Венецианец Лоренцо Лотто относится, безусловно, к числу изгоев. Как творческую единицу, а не представителя чьей-нибудь школы, его осознал великий историк искусства Бернард Беренсон. Энтузиазм англичанина, увидевшего в портретах кисти Лотто невероятные глубины проникновения в судьбы и психику, разделили поначалу немногие. Только в конце 1990-х репутация Лотто пережила необычайный взлет. В Национальной галерее Вашингтона прошла огромная выставка, побывавшая в Париже и Бергамо (где Лотто много работал). Вышло несколько монографий, в общем, была подготовлена почва для того, чтобы присоседить его к титанам — Леонардо, Рафаэлю и Микеланджело. Канон, однако, остался незыблем, что неудивительно: выставки безусловного гения Караваджо, например, собирают очереди, но в массовую циркуляцию открыточных картинок его работы по разным причинам не попадают.

С Лотто сложнее. Он из тех художников, в чью гениальность очень хочется верить. Пара-тройка шедевров дарят надежду на то, что и в других картинах мы увидим что-то невероятное. Таков, например, флорентиец Пьеро ди Козимо или венецианец Чима да Конельяно, с которым Лотто часто сравнивают. Действительно, перед волшебным "Благовещением" из венецианской Галереи Академии невозможно оставаться скептиком. Необычная иконография радикально меняет эмоциональный фон сюжета. Мадонна не принимает лилию из рук божьего вестника, но отворачивается в благоговейном испуге, как будто явление сопровождается резким звуком и вспышкой света. Драматичные позы обычны для барокко, но в пронизанных светом декорациях венецианской живописи они смотрятся ярче, чем в барочной полутьме. "Целомудрие, прогоняющее Роскошь" из римского палаццо Паллавичини представляет собой редкую для Лотто аллегорию, выполненную с блеском и легкостью, которым мало равных в живописи его современников. Есть еще несколько выдающихся портретов, да и все. Неподготовленного зрителя не остановит в блуждании по музеям Лотто обычный, повседневный.

На выставке в Пушкинском Лотто именно такой, не слишком эффектный художник со странностями. Конечно, приятно снова встретиться с героями венецианского "Благовещения": тот же ангел, та же Мадонна — на двух отдельных досках из Городской пинакотеки Йези. Но Лотто, как ни крути, мастер для тех, кто понимает и (или) способен вообразить дополнительное измерение в скромной данности его вещей. Портрет Лючины Бреманти, патрицианки из Бергамо, вдохновляет ученых на диаметрально противоположные трактовки. Одни видят тревожное предчувствие тяжелой беременности. Ночное небо на фоне отсылает к богине Древнего Рима, покровительствовавшей женщинам в положении, тоже Лючине. О будущих тяготах и стремлении счастливо разрешиться от бремени свидетельствуют куница и амулет в виде рога. Другие считают такие объяснения литературой, куницу — знаком богатства, амулет — модной штучкой для ковыряния в зубах. А третьи задают логичный вопрос: что же в сиятельном и некрасивом лице Бреманти заставляет подозревать в ней такие глубины?

Возможные ответы обманчиво просты. Лотто, судя по крупицам дошедшей до нас биографии, больше любил художников Севера, чем своих коллег: в его работах находят рифмы с Дюрером, Гольбейном Младшим и Матиасом Грюнвальдом. В эпоху шедевров по заказу пап он интересовался Реформацией и носил с собой портрет Мартина Лютера. Поэтому, выполняя требования заказчиков, Лотто вставлял посторонние общепринятой иконографии детали. Никаких текстов от Лотто, однако, не осталось, и степень его погружения в жизнь Центральной Европы остается загадкой. Другая версия, подогревающая уверенность фанатов в его исключительности, заключается в том, что Лотто был слишком хорош для Венеции. Тициан будто бы завидовал его таланту и постарался изгнать конкурента в провинцию, к бирюкам из провинции Марке. Это, конечно, тоже недоказуемо. Таковы тайны Лотто. Они то ли сугубо индивидуальны (и поэтому вызывают отклик), то ли лежат на поверхности. Возьмем "Мистическое обручение святой Екатерины" из Бергамо — лучшую вещь на выставке в Пушкинском. Трогательную и вместе с тем роскошную сцену превращения принцессы в христову невесту несколько портит громадный серый прямоугольник над головами действующих лиц. Здесь был пейзаж с видом на гору Синай, вырезанный французским солдатом в 1527 году. Вроде бы обычное бескультурье. Но кажется, будто Мадонна и святая пригнулись, чтобы нож вандала их не поранил. Вроде знаешь, как дело было, а все равно удивительно.
Фото: Юрий Мартьянов
Коммерсантъ