Три ресурса для власти

Стратегии модернизации 

Государство, как убедительно показал еще в XVII столетии английский философ Томас Гоббс, есть структура, которой граждане отдают право распоряжаться своими правами. Как следствие, государство получает также право распоряжаться временем своих граждан, испытывая необходимость в приобщении этих граждан к некоторой единой культуре. События и заявления осени этого года показывают, что российское государство не вполне справляется с предоставленными ему правами. Это, конечно, плохо. Но, хорошая новость заключается в том, что оно осознает это и даже вслух по этому поводу печалится. 

Культура городов 

Культура гражданского общества не формируется сама по себе. Она состоит из двух важнейших компонентов: городского населения, осознающего свои права и ответственность за их реализацию, и сообществ, участвующих в общественной жизни. Как известно, городов в России много, но проблемы создает недостаток городской культуры. 


Впрочем, отсутствие культуры городов существует в нашей стране с позапрошлых веков. И связано оно с тем, что просторы страны нуждаются во внимании крестьян. В противном случае возникает вопрос о том, зачем эти просторы вообще нужны? Впрочем, в России непорядок и с крестьянской культурой. В советской России она планомерно трансформировалась во что-то иное, что и привело к почти полному ее уничтожению. Если верить русским социологам XIX века и Льву Толстому, который описывает метания Левина по поводу того, как заставить крестьян работать, это разрушение не было неожиданностью для российского общества. Однако, на смену разрушенной крестьянской культуре так ничего и не пришло. 

Российские города возникали вне общинного объединения людей, они строились скорее на взращивании корпоративной культуры советского образца. Такой подход закономерно порождал не столько отчуждение, от которого страдала Европа, сколько безразличие к общественной жизни. Безразличие какое-то время успешно маскировалось обилием коллективных дел, но к концу прошлого века и эта форма объединения оказалась неэффективной. 

В 1990-е годы гражданское общество пережило свой апогей и медленный, но неизбежный закат. После событий «Перестройки» оказалось, что снова никто никому не интересен, и людей скорее разделяет, чем объединяет необходимость совместного быта и бытия. Прибавим к этому квартирный вопрос, который всегда стоял достаточно остро, и получим спад не только демографический, но и экзистенциальный. Ни о каком гражданском самосознании в подобных условиях не могло идти и речи. Соответственно, функции культурного образования населения брало и продолжает брать на себя государство. 

Итак, к началу XXI века на территории нашей страны обнаруживаются достаточно разрозненные группы людей, живущие наполовину во внутренней эмиграции, а наполовину - в ситуации критической (хотя слово "нытье" было бы, вероятно, более подходящим) сопричастности тому, что происходит в стране. Однако, критические настроения вкупе с общей ситуацией неуверенности, подогреваемые событиями на Кавказе и неопределенностью в международной политике, как ни странно, начали способствовать тому, что люди обратили внимание на то, что вокруг институтов власти складывается некоторая культура. Но в силу особенностей российского менталитета, а может быть, явлений менее глобальных и менее абстрактных, культура эта оказалась бюрократической. Но, в отличие от Европы, где бюрократическая культура являлась закономерным этапом развития привластного, а значит аристократического, общества, в России аристократической культуры к концу ХХ века почти не осталось. Бюрократия, соответственно, основываясь на советских образцах, усиленно калькировала корпоративную культуру Запада. 

Нельзя сказать, что калька не сработала. Скорее, наоборот, бюрократическая культура в России сложилась. Но беда в том, что правящий слой не имел практически ничего общего с остальными общественными образованиями. И дело даже не в финансовой разнице, которая зачастую намного меньше, чем кажется. Намного более важно, что у власти оказывались люди, в окружении которых никто и ничто кроме них самих к реализации этой власти не стремился. В России нет пока сообщества, которое выполняло бы те самые функции прослойки между правящим классом и так называемыми широкими слоями населения. Поэтому так популярна стала массовая культура, поэтому же программы немедленного обогащения и быстрого подъема на социальном лифте на последние этажи общественной иерархии вызывают небывалый энтузиазм. В России нет традиции долго и педантично делать какое-то дело, важное не только лично для каждого, но и в целом для общества. 

Гражданское общество? 

Феномен отсутствия гражданского общества в нашей стране имеет две грани. Во-первых, он базируется на описанном выше общественном хаосе и народной апатии. Во-вторых, он связан с тем, что люди не уверены в стабильности власти. Поэтому им, конечно, кажется, что проще ублажать тех, кто сегодня стоит у «кормушки», чем строить какие-то параллельные институты. Отсюда - коррупция, ханжество, лень и воровство. 

В самом деле, в обществе более связанном и потому - более открытом подобные качества порицаются, и, соответственно, перестают восприниматься как нормальные и естественные. Общество приходит к пониманию необходимости компенсировать природную слабость человека некоторым коллективным самосознанием. Если гражданская культура не возникает самостоятельно, она становится следствием господства закона. Но именно в этом отношении российское общество осталось на уровне, предшествующем всякой модернизации и урбанизации. "Народные мудрости" о хате с краю и прочих недостатках деревенской жизни плавно переместились на городскую почву, так и не обретя естественного для горожан чувства меры. 

Таким образом, безответственность, разобщенность и общая неуверенность в себе, в сочетании с интеллигентским комплексом вины дают государству все основания для беспокойства: даже если будет принята блестящая программа реорганизации общественной жизни, непонятно, кто будет приводить ее в жизнь. Ставку делали на интеллектуалов, но они не смогли. И едва ли их можно обвинять в этой неудаче. Интеллектуальному слою вообще не свойственно идеологическое и национальное мышление, таковое просыпается только под действием неординарных событий в общественной жизни. Миф о социально активном интеллектуале - это продукт ХХ века, причем короткого его промежутка, когда пространство медиа служило в первую очередь установлению контакта между слоями населения. Возникло понятие дискурса, то есть перевода одного языка в другой. Но едва возникнув, оно потеряло свое исходное значение, стало штампом. Нельзя сказать, что сегодняшнее медиапространство служит только источником денежных средств и рейтингов, но и отрицать его изменение было бы крайне наивно. Распространение интернета меняет наши отношения с медиа прежде, чем мы успеваем их отрефлексировать. Интеллектуалы в этом поле просто теряются. Достоверность их заявлений нуждается в подтверждении многочисленными экспертами и практическими специалистами. Кроме того, ни молодежь сама по себе, ни бюрократические слои тоже оказываются неспособны к инициативе. 

Использование времени 

Между тем, ничто так не сковывает самостоятельность человека и его способность критически мыслить, как ощущение пространственной протяженности и дурной бесконечности времени. 

Впрочем, подобные переживания заставляют людей предпринимать различные действия. Кто-то стремится самостоятельно создавать свое время и пространство, заполняя их набором действий, слов и мыслей, а кто-то - напротив, занимается уничтожением или, как это называется в народе "убийством времени". Благо средства для последнего предоставляет массовая культура, причем в немалых количествах. Но проблема остается: время оказывается неструктурировано, человек не может осознать себя субъектом истории и пережить собственную судьбу как часть этой истории. 

Более того, даже если человек обнаруживает в себе способность к созиданию, он не может соотнести собственную деятельность с тем, что происходит в обществе. Асинхронность личного и социального преодолевается опять-таки традиционно одним способом: императивом власти. 

Для этого власть должна присвоить себе контроль над календарем и расписанием каждого гражданина. Дело не столько в часовых поясах, хотя это заявление Медведева крайне показательно. Намного более важно, что создавая собственный образ, собственный миф, государство должно расставлять флажки, по которым человек ориентируется в том, что меняется вокруг него. 

Именно эту роль выполняют государственные праздники, коих у нас осталось всего два: Новый год и годовщина победы в Великой Отечественной войне. Ни 4 ноября, ни 12 июня так и не стали пока ритуалами, которые ориентировали бы человека в том историческом периоде, в котором он оказался. Россиянин по-прежнему ощущает себя толи осколком ушедшей эпохи, толи деталью для сборки чего-то непонятного в будущем. 

Между тем, отношение ко времени могло бы помочь жителю современной России привыкнуть и к той среде, в которой он обитает. Местные или профессиональные праздники, действительно, могли бы ввести некоторую структуру в аморфную жизнь населения, обозначить границы этой жизни, если не событийные, то хотя бы временнЫе. 

Только через управление временем можно управлять теми самыми моногородами, которые уже не могут существовать в той монотонности, на которую обречен каждый, кто двигается в ритме работа-кабак-дом. Или, в более бюджетном варианте: работа-дом-работа. 

Государство обладает авторизованным правом и тремя ресурсами, которыми оно может управлять: это люди, пространство и время. Пространство относительно незыблемо, хотя и оно поддается смысловой структуризации. Люди чересчур разобщены и неопределенны. Но правитель может воспользоваться своим правом на авторизацию времени. Тем более, что за эту задачу пока больше никто не берется.

Полина Колозариди 

Russian Journal
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе