать повод к мысли о каком-нибудь сходстве и стоит ли приниматься за это дело.

В том, что слух этот распространился и дошел уже до Вас, виноват не я. Я могу только выразить догадку, что мысль о внешнем сходстве „Дворянского гнезда“ с „Райским“
 
, раз сделавшись известной, могла подать повод к разным предубеждениям и догадкам насчет сходства и между художниками…»

Иван Гончаров. Из письма Ивану Тургеневу. [Петербург], 27 марта 1860 года


Комментарий:

В 1860 году Иван Гончаров обвинил Ивана Тургенева в плагиате: якобы тот использовал в «Дворянском гнезде» и «Накануне» сюжетные линии «Обрыва». Спустя два дня после отправки письма, 29 марта 1860 года, состоялся третейский суд, в котором приняли участие Александр Дружинин, Павел Анненков, Александр Никитенко и Степан Дудышкин. Обвинения в плагиате были ими отвергнуты.



Достоевский против дедлайнов

«Прошлого года я был в таких плохих денежных обстоятельствах, что принужден был продать право издания всего прежде написанного мною, на один раз, одному спекулянту, Стелловскому, довольно плохому человеку и ровно ничего не понимающему издателю. Но в контракте нашем была статья, по которой я ему обещаю для его издания приготовить роман, не менее 12 печатных листов, и если не доставлю к 1 ноября 1866-го года (последний срок), то волен он, Стелловский, в продолжение девяти лет издавать даром и как вздумается всё, что я ни напишу, безо всякого мне вознаграждения. Одним словом, эта статья контракта совершенно походила на те статьи петербургских контрактов при найме квартир, где хозяин дома всегда требует, что если у жильца в его доме произойдет пожар, то должен этот жилец вознаградить все пожарные убытки и, если надо, выстроить дом заново. Все такие контракты подписывают, хоть и смеются, так и я подписал. 1 ноября через четыре месяца; я думал откупиться от Стелловского деньгами, заплатив неустойку, но он не хочет. 

Прошу у него на три месяца отсрочки — не хочет и прямо говорит мне: что так как он убежден, что уже теперь мне некогда написать роман в 12 листов, тем более что я еще в „Русский вестник“ написал только что разве половину, то ему выгоднее не соглашаться на отсрочку и неустойку, потому что тогда все, что я ни напишу впоследствии, будет его.

Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь: написать в четыре месяца 30 печатных листов, в двух разных романах, из которых один буду писать утром, а другой — вечером, и кончить к сроку».

Федор Достоевский. Из письма Анне Корвин-Круковской. Москва, 17 июня 1866 года


Комментарий:

В письме речь идет о кабальном контракте, который Достоевский заключил с издателем Федором Стелловским. По условиям договора писатель должен был сдать новый роман («Игрок») к 1 ноября 1866 года, в противном случае Стелловский получал право в течение девяти лет безвозмездно издавать произведения Достоевского. Несмотря на то что писатель параллельно работал над «Преступлением и наказанием», роман «Игрок» был сдан в срок (благодаря помощи стенографистки Анны Сниткиной, будущей жены Достоевского). С 1870 года Достоевский судился со Стелловским о взыскании с него неустойки. Процесс затянулся до смерти издателя в 1875 году. В тетради Достоевского записано: «Стелловский. Этот замечательный литературный промышленник кончил тем, что сошел с ума и умер».



Салтыков-Щедрин за самсебяиздат

«Что может быть проще: напечатать известное число в типографии в долг и потом продавать экземпляры с уступкою, хотя и большою. Все же лучше, нежели продавать право на издание».

Михаил Салтыков-Щедрин. Из письма Глебу Успенскому. Петербург, 17 октября 1881 года


Комментарий:

В XIX веке писатели часто выступали в качестве издателей своих собственных произведений. Для известных авторов такая практика самоиздания приносила больше прибыли, чем продажа авторских прав. Салтыков-Щедрин постоянно издавал свои книги сам — и, соответственно, сам получал всю прибыль.



Лев Толстой против авторского права

«М[илостивые] г[осудари]. Вследствие часто получаемых мною запросов о разрешении издавать, переводить и ставить на сцене мои сочинения, прошу вас поместить в издаваемой вами газете следующее мое заявление.

Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно и ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочинений издания 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои неизданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения».

Лев Толстой. Письмо редакторам газет «Русские ведомости» и «Новое время». Ясная Поляна, 16 сентября 1891 года


Комментарий:

Толстой начал задумываться об отказе от литературной собственности еще в 1883 году, но не встретил тогда поддержки у жены. Без ее согласия писатель не решался на этот шаг. После нескольких безуспешных попыток сделать заявление он наконец пишет в «Русские ведомости» и «Новое время» письмо, в котором отказывается от авторских прав на все написанное после 1881 года. Права на произведения, созданные до 1881 года, остаются у семьи. Сомнения по поводу повести «Смерть Ивана Ильича», которую писатель подарил жене Софье Андреевне в день ее именин в 1886 году, он все-таки разрешил в пользу оставления повести в общем пользовании.



Чехов против пассивности и нерешительности

«Я продал Марксу все — и прошедшее, и будущее, стал марксистом на всю жизнь. За каждые 20 листов уже напечатанной прозы я буду получать с него 5 тысяч; через 5 лет буду получать 7000 и т. д. — через каждые 5 лет прибавки, и, таким образом, когда мне будет 95 лет, я буду получать страшную уйму денег. За прошедшее я получу 75 тыс[яч]. Доход с пьес я выторговал себе и своим наследникам. <…> 25 тысяч уже тю-тю, а остальные 50 я получу не сразу, а в течение двух лет, так что не могу задать настоящий шик».

Антон Чехов. Из письма Ивану Орлову. Ялта, 22 февраля 1899 года


Комментарий:

В 1898 году Чехов вел затяжные переговоры о подготовке собрания сочинений с издателем Алексеем Сувориным, который проявлял «пассивность и нерешительность». В первые недели 1899 года писатель принял предложение от другого издателя, Адольфа Маркса, и начал заниматься подготовкой своего собрания
. Эта работа отнимала у писателя очень много моральных и физических сил: «Переписка носила характер неприятных объяснений, где Чехов был страдающей стороной»
 
. Однако выход в свет первых томов собрания имел ошеломляющий успех у читателей. В 1899 году Чехов уже жил в Ялте и строил там дачу.



Булгаков против рвачества

«Цель поездки за границу

Еду, чтобы привлечь к ответственности Захара Леонтьевича Каганского, объявившего за границей, что он якобы приобрел у меня права на „Дни Турбиных“, и на этом основании выпустившего пьесу на немецком языке, закрепившего за собой „права“ на Америку и т. д.

Каганский (и другие лица) полным темпом приступили к спекуляции моим литературным именем и поставили меня в тягостнейшее положение. В этом смысле мне необходимо быть в Берлине.

В Париж еду, чтобы вести переговоры с театром Mathurins (постановка „Дней Турбиных“), вести переговоры с Société des auteurs dramatiques, в которое я вступил.

Прошу отпустить со мной жену, которая будет при мне переводчиком. Без нее мне будет крайне трудно выполнить все мои дела (не говорю по-немецки).

В Париже намерен изучать город, обдумать план постановки пьесы „Бег“, принятой ныне в Московский Художественный театр (действие V „Бега“ в Париже происходит).

Поездка не должна занять ни в коем случае более 2-х месяцев, после которых мне необходимо быть в Москве (постановка „Бега“).

Надеюсь, что мне не будет отказано в разрешении съездить по этим важным и добросовестно изложенным здесь делам.

<…>

P. S. Отказ в разрешении на поездку поставит меня в тяжелейшие условия для дальнейшей драматургической работы».

Михаил Булгаков. Из письма административному отделу Моссовета. Москва, 21 февраля 1928 года


Комментарий:

Захар Леонтьевич Каганский — издатель журнала «Россия», в котором в 1925 году публиковались главы романа Булгакова «Белая гвардия». Писатель сдал заключительную часть романа в срок, однако номер журнала не вышел и рукопись не была возвращена автору. Каганский вместе с договором на издание «Белой гвардии» и несколькими рукописями Булгакова уехал за границу, и писатель будет до конца жизни, на протяжении последующих 15 лет, безуспешно бороться с Каганским за восстановление авторских прав на издание своих произведений за рубежом. Каганский выведен Булгаковым в «Театральном романе» (1936) под именем Макара Рвацкого.



Мандельштам против репутационного ущерба

«Мне приходится выступать в непривычной для меня роли — отчитываться по обвинению в использовании чужого литературного материала. Дело идет о письме критика Горнфельда в № 328 „Красной Вечерней Газеты“ по поводу моей обработки старых переводов „Уленшпигеля“, заказанной мне издательством ЗиФ.

К столкновению с Горнфельдом меня привела дурная практика издательств, выпускающих в явочном порядке и анонимно десятки отредактированных и обработанных переводов, причем соглашение между издательством и переводчиком достигается неизменно задним числом.

Несмотря на это, считая себя морально ответственным перед товарищем по переводной работе, я, по выходе книги, первый известил ничего не подозревавшего Горнфельда и заявил, что отвечаю за его гонорар всем своим литературным заработком.

Горнфельд об этом почему-то умалчивает.

Ответом его явилось письмо в редакцию „Красной Вечерней Газеты“.

Оставляя на совести Горнфельда тон и выпады его письма с попытками изобразить дело в уголовном разрезе и с упоминаниями о „толчках“ и „шубах“, отвечу почтенному критику-рецензенту по существу.

Позволю себе заговорить с Горнфельдом на несколько неожиданном для него производственном языке: мой переводческий стаж — свыше 30 томов за 10 лет — дает мне на это право. У нас нищенская смета на перевоплощение тех колоссальных культурных ценностей, которые мы должны протолкнуть в читательскую массу. Переводы иностранных классиков по плечу лишь крупным художникам слова. Издательства пока что не в состоянии их мобилизовать. Мы вынуждены работать на кустарном станке и все-таки выпускаем тексты лучше прежних. Педантическая сверка с подлинником отступает здесь на задний план перед несравненно более важной культурной задачей — чтобы каждая фраза звучала по-русски и в согласии с духом подлинника. Нам важно, чтобы молодежь не путала Тиля Уленшпигеля с Вильгельмом Теллем, а книжникам-фарисеям — „безгрешная книга“ на полке и пустое место в умах и сердцах читателей. Поэтому я не смущаюсь, если при перечислении частей характерного костюма вместо чулок и юбок в текст проскользнут чепцы, ничуть не обидные для Костера и как следует надетые на голову фламандки.

„А король Филипп пребывал в неизменной тоске и злобе. В бессильном честолюбии молил он Господа…“ (перевод Горнфельда). Неужели так говорит Костер? Не верю: канцелярское „пребывал в неизменной тоске“, славянское „Господь“, двойное построение на одном предлоге с мертвящим параллелизмом прилагательных. Послушайте так: „…между тем, король Филипп тосковал и злобствовал. Честолюбивый недоумок молился Богу…“ Два разноустремленных глагола („тоскует“ и „злобствует“), один ударный эпитет („честолюбивый“) и брошенная вскользь характеристика Филиппа („недоумок“). Строением фразы определяется строй мысли (пример мой). Моя правка, вернее ломка, Карякина, из которой возникла подавляющая масса текста (18 листов), заключалась не в механическом лавировании между его текстом и текстом Горнфельда, а в сознательном оживлении почти каждой фразы.

Я много и долго боролся с условным переводческим языком. Он страшен, въедлив, уродлив и всегда заслоняет автора. Кашеобразный синтаксис, отсутствие ритма прозы, резиновый язык — все это не считается у нас отсебятиной. <…> „Мохнатые ноги с раздвоенными копытцами“ — (о черте) — это нельзя, а „раздвоенные ноги“ — это можно, как поправляет меня даже Горнфельд, стоящий на целую голову выше большинства переводчиков, но давший в своем Уленшпигеле слишком грузный текст.

Но неважно, плохо или хорошо исправил я старые переводы или создал новый текст по их канве. Неужели Горнфельд ни во что не ставит покой и нравственные силы писателя, приехавшего к нему за 2000 верст для объяснений, чтобы загладить нелепую, досадную оплошность (свою и издательства). Неужели он хотел, чтобы мы стояли на радость мещан, как вцепившиеся друг другу в волосы торгаши? Как можно отделять „черную“ повседневную работу писателя от его жизненной задачи? Из случайной безалаберности делать черный „литературный скандал“ в духе мелкотравчатых „понедельничных“ газет доброго старого времени?

Неужели я мог понадобиться Горнфельду, как пример литературного хищничества?

А теперь, когда извинения давно уже принесены, — отбросив всякое миндальничанье, я, русский поэт и литератор, подъявший за 20 лет гору самостоятельного труда, спрашиваю литературного критика Горнфельда, как мог он унизиться до своей фразы о „шубе“? Мой ложный шаг — следовало настоять о том, чтобы издательство своевременно договорилось с переводчиками — и вина Горнфельда, извратившего в печати весь мой писательский облик — несоизмеримы. Избранный им путь нецелесообразен и мелочен. В нем такое равнодушие к литератору и младшему современнику, такое пренебрежение к его труду, такое омертвение социальной и товарищеской связи, на которой держится литература, что становится страшно за писателя и человека.

Дурным порядкам и навыкам нужно свертывать шею, но это не значит, что писатели должны свертывать шею друг другу».

Осип Мандельштам. Письмо в редакцию газеты «Вечерняя Москва».
<До 12 декабря 1928 года>


Комментарий:

В 1926 году литературное издательство ЗИФ («Земля и фабрика») поручило Осипу Мандельштаму литературную обработку уже существующих русских переводов легенд о герое средневековых нидерландских и немецких сказаний и народных книг — Тиле Уленшпигеле. Мандельштам работал с переводами Горнфельда и Карякина, на три четверти переработав их заново. На титульном листе опубликованной ЗИФ книги было ошибочно проставлено имя Мандельштама как переводчика.

Первым, кто поднял тревогу, был сам Мандельштам, настоявший на печатном исправлении ошибки, что и было сделано. Одновременно Мандельштам телеграфировал Горнфельду, взял на себя моральную и материальную ответственность за эту ошибку и за дурную практику издательств, выпускающих старые переводы без указания имен переводчиков в переработанном виде.

Однако литературный критик и фельетонист Давид Заславский успел обвинить Мандельштама в плагиате (в «Литературной газете» вышла статья «О скромном плагиате и о развязной халтуре»). Мандельштам пишет объяснительное письмо в «Литературную газету», следом за ним публикуется письмо за подписями пятнадцати писателей, снимающее с Мандельштама обвинение. Письмо подписали в том числе Всеволод Иванов, Борис Пастернак, Юрий Олеша, Михаил Зощенко и Эдуард Багрицкий.

Этот случай поднял проблему литературного перевода вообще и вопрос о способе использования старых переводов в частности.



Источники

Булгаков М. А. Собрание сочинений в 10 т. М., 2010.
Гончаров И. А. Литературно-критические статьи и письма. Л., 1938.
Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л., 1985.
Мандельштам О. Э. Собрание сочинений в 4 т. М., 1999.
Николаев С. И. Оригинальность, подражание и плагиат в представлениях русских писателей XVIII века (очерк проблематики). XVIII век. Т. 23. СПб, 2004.
Рейтблат А. И. Взаимоотношения авторов и издателей во второй половине XIX — начале XX века. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М., 2009.
Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений в 20 т. М., 1977.
Сумароков А. П. Стихотворения. Л., 1935.
Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. М., 1980.

Автор
Подготовил Александр Гришин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе