В своем репертуаре

В театре "У Никитских ворот" состоялась премьера комедии "Ох!" — о ситуации в современном российском театре. По просьбе "Огонька" ее автор и режиссер Марк Розовский со свойственной ему иронией высказался после спектакля на эту тему и для журнала

Наверное, наш театр — нафталин. Нафталин в том, что мы по привычке называем психологическим театром. Старый психологический театр по нынешним вкусам скучен, примитивен, философски беден, его конфликты исчерпаны, повторны, человек в нем часто однолинеен, его психология далека от психофизических страданий современности. Отсюда провозглашается, что интерес к классике иссякает. Достоевский — он же Толстой, Чехов, Островский — перечитан, откомментирован и самым подробным образом исследован, если не сказать расчленен. Что остается? Талдычить уже всем известное? Но театр — не ликбез. Ему не следует брать на себя чисто просветительскую роль. Этого мало для театра! Нельзя ограничивать искусство только лишь просвещением — мы не в XVIII веке и не в 20-х годах прошлого столетия, когда безграмотная толпа ринулась в построенные до революции залы.

Нафталинный театр имеет огромный портфель старых пьес. Можно всю жизнь стирать с них пыль и создавать живые иллюстрации к исторической жизни, упиваясь тонкими (или грубыми) псевдоновыми прочтениями того, что нам кажется недожеванным или еще не открытым. Ах, какие мы замечательные читатели! Прочли то, что никто до нас не прочел! Как мы Чехова-Достоевского-Островского распознали! Только иногда никто, кроме нас, этих открытий не замечает.

Нафталином можно убить только моль. И хотя это насекомое способно съесть целую шубу, оно несравнимо слабее тех хищников, которые готовы сегодня слопать весь мир.

Эпоха интернета делает зрителя пользователем. А пользователю не нужна классика. Гармония есть утопия, и нечего служить тому, что отжило свой век. Все. Прощаемся с серьезным искусством. Конец театральной эпохи. Конец психологического театра.

Отсюда — второе размышление, противоположное первому. Давайте, как сумасшедшие, экспериментировать. Давайте делать стеб. В театр должна ходить только молодежь, которая хочет пустоты, требует пустоты, аплодирует пустоте. Давайте все делать наперекосяк. Литературу — побоку, нужны трюки и дискотеки. Нужны бенгальские огни и эффекты. Театр для отдыха. Развлекуха и еще раз развлекуха. Тысяча развлекух.

Создана целая индустрия псевдоискусства с обслугой критиков и особенно критикесс. Чем меньше знания, тем лучше. Чем меньше традиции, тем прекраснее. Дорогу первокурсникам! Давайте отдадим им Гамлета, пусть лепят на его основе свое изъявление. Каждый ханурик, вышедший на сцену, имеет право на высказывание.

Удешевление содержания в театре сопровождается ставкой на самые плоские приемы: например, мужчины-актеры переодеваются в женские платья, к некоторым персонажам пришпиливают ДРУГУЮ сексуальную ориентацию, действие классической пьесы своевольно переносится в незамотивированную (то есть "от балды") среду. Больше всего достается Чехову. Раневскую играет мужик, Гаев и Фирс — педики, а само действие "Трех сестер" переносится на тонущую подводную лодку, которая (символ России?) под крики "В Москву! В Москву!" уходит под воду. Чехов вне Чехова — такова театральная практика сегодняшнего дня. Это не "фэнтези". Это "новые прочтения". Кривляйтесь — и получите гранты и фестивальные радости. Раздевайтесь! Материтесь! Гламурьтесь!.. И главное — делайте на этом бабки! Но вопрос: как модернизировать страну, культура которой деградирует?

Мы творим в бесцензурном пространстве, и это прекрасно. Не дай бог ввести какую-то цензуру. Я, работавший в студии "Наш дом", которая была закрыта за антисоветчину в 1969 году, знаю цену свободного театра. Я открыт любой нови, подчеркиваю, любой, но при одном условии: новое искусство должно быть выстрадано. В русском искусстве выстраданность обязательна. В финале спектакля "Ох!" звучат подлинные слова Николая Васильевича Гоголя: "Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображение то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем не схожая между собою, разбирая ее по единицам, может вдруг потрястись одним потрясением, зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом. Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра". Я постеснялся включить в пьесу слова: "толпа из пяти, шести тысяч человек". Думаю, это гоголевские преувеличения. В остальном я подписываюсь под каждой буквой. Если этого нет, возникает псевдоискусство. У нас сегодня очень много позиций Гоголя занимают Хлестаковы. Они манифестируют свои взгляды. А когда выступают как художники, оказывается, что это пшик. С помощью индустрии развлечений, рекламы впаривается обществу множество мнимостей.

Да, очень хочется быть купленным. Но когда ты хочешь быть купленным, ты невольно становишься продажным. Эта проблема стояла и перед классиками тоже — перед Пушкиным, перед тем же Гоголем. Но тогда не было девятого вала давления на художника. Не было искушений. Не было телевидения, кино, не было массовых искусств. Не было миллионных и миллиардных вложений для раскрутки того или иного художника. Раньше, чтобы стать всенародно известным, актер должен был, как Счастливцев и Несчастливцев, объехать всю Россию. Сегодня достаточно поучаствовать в одной телевизионной передачке. Другой масштаб усилий.

Сегодня на многочисленных сценах царит малохудожественный произвол театральной шпаны с превеликим гонором, владением рынка и медиасредствами пиара, финансовой поддержкой по избирательному, то бишь коррупционному принципу. Конечно, в молодняке имеются и талантливые ребята, которым западло сращивать попсу с классикой. Мы обязаны их замечать, привечать и выращивать. При этом нельзя вычеркивать никого.

Ко мне в ГИТИС пришел поступать на курс парень. Я его спрашиваю на собеседовании: "Кто ваш любимый композитор?" И вдруг он заявляет: "Бетховен". Я невероятно обрадовался: "А какие произведения Бетховена вы знаете?" Пауза. Огорчившись, я говорю: "Вы так быстро ответили: "Бетховен". Вы же могли догадаться, что я спрошу о конкретных произведениях". Он покраснел, вспотел, но молчит. Тогда я решил спросить по второму разу: "Кто ваш любимый композитор?" — "Бетховен". Я разозлился: "Но тогда скажите хоть что-нибудь, что вы знаете о своем любимом композиторе". Он надулся: "У него что-то с ушами было". Давясь от смеха, я начал сползать со стула: "И что же у него было с ушами?" И он, видя, что я настроен весело, говорит: "Рак, наверное". Легче всего было его прогнать. Но он же пришел учиться, и пришел учиться ко мне. Я его принял. И он замечательно учился. Когда он окончил, он написал собственную пьесу и сейчас работает в одном из московских театров.

Молодые должны выстрадать свое новое ощущение театра. Давайте, работайте! Вы свободнее, чем я? Что ж, я счастлив, что вы свободнее, чем я. Может быть, у меня свои шоры. Я про это "Ох!" и делал. Здесь вопрос не в том, кто более прав, а кто менее прав. Вопрос: кто в культуре, а кто не в культуре. Ведь не совсем понятно: зачем свобода слова тем, кому нечего сказать.

Марк Розовский, художественный руководитель театра "У Никитских ворот"

Огонек
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе