Дом Сергея Параджанова открыт в «Новом Манеже»

Выставка «Сергей Параджанов. Дом, в котором я живу», открывшаяся в столичном «Новом Манеже», демонстрирует произведения культового режиссера и художника. Биографию Сергея Параджанова никак не назовешь благополучной: в ней были и тюрьма, и сума, и длительный запрет на профессию. Однако жизнь его смело можно считать состоявшейся, поскольку он смог сделать то, чего люди интуитивно ждут от художника — создать собственную, неповторимую вселенную. И хотя вселенная эта отнюдь не гигантского размера (Параджанову удалось снять не так много фильмов, а его художественные работы, пусть и более многочисленные, редко возникают на публичных показах), все же ценность ее для культуры несомненна.

Казалось бы, между кинопроизводством и художественным рукоделием лежит пропасть — и технологическая, и ментальная. Но именно Параджанов оказался тем человеком, который явственно дал понять: границы здесь искусственны, барьеры выдуманы. Его коллажи, ассамбляжи, инсталляции редко были напрямую связаны с сюжетами «Теней забытых предков», «Цвета граната», «Легенды о Сурамской крепости» и других фильмов, но личность автора проступала во всем, формируя общность более высокого порядка, нежели сходства и пересечения фабул. Как раз такой вывод напрашивается из нынешней выставки, привезенной в Москву из ереванского музея Сергея Параджанова.

Здесь представлено около семидесяти его произведений, датированных разными периодами жизни. Не так много, если подходить с мерками типовой ретроспективы. Однако подобные мерки для Параджанова никогда не годились. Он обладал способностью переводить в качество любой количественный минимум и превращать в драгоценность всякий бытовой сор. Засушенные растения, птичьи перья, осколки зеркала или фаянса, фрагменты фотографий, куски дешевых тканей — искусство делалось из чего угодно.

Даже в условиях тюремной зоны, где Параджанов провел четыре года, он находил возможность творить — и эти опусы, надо сказать, не производят трагического впечатления. Куда ощутимее во всех его работах сквозят жизнелюбие, нежность, ирония. В том числе, кстати, и самоирония: на выставке найдется целый ряд экспонатов, где автор представляет себя в образе едва ли не карикатурном. Однако автопортретные работы вроде куклы «Параджанов в раю» часто содержат элегические нотки.

Приравняв себя к другим героям рукотворного карнавала, автор словно намекает: я тоже миф, выдумка, мимолетность, прихоть судьбы. Можно почувствовать за этой позицией переживания чаплинского масштаба. Не случайно на одном из коллажей Параджанов произвел с Чаплином «обмен телами», приделав к фотопортрету великого комика туловище в арестантской робе, а себя обрядив в легко узнаваемый кургузый костюм с котелком и тростью.

Несмотря на многодельную тщательность большинства произведений, они с первого взгляда кажутся легкомысленными, совсем не серьезными. Нет сомнений, что этот эффект был неотъемлемой частью авторского замысла. Параджанов ассоциируется с импровизацией, с игрой, с порывом вдохновения, а не с тягостным ремесленным трудом. Художник знал, как не загубить ощущение легкости в своих работах. Его стоит любить и ценить, но оно не должно обманывать: параджановские опусы — не пустяковая буффонада, а визуальный манифест жизни как праздника вопреки суровой реальности.
http://izvestia.ru/news/535881 Известия
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе