Тут в шкафу, рядом с журнальными томами "Золотого Руна" и "Мира искусства", можно увидеть коллекцию ярких народных игрушек, которые собирал художник. В одном зале - эскизы костюмов для постановки "Павильона Армиды", с которой в 1907 году началось завоевание Дягилевым Парижа. В другом - листы из альбома акварелей (шестого по счету!), который Александр Бенуа подносил своей жене в августе 1946 года. И надпись на открывающем альбом листе аккуратным мелким почерком едва ли не менее показательна, чем виды Версаля, собранные вместе.
Кажется, Бенуа набрасывает на реальность то покрывало, которое жаждет преобразить, "заколдовать" реальность
Дело не только в том, что Бенуа проводит параллель между Петергофом, Ораниенбаумом и Царским Селом... И даже не в том, что в дни совместных прогулок юных "нам всем как недосягаемый идеал мерещился Версаль". Для Бенуа это место, "в котором мы как-то особенно остро ощущали нашу связь с прошлым, а также особенно полное воплощение наших художественных и поэтических вожделений!". Иначе говоря, прошлое, идет ли речь о древнем Риме, Париже короля Людовика XIV или времени Петра I, для Бенуа - интимно-личное переживание.
В 1922 году (!) в Петрограде выходит его литографированный альбом "Версаль" с предисловием автора. Он замечает: "...Но все же вторая половина XVIII века во Франции не только время избитых париков, лент, галунов и кружев (...), но это время Мольера, Расина, Буало (...), это время, когда начал окончательно слагаться тот быт, который мы все еще считаем своим". Казалось: все рухнуло в тартарары, а он - упорствует: тот быт, ту жизнь, то время он считает своим. В 1924 году, почти уже решившись на отъезд из Советской России, обсуждая этот вопрос с Луначарским, он параллельно пишет книгу "Возникновение "Мира искусства". Он завершает ее очень личным признанием: "Я по крайней мере сам... все еще черпаю в прошлом нашего кружка большую моральную силу. (...) В этом прошлом заключены залежи подлинного идеализма, неизжитой истины, реальных возможностей и благотворной человечности". Фактически - это изложение своего кредо, если угодно - присяга на верность идеалам своей юности. Почти галилеевское - на том стою и не могу иначе.
С этой точки зрения, совсем по-другому воспринимается даже "домашний" альбом с видами Версаля, подаренный жене в 1946-м. Тот трагизм, которым были пронизаны рисунки его ранней серии "Последние прогулки Людовика XIV", из зрелых работ уходит вглубь. Зато акцентируется строгость, ясность и таинственная жизнь скульптур и парка. Ту же гармоническую ясность классического наследия Бенуа способен увидеть, кажется, повсюду: хоть в Крыму, хоть в дачах в Мартышкино. Рощица низкорослых сосенок навевает ему мечты "о древней Элладе", и он зовет ее "Орфеевой рощей". Кажется, он набрасывает на реальность то покрывало, которое жаждет преобразить, "заколдовать" реальность. И пусть реальность не поддается, он-то знает, что Аполлон жив, пока живы служители муз.Нельзя сказать, что сегодня "залежи подлинного идеализма, неизжитой истины... и благотворной человечности", о которых писал Александр Бенуа, осваиваются полным ходом. Но на нынешней его выставке можно почувствовать реальность этих вещей, не единожды осмеянных и списанных с корабля современности "веком-волкодавом".
источник
Фото добавила Карина Короткова