Комиксы по Карамазовым

***

«Вот только Достоевского мне сейчас не хватает» - ответили мне, и я отправился на генеральный прогон в Волковский театр в одиночестве.

А в первом русском режиссер Роман Мархолиа поставил «Братьев Карамазовых», сцены из последнего романа Ф.М.Достоевского. Спектакль идет 1 час 50 минут.

Как можно уместить один из самых сложных и самых растиражированных романов в 2 часа? Я недоумевал, но шел. И не пожалел. Поздравляю режиссера и Волковскую труппу с премьерой. Спектакль, как и шалость, удался.

Сел специально на первый ряд, чтобы все получше рассмотреть, и вот что я увидел.

***

С чего бы начать? Начну с идеи.

Светлана Гиршон почувствовала в новой постановке ее кинематографичность. Соглашусь, пожалуй: новый спектакль соткан из «движущихся картинок», motion pictures, когда персонажи двигаются и неожиданно замирают фирксируют мимику, жесты, позы. Броская эксцентричность сначала меня удивила, но потом я наше ей объяснение и успокоился.

***

Его величество комикс

Спектакль Романа Мархолия «Братья Карамазовы» именно комикс. Вот этого я никак не ожидал, но именно в этом жанре, оказывается, можно рассказать о великом романе за 2 часа и сделать это доступно для современной публики. Зрители с опытом «опознали» ключевые сцены романа, в спектакле их назвали эпизодами, пронумеровали и озаглавили. Некоторые крылатые фразы звучали свежо и современно. Зрителям «без опыта» показали достаточно, чтобы им прельститься «сладкой оберткой» и «съесть» эту пилюлю, а уж как сложатся их отношения с Ф.М., время покажет.

Итак, новый спектакль – комикс.

Сцены-эпизоды на самом деле кадры-комиксы. В каждом – экспрессивная поза персонажа или его силуэт. Надписи на заднике – комиксовские «баблы». Даже комиксовские «бум» и «хрясь» есть: время от времени ритм спектакля отбивают то ли раскат грома, то ли выстрел пушки, отчего публика невольно вздрагивает, стряхивает с себя следы отошедшей мизансцены и «очищается» для восприятия следующей.

***

В центре сцены по диагонали стоит стеклянная комната-перпендикуляр, задняя стена ее матовая, именно на ней появляются «баблы» эпизодов, на ее экране движутся силуэты персонажей, а в последней сцене все актеры выстраиваются за ней в ряд, загадывая зрителям загадку о характере и судьбе своих персонажей.

Дань криминальной драме, разыгравшейся в Скотопригоньевске, материализуется в обстановке стеклянной комнаты, разделенной на части (художник-сценограф Владимир Ковальчук). В левой части на стеклянной стене навешаны кабины, столешницы, на них стоят телефонные аппараты, а перед ними с обеих сторон стены - табуреты. Это переговорная, место для тюремных свиданий. Персонажи время от времени произносят свои реплики в телефонные трубки. В центральной части комнаты стоит скамья, тоже тюремная, такая жесткая, металлическая. В правой части видно стол, словно для досмотров.

***

Разделенное сценическое пространство символично.

Некоторые сцены поставлены в комнате, некоторые – перед ней, некоторые – на авансцене. В финале все актеры картинно замирают перед комнатой, внутренний круг сцены начинает вращаться, и комната вместе с актерами поворачивается своей слепой стеной к публике (художник по свету Владимир Ковальчук). А потом все актеры неожиданно появляются в глубине сцены и смотрят на комнату и публику со стороны. И последнее движение: актеры встают за матовой стеной комнаты, софиты светят им в спину и превращают происходящее в театр теней – так они и запоминаются.

Стеклянная комната, дом-трансформер, место для свиданий людей, лаборатория для внутренней работы персонажа – для встреч с собой, своей душой, своей мечтой. В сцене встречи Карамазовых со старцем Зосимой комната превращается в келью-исповедальню, и старец говорит в трубку. Дмитрий Карамазов (Максим Подзин) «замкнут» в этой комнате, как в клетке в зале судебных заседаний. Персонажи передвигаются по комнате, проходят через нее, выходят из нее, заходят в нее, отворяют двери, затворяют двери и делают это аккуратно, с огромным тщанием, словно это и не двери вовсе, а… порталы – в иное измерение. В этой комнате персонажи погружаются в глубины откровенности, встречаются со своими мечтами, страхами, со своей Тенью. В этой комнате Павел Смердяков (Иван Щукин) произносит свою рамочную фразу в начале спектакля и в его конце, произносит и замирает в ехидной ужимке.

***

«Публичные» сцены проходят перед комнатой, они массовые и «масочные», персонажи в них надевают свои привычные личины. В сцене встречи с Катериной Ивановной (Дарья Таран) Грушенька (Мария Полумогина) превращается из милой кошечки в безжалостного тигра.

***

Еще одно измерение – на авансцене.

На авансцене слева старец Зосима (Евгений Мундум) дает последние наставления Алеше, словно является ему после своей смерти. Оттуда же Федор Карамазов (Владимир Майзингер) обращается к сыновьям, словно из потустороннего мира, и задает главные вопросы: о боге, о вечной жизни… На сцене в этот момент он один, все остальные внутри комнаты.

***

Персонажи заглядывают внутрь себя, надевают публичные личины, общаются из потустороннего мира, общаются с Тенью, превращаются в тени – и все это на сцене Волковского. В какой-то момент публика теряется в домыслах: старец Зосима разговаривает с Алешей лично или это происходит в голове Алеши? Михаил Ракитин (Кирилл Искратов) – самостоятельный персонаж или внутренний голос и тень-искуситель Алеши и Мити Карамазовых?

***

Музыкальное оформление спектакля отражает динамику сюжета и портретирует персонажей, их душевным надрывам созвучен маятник сопрановых колоратур и меццо-сопрановых бездн, удары рока и плавность танго, гром и взрывы.

***

Портал между мирами прикрыт пеленой.

В руках Павла Смердякова (Иван Щукин) и Ивана Карамазова (Семен Иванов) рваная клеенка превращается в инфернальную межпространственную пелену, под которой можно спрятаться, ею укрыться, ее растянуть, заткнуть, смять…

Игра актеров обозначает кульминацию, нет, не постановки, но ключевого психологического конфликта спектакля – о том, что нечаянно брошенные слова, необдуманные поступки, «вольные и невольные прегрешения» живут своей жизнью, резонируют и вмешиваются в жизнь других людей, и тщетно пытаться управлять этим резонансом.

***

Пластика тел, угловатая эксцентрика поз и жестов открывают портал в психологию персонажей.

Текучая пластика Марии Полумогиной рисует мастерство «многоличия» и «многоголосия» Грушеньки. Рваный ход Екатерины Девкиной – неустойчивую психику Лизы Хохлаковой. Угловатые позы, рывки и натяжения Ивана Щукина – «перпендикулярное» мышление Павла Смердякова, от точки к точке, фразу Смердякова артист произносит на изломе, все его тело ухмыляется по поводу «ощибочки бога». Максим Подзин показывает своего персонажа в надрыве нервического напряжения и душевной экзальтации. Персонаж Кирилла Искратова резонирует и отзеркаливает своих сценических партнеров, вскрывая их муки и раздрай, как нарывы. Для сценического образа Екатерины Осиповны Хохлаковой Анастасия Светлова использовала уникальную технику твиттер-сообщений, ее реплики появляются и исчезают, как твиты, «воробьиный щебет», она воплощает всемогущую молву, которая все выпытывает, впитывает и обобщает, именно молва остается после жизни и подводит итог трагедии.

***

Режиссер Роман Мархолиа, работа художника-сценографа и художника по свету Владимира Ковальчука, художника по костюмам Фагили Сельской, хореографа Антона Косова, блестящая игра актеров Волковского разорвали шаблон литературных, театральных и кинематографических стереотипов восприятия последнего романа Достоевского, сломали и переупаковали «Братьев Карамазовых», выделили новые «реперные» точки современности. Оказывается, Ф.М. и об этом уже сказал, а мы за шелухой лет и подзабыли.