Русская литература и американская культура

Писатель Соломон Волков — об интересе американцев к российским писателям и поэтам.
Фото из личного архива Соломона Волкова


Среди океана противоречивых страстей, каковым сегодня представляются российско-американские политические отношения, островом нормальности остается интерес американцев к русской литературе. Свидетельством этого стала прошедшая в Нью-Йорке в мае «Неделя русской литературы. Фестиваль переводов», организованная некоммерческим проектом Read Russia, существующим с 2012 года.

В рамках этой недели прошла серия чтений, дискуссий и круглых столов в престижных культурных точках «Большого яблока» (как любовно именуют ньюйоркцы свой безумный мегаполис). В них засветились авторы из Москвы: Павел Басинский, Андрей Геласимов, Майя Кучерская, Вадим Левенталь и Марина Степнова, а также звезды американской славистики и переводческого дела. Среди них Стефани Сандлер (Гарвард), Кэрил Эмерсон (Принстон), Элиф Батуман, Антонина Буис и Мэриан Шварц.

Предваряя один из таких вечеров, директор Read Russia Питер Кауфман шутливо заметил: «Мы знаем, что наш сенат намерен провести слушания о русском влиянии на политическую жизнь в США. Им, может быть, следовало бы также заняться расследованием влияния русской литературы на американскую культуру».

И в самом деле, это влияние огромно. Хемингуэй учился у Льва Толстого, Фолкнер — у Достоевского, Юджин О’Нил и Артур Миллер — у Чехова. Филип Рот говорил мне, что написал свою повесть «Грудь», вдохновленный гоголевским «Носом».

Вспоминаю опрос, проведенный некогда «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью» среди ведущих американских авторов: «Кто повлиял на вас больше всего?» Каждый второй назвал Набокова. Нобелевский лауреат Чеслав Милош написал большое эссе о «Докторе Живаго» как образце христианского романа, редчайшем для нигилистического ХХ века.

Я придерживаюсь той точки зрения, что культура и политика тесно переплетены, иногда бывает трудно их разделить. В самом деле, успех в Америке Толстого (о нем говорил в Нью-Йорке Басинский), Пастернака, Солженицына неразрывно связан с политическими (и религиозными) идеями этих писателей. С другой стороны, «Лолита» или «Мастер и Маргарита» своей популярностью обязаны совсем иным причинам.

Дала ли русская литература ХХI века примеры такой же популярности? Честно скажем: нет. Хотя произведения Владимира Сорокина, Виктора Пелевина, Людмилы Улицкой и некоторых других авторов пользуются уважением в кругах любителей переводной литературы. Расширить ареал доступных американскому читателю значительных опусов русской литературы призвана созданная под крылом Columbia University Press при поддержке и участии Роспечати, Института перевода (исполнительный директор — Евгений Резниченко) и Read Russia «Русская библиотека».

Это весьма амбициозная инициатива: планируется за десять лет выпустить 100 книг. Среди первых названий — роман футуриста Ильязда (псевдоним Ильи Зданевича), сборник пьес Андрея Платонова и «Прогулки с Пушкиным» Андрея Синявского.

На встрече с любознательными читателями в университетском книжном магазине Book Culture мы с директором Пушкинского дома Всеволодом Багно говорили о Евгении Евтушенко. Это мощное дерево на американском острове русской литературы, целый сибирский кедр!

Его уход был отмечен обширным некрологом в газете «Нью-Йорк Таймс», в наши дни не очень благоволящей к России. Там с одобрением отметили, что поэт обладал «харизмой актера и инстинктами политика», и особо подчеркнули памятный факт появления портрета Евтушенко на обложке журнала «Тайм» в апреле 1962 года — честь, которой и по сию пору добиваются политики и деятели культуры всего мира.

Вспомнили и о многолетней профессорской работе Евтушенко в университете города Талсы, штат Оклахома, где он был не столько лектором, сколько воспитателем юных душ. «Кто-то должен стать лидером своего поколения! — восклицал поэт, обращаясь к своим студентам. — Почему не один из вас?»

Могу подтвердить, что популярность Евтушенко в Талсе была огромной. Когда съемочная группа Первого канала во главе с режиссером Анной Нельсон приехала туда, чтобы в течение недели снять серию диалогов с поэтом (мне была доверена роль ведущего), то мы в этом убедились: Евтушенко узнавали на улице, просили об автографе, о совместной фотографии. Студенты его обожали, несмотря на его своеобразный, как он выражался, английский «с сибирским акцентом» и немыслимые пиджаки и галстуки. А может быть, именно поэтому?

Этот акцент и яркие прикиды не мешали Евтушенко и в снобистском Нью-Йорке. Никогда не забуду, как он читал там в зале филармонии свой знаменитый «Бабий Яр», предваряя исполнение 13-й симфонии Шостаковича. В том концерте я оказался между двумя благопристойными дамами в норковых накидках. Когда поэт закончил декламацию, я вдруг услышал вместе с аплодисментами громкое хлюпанье — обе дамы рыдали, нисколько не стесняясь своих слез.

Нью-йоркская культурная элита знала и уважала Евтушенко, а поэты даже завидовали ему: ведь он один мог заполнить Карнеги-холл. Подобное им и не снилось. Позднее они, как и поэты в России, разделились на поклонников Евтушенко и Бродского: старшее поколение тяготело к первому, более молодое — ко второму.

Лично мне соперничество Евтушенко и Бродского напоминало соревнование двух штангистов. Один долго ходит вокруг штанги, тщательно готовится и сразу выжимает рекордный вес. Другой делает множество попыток, часто срывается, но в итоге тоже становится победителем. В литературе это называется различием творческих методов.

Мои знакомые американцы (в частности, знаменитая Сьюзен Зонтаг) с неподдельным интересом наблюдали за поединком этих двух чемпионов. Чего уж греха таить, схватки такого рода подогревают интерес к литературному процессу. Сейчас им болеть особенно не за кого. А жаль. Русский литературный остров в Америке нуждается в драме.
Автор
Соломон Волков
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе