Герой растерянного поколения. Иван Вырыпаев

Русское чудо: молодой театральный режиссер из Иркутска ставил пьесы для своих, отпихиваясь от коммерческих заказов. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним! На показе его фильма «Эйфория» в Венеции зал аплодировал стоя. Льва не дали, но тот самый Кар-Вай уже пригласил Ивана Вырыпаева к себе в Корею для серьезного разговора. 

ПОКОЛЕНИЕ

– Иван! Я ужасно волнуюсь: вы такой знаменитый.

– Не иронизируйте.

– Ладно, не буду... Если серьезно, то я тут изучил список людей, которых считаете своими учителями: Брейгель, Андрей Тарковский, Кар-Вай и прочие великие. Должен вам сказать, что с одним из ваших учителей я знаком лично и даже, так получилось, с ним выпивал.

– Интересно, кто же это?

– Режиссер Вячеслав Кокорин! Я с ним познакомился в Благовещенске в 1977 году. Он был тогда веселым, компанейским и подавал надежды. А сейчас он какой?

– Дед с бородой в «Эйфории» – это он. Вячеслав Всеволодович согласился сняться в моем фильме. Я считаю Кокорина своим учителем. Хотя впрямую я его студентом не был, но был у него на курсе вторым педагогом. Все, что получил в профессии, – я получил от Кокорина.

– А вы, Иван, как это часто бывает, из театральной семьи?

– Нет. Родители мои – очень скромные люди. Мамы уже нет в живых, а папа преподает в Иркутске, в колледже, готовит учителей младших классов. Вообще он турист, альпинист, ведет здоровый образ жизни – не в пример мне.

– В начале взрослой жизни вы получили серьезную встряску: только что носили пионерский галстук, и вдруг бац! – режим в стране меняется. Вы, по вашему же выражению, растерянное поколение.

– Да, я принадлежу к растерянному поколению. Мы выросли и стали юношами в одной стране, а наша взрослая жизнь стала проходить в другой. Помню, был предмет, который мне очень не хотелось сдавать. Как он назывался – ленинский зачет, что ли? Весной я его сдал, а осенью мне сказали, что это больше не нужно. И вот мы кончаем школу... Куда идти, кем быть? Росли, думая, что за нас все решено, что мы будем жить на всем готовом, образование – бесплатное... И вдруг – кругом бизнес, все по-другому!

– Хорошая встряска. Полезная.

– Возможно. Но очень много людей, которые не сориентировались, просто погибли. Не знаю, как в Москве, а в Иркутске героиновая история людей косила как косой, у меня 19 человек умерло из школы. А я проскочил: когда героин начался в городе, я как раз поступил в театральное – а там наркотики не употребляют, там пьют.

– Повезло... Вот что еще интересно в вашем якобы «растерянном» поколении, так это то, что молодежь не топит друг друга, как иные ветераны, люди как-то хвалят и поддерживают коллег.

– Да, в театре принято радоваться неудачам товарища, такая тут рутина... Довольно часто бывает, что один художник через прессу ругает другого. У меня это тоже было, я был очень подвержен этому. Но потом стал за собой следить... Ну ладно, кто-то сделал плохой фильм, – но на мое кино это все равно не влияет. Зачем ругать? У того художника свои зрители, они его любят и уважают... А отвечать надо за себя, за свою работу. А когда у товарища успех – я радуюсь, конечно. Вот Кирилл Серебренников за фильм «Изображая жертву» получил приз на «Кинотавре»: это хороший знак! Вот, государство начало финансировать съемку подобного рода картин. Это же полезней, чем то, что идет в прайм-тайм на 1-м и 2-м каналах, все эти юмористические передачи, это же что-то страшное. В общем, успех Серебренникова отражается и на мне...

– Кстати о Серебренникове. Он был одним из тех, кто поднял эту вашу новую волну в театре.

– Да, да... Это были интересные годы, когда открывались новые имена. Один за другим появились Гришковец, Курочкин, Серебренников... Мы читали пьесы с упоением. На спектакли сбегалась вся Москва! Просто бум! Был даже сделан поспешный вывод о том, что возродилась великая русская драматургия...

– А она что, разве не пошла тогда в гору?

– Пошла, да, но она не великая. Может, этот бум нам даже повредил...

ДЕНЬГИ

– Автором пьесы «Пластилин», на которой поднялся Серебренников, был лауреат литературной премии «Дебют» с неплохим для юных провинциальных авторов призом в 2 000 долларов – Василий Сигарев. И теперь вы создали фонд «Кислород» и тоже поддерживаете талантливую молодежь, так? Очень красиво.

– Я хочу вас поправить, – Кирилл не «поднялся», а проявил себя как художник. Это так просто замечание к лексике. А что касается моего фонда, то у нас это пока большей частью на уровне идеи; с финансированием проблемы!

– Иными словами, у вас, значит, денег нету.

– Нету. Мы, конечно, помогаем кому-то, но... Защищаем авторские права, например. Это очень скромная помощь. Наличными еще могут что-то дать, а у нас вся документация в «белую». Вбелую же денег не дают, никто не хочет показывать свои доходы.

– Известна ваша позиция – помогать неизвестным людям. Потому что поддержка звезд – это не помощь, а самопиар.

– Да. Это распространенное явление на Западе. Там престижно помогать молодежи, а не лицам с обложки. Я в Штутгарте разговаривал с топ-менеджером «Мерседеса», и он с гордостью сказал: «Мы – компания, которая открывает новые имена!» А у нас этой культуры нет.

– Вы часто подчеркиваете, что вы не коммерческий режиссер, вам важней воплотить свои идеи. А отобьется кино или нет, вам – и, что самое странное, даже вашим спонсорам – не очень интересно.

– Эта фраза выхвачена из контекста. Мне, конечно, интересен коммерческий успех картины, очень интересен. Дело тут в первую очередь не в деньгах; для меня коммерческий успех – это большое количество зрителей, которые посмотрят фильм. Сейчас все с нетерпением ждут «Эйфорию». От ее успеха или неуспеха напрямую на много лет вперед зависит судьба русского кино. Если «Эйфория», будучи творческим фильмом, отобьет деньги в прокате, то все станет ясно. И другие продюсеры поймут, что эта ниша сегодня пустая. Я говорю про прогрессивное кино.

– Прогрессивное – в смысле глубокое?

– Да. Глубокое и тем не менее приносящее доход. А Америке оно дает прибыль. Не сравнимую, конечно, с «Матрицей»-3, но достаточную для существования продюсерского кино, там для этого есть мощная культурная прослойка. В общем, коммерческий успех, конечно, нужен.

– Такое ощущение, что вы знаете, как хорошо заработать на искусстве, но сознательно этого избегаете. Вот скажите: есть у вас рецепт как разбогатеть?

– Рецепт есть, и он простой. Меня звали писать сценарии сериалов для ведущих телеканалов. Я не могу назвать сумму, но деньги там очень хорошие. Два-три сериала – и я мог бы купить квартиру в центре Москвы.

– Что заняло бы у вас времени сколько?

– Полтора года.

– Вам и так хватает. Или вы бессребреник?

– Ну, состоятельным я не являюсь, живем мы скромно. Но в сравнении с иркутской жизнью мы живем хорошо. Не голодаем. Можем позволить себе каждый день есть в ресторане. У нас есть домработница, уборщица, няня... Конечно, не без проблем..

– Вы говорите про квартиру в центре. А сейчас у вас что, нет жилья?

– Есть. Это квартира Полины (актриса Полина Огуреева, жена. – Прим. ред.). Но хотелось бы сменять ее на большую.

– Так, может, сделать пару сериалов?

– Нет. Я не так много думаю о комфорте. И потом, так не бывает, чтоб человек полтора года пописал сценарии сериалов, а потом снова вернулся к пьесам. Я в это не верю. Такого не бывает!

– Я слышал, что вам реально предлагали делать сценарий по книжке Оксаны Робски.

– Да, Сергей Члиянц предлагал. Если подойти к этому не как к серьезному сюжету о жизни Рублевки, но как к феномену, посмотреть на эти проблемы со стороны, могло быть интересно. Я представляю себе, как эти книги воспринимаются в Иркутске: ах, у героини осталось всего три миллиона, она разорена! Срез жизни объевшейся дамы.

– Ну ладно, вы не хотите, дело ваше. А другие? Вот кругом полно учебников типа «Как написать хороший сценарий». Реально этому научиться?

– Хороший сценарий написать можно, да только потом с ним что делать? К сожалению, по большинству хороших сценариев фильмы не снимают. А снимают часто по плохим. Сценарий зависит от направления киностудии, от того, сможет ли продюсер его продать. Я очень хорошо знаю эту жизнь, поскольку знаком с нашими ведущими продюсерами... И понимаю это. Бывает, мне кто-то показывает кусок своего сценария, который он начал писать – я говорю ему: это не будет поставлено. Разве только если ты это для души пишешь. Но ситуация меняется! Вот Сергей Члиянц начинал вроде работать со сценарием фильма «Возвращение», а потом отказался. И потом пожалел об этом – после того как фильм получил венецианского льва. Кроме того, что слава, фильм еще и продался хорошо.

ТЕАТР

– Иван! Театр сегодня – искусство не очень... Э-э-э... Не очень актуальное. Оно даже какое-то занудное. Театральные студенты, критики, приезжие – ну, кто еще сейчас ходит по театрам?

– Ну, еще так называемая элита, которая выгуливает своих жен... Если это интервью прочитает уважаемый мной Олег Павлович Табаков, он скажет: «Дорогой Иван, ты неправ!» И покажет мне бумаги, доказывающие, что билеты в театр проданы все.

– В его случае люди идут не в собственно театр, они идут посмотреть на Табакова и Зудину, на то, как общаются эти контрастные персонажи хотя бы на сцене. Зритель примеряет на себя...

– Нет, проблема шире: она в том, что театр потерял место духовного лидера. Какое он занимал во времена Щепкина и Мейерхольда, во времена «любимовской» Таганки...

– Теперь куча телеканалов, церковь открыта, – какой смысл искать духовность в театре? Опять пытаться там высмотреть кукиш в кармане?

– Я не об этом. Я не про театр как глоток свежего воздуха – политического или социального. В театре есть то, чего нет ни на ТВ, ни в кино: действие разворачивается перед тобой, здесь и сейчас! Это живая энергия! Если эту энергию соединить с философской мыслью, то человек испытывает мощную эмоцию, и если эта эмоция кладется на какой-то смысл, то человек развивается в эту секунду. Кино этого тоже добивается, но не так, иначе. Здесь и сейчас – только в театре возможен этот трюк.

– Вы хотите сказать, что это камлание такое?

– Да, да, камлание! Конечно, театр – это сакральное искусство.

– Вы как шаманы, только белые. И не в тундре, а в центре Москвы, причем без бубнов и оленьего сала.

– Да, конечно! Но только не надо это путать с занудством и сектантством.

– А часто получается именно так в театре, например в «Практике» в Трехпрудном, где вы ставите пьесы?

– Да, часто. Но в таком случае это неинтересно. Мольер, Шекспир, сатира Гоголя – это, конечно, шаманство, в вашем смысле. Проблема в том, что театр стал развлекательным. И в таком качестве он, конечно, проигрывает развлекательным искусствам – ТВ и кино, которые сильнее в этом, у них больше средств. И вот как развлекательное искусство театр молодежи не нужен. Они только что в машине диск слушали, они только что посмотрели Тарантино, а театр как будто не знает о существовании Тарантино! И молодежь говорит: «Это ерунда тут у вас!»

МАТ И БОГОХУЛЬСТВО

– И чтоб этого избежать, вы тащите в спектакли современность. Мат, например.

– Ну почему – мат?

– Это не ко мне вопрос. Вы сами жаловались, что старые режиссеры демонстративно выходят из зала, услышав мат на вашей сцене. Вот вы из новой пьесы мат выкинули, а потом вернули, поскольку исчезла энергетика.

– Да, было такое...

– А что выкинули, интересно?

– Слово «пиздак». Там была фраза: «И я ударил этого пиздака». Пиздак – это не пизда, и не пиздюк. Это такое как бы нелепое слово. Да, я написал его, а после выкинул. Понял, что заменить его ничем не могу – и вернул обратно. Мат бывает разный. Есть мат для эпатажа, что мне совершенно не близко. Есть мат как энергия. Я б счастлив был его убрать, эти маты... О, если бы можно было без этого обойтись! Увы, мат – это неизбежно. Он дает единственную возможность говорить о высоких проблемах так, чтоб не возникало пафоса. Это то, что у Бахтина называется снижением, – это когда он анализирует низкую лексику в «Гаргантюа».

– Значит, современный русский язык не достиг еще того уровня, чтоб на нем можно было обсуждать высокие темы без мата...

– Это не язык не достиг, это наше восприятие искусства и мира не достигло такого уровня! Я недавно выступал на радио «Культура», по поводу мата. И одна дама позвонила и говорит: «А что же будет, если детям позволят ругаться матом?» И я сразу по ее голосу представил себе картину, как она за мат своего ребенка ставит в угол и говорит – еще услышу, я тебе все губы оторву, и бьет его! У меня в семье нет запрета на мат вообще. Сын не ругается... Думаю, чтоб победить мат, надо его официально разрешить – и он исчезнет.

– Тут можно провести параллель между вами и Рушди с Уэльбеком. Они прибегли, прости Господи, к богохульству, и это дало хороший коммерческий результат. Богохульство сейчас хорошо продается.

– В моих пьесах не может быть богохульства. Я не с кем не борюсь, тем более с Богом. Мои герои – это люди, которые разрушают, чтобы найти.

– Минуточку. Я хотел бы уточнить. Правильно ли я понял, что когда у вас в пьесе «Бытие-2» пророк Иоанн поет частушку про гомосексуалистов, а сумасшедшая дама в том же тексте посылает самого Бога на три буквы, то это вы не считаете богохульством?

– Нет, конечно.

– И людям нравится.

– Это не из серии «нравится не нравится». Это кто как поймет. На Западе, к сожалению, пьеса, «Бытие-2», гораздо популярнее, чем в России.

– А что они там понимают из вашей пьесы?

– Да то же самое, что и здесь. Там, кстати, даже интересней играть, потому что там, в Европе, культурный уровень в целом повыше. Чем в России.

– И это вы про нацию Толстого и Достоевского...

– Такой нации сейчас нет.

– Кстати, одной из примет современности я считаю не только широкое хождение мата, но и нелепые орфографические ошибки, каких при советской власти нельзя было представить – в объявлениях, на ценниках... Я смотрю на это с литературным восторгом. Вот и у вас на сайте огромное количество ошибок. Это в моих глазах делает ваше искусство особенно современным! В этом – дух времени... Это смотрится как художественный прием.

– Я мог бы сказать, что это такой прием, – но это, увы, не прием. Всех уволю!

– Не, не. Не трогайте, оставьте как есть! Очень современно...

ТВОРЧЕСКИЕ ПЛАНЫ

– Ну, давайте коротко о планах.

– Я вообще, честно говоря, выпал из процесса. Потому что у меня репетиции сейчас идут и голова только одним занята. Когда мне напомнили, что пора лететь в Венецию, я был в ужасе. Терять на это время сейчас, когда каждый день на счету! Когда мне говорят – «премьера» – я думаю о премьере не фильма, про который я уже и забыл, а спектакля. Это будет 24 октября в театре «Практика».

– А пьесу можно посмотреть?

– Нет, я ее не показываю никому. Это очень странная вещь. Кажется, мне удалось наконец написать текст настоящий. В первый раз! Это настоящая русская литература!

Мы репетируем, это очень сложно.

ИТОГО

– Иван! Кто еще с вами? Какие драматурги вам впору?

– мы все работаем на будущее. Я уверен, что скоро в России появятся настоящие большие драматурги. А мы пока просто удобряем им почву. Кто-то же должен выполнить эту задачу... Это не обидно. Но скоро появится настоящий великий драматург! Он еще не пишет, но скоро начнет. Надеюсь, что он уже подросток. Но точно не взрослый.

– Это будет драматург уровня Володина?

– Нет, выше – при всем моем уважении к Володину. Придет человек уровня Шекспира!

автор: Игорь Свинаренко

Фото: Сергей Величкин

Опубликовано в журнале «Медведь» №98, 2006

Медведь

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе