До Петушков прокатились мы с русскими литовцами

Литература, театр, жизнь

Полвека назад Венедикт Ерофеев закончил свою поэму в прозе «Москва – Петушки»


В одном из сборников воспоминаний об ее авторе, намного превышающих по числу страниц написанное им самим, есть эпизод, очень важный для понимания того, как не надо ставить Ерофеева на театральной сцене.

Подруга его студенческой юности Лидия Любчикова, прототип героини «Петушков», рассказывает, как однажды пришел Веня в театр на Малой Бронной, на один из первых спектаклей по мотивам его только что изданной книги.

В роли Венички, тесно соотнесенной в тексте с личностью автора, рычал, метался, валялся по подмосткам «звероподобно расхристанный» артист, из любимцев публики, Мартынюк.

Как вскоре выяснилось, такой «трактовкой» роли он начисто отбил у самого Ерофеева желание вообще ходить в театр – жить автору «Петушков» тогда оставалось всего ничего, Господь взял его на небо в мае 1990 года.

У Любчиковой то и дело находили мы нечто похожее на ремарки из первых рук, обращенные к режиссерам всех времен и народов.

Вот хотя бы такую: «Много в спектакле рычаний и мало любви».

Ерофеев, говорит Лидия, смотрел на жизнь «с горестной нежностью», и он не бросил бы, как Веничка на Малой Бронной, пьяную женщину на пол – аккуратно положил бы ее.


И никакого «голого пуза» никогда не могло быть у Венедикта в жизни, а значит, и у Венички на сцене.

В жизни, было дело, классик советского самиздата конфузливо прикрывал рукой воротник рубашки, потому что рубашка была без верхней пуговицы.

А вот показанная на одном из Волковских фестивалей в Ярославле постановка «И немедленно выпил…» подобное жесткое испытание, смею до сих пор думать, вполне бы выдержала.

Чего в спектакле тогдашнего художественного руководителя театра из Вильнюса Владимира Тарасова не было и быть не могло, так это расхристанности, а тем более звероподобной.

Сам способ существования на сцене Венички (эту роль играл Владимир Серов) вполне доходчиво для любого зрителя передал на суперзанавесе постановки давний творческий партнер Тарасова – знаменитый живописец Илья Кабаков.

Над городскими крышами видели мы на занавеси летающих без всяких крыльев людей. Парящих вместе с причиндалами оседлого быта вроде дивана или лестницы - стремянки. Их разбросало по небосводу будто порывом невидимого смерча.

Артист Серов, кстати, выпускник Ярославского театрального училища, легко и как бы мимоходом убеждал нас, что высокоградусное инобытие – раздвоение, даже, если можно так выразиться, рас-троение героя (среди действующих лиц были у литовцев Веня I и Веня II) сродни свободному воспарению от затоптанных и неметеных осенних тротуаров, ржавых и закаканных голубями водостоков, от бравой песенки Николая Рыбникова о монтажниках - высотниках «Не кочегары мы, не плотники» и спивающихся общежитий турбоукладчиков куда - то к заоблачным вершинам веничкиной собственной эрудиции, с такими привычными для него именами Тургенев, Бунин, Римский – Корсаков, Мусоргский.

Впрочем, имена композиторов в этом перечне – а он в авторском тексте «Петушков» гораздо длиннее – по справедливости должны стоять первыми.

О музыкальных реминисценциях Венички и очень серьезном отношении самого Ерофеева к самому свободному из искусств – музыке (его первая упоминаемая биографами проза называлась «Шостакович») написаны подробные исследования.

Как писал я тогда в газетной рецензии на этот спектакль, его постановщику Тарасову читать их было совсем не обязательно.


Для экс - барабанщика знаменитой вильнюсской горячей тройки «ГТС» (Ганелин, Тарасов, Чекасин), автора многих музыкальных проектов для кино, театра, оркестров нежная веничкина полная мелодий душенька вся была на слуху.

Потрясающий звукоряд представления поднимал нас от лихой бравады песенки о высотниках и железобетонной ритмики марша трудовых резервов к великим мелодиям - молитвам о любви, верности и смерти из опер Доницетти и Пуччини.

В спектакле литовского театра мы видели, как лбом об пол всякий раз заканчивались эти взлеты (как и у Ерофеева, в сопровождении ангелов), на столь коварной подъемной силе винных паров.

В финале его мы слышали торжественные голоса дикторов, ведущих некоего радиорепортажа с демонстрации трудящихся на главной площади страны, а на заднике возникали знакомые очертания украшенных кумачом кремлевских твердынь и мавзолея Ленина.

Здесь - то двое неизвестных в черных пальто и всадят зловещее «шило» в сердце Венички.

Владимир Тарасов, написавший собственную сценическую версию «Петушков», считал ее «рассказом о сгоревшем советском прошлом».

Всё так, - помнится, подумалось после спектакля, - но только ли об этом постановка русских литовцев?

Тогда, десятилетие спустя после того, как календарное «советское прошлое» приказало долго жить, проект «И немедленно выпил…» вовсе не смотрелся историческим повествованием о том, что навсегда отболело у нас в душах.

Как раз потому, что своими трагическими страницами о езде в никуда Венедикт Ерофеев никого и ни в чем не обличает, они и сегодня попадают прямо в солнечное сплетение.

И вам, и вам. И вам тоже.


Одной из первых читательниц, еще самиздатовского, текста «Петушков» стала, волею обстоятельств в Париже, Белла Ахмадулина.

Цитата по публикации в сборнике «Проза поэта» (Москва, «Вагриус», 2001): «Свободный человек! – вот первая мысль об авторе повести, смело сделавшем ее героя своим соименником, но отнюдь не двойником. Герой – Веничка Ерофеев – мыкается, страдает, вообразимо и невообразимо пьет, существует вне и выше предписанного порядка. Автор – Веничка Ерофеев – сопровождающий героя вдоль его трагического пути, - трезв, умен, многознающ, ироничен, великодушен».

И дальше:

«В надежде, что вещь эта все-таки будет напечатана на своей родине, не стану касаться ее содержания. Скажу лишь, что ее зримый географический сюжет, выраженный в названии – лишь внешний строгий пунктир, вдоль которого следует поезд со всеми остановками. На самом деле это скорбный путь мятежной, любящей, парящей и гибельной души».

Про это ведь и памятник писателю Ерофееву в Москве, открытого в мае 2000 года, к десятой годовщине его ухода. Герой его отлитой в бронзе мизансцены ждет поезда на Петушки, в кои-то веки собрался навестить возлюбленную.

Одной рукой держится он за аншлаг со словом «Москва», другой прижимает к себе чемоданчик с гостинцами для сына.

На гранитном постаменте на века выбиты слова, такие понятные в отечестве нашем и не только сверстникам Венички: «Нельзя доверять мнению человека, который еще не успел опохмелиться».

Чуть поодаль видим мы и героиню Ерофеева. Она тоже хочет что-то   сказать нам. Прислушаемся. «В Петушках жасмин не отцветает и птичье пенье не молкнет».

Прошлое уходит, а грозный русский вопрос – пить или не пить? – по -прежнему с нами, грешными.

Недаром же наш сосед в зрительном зале Волковского театра в тот вечер, причем задолго до конца представления, видимо, и сам того не ведая, одарил артистов великого лаконизма и меткости репликой, что тянула, может быть, на целую рецензию.

«Я это где - то уже видел», - вымолвил он в сердцах. Вслух, но ни к кому конкретно не обращаясь.

Тогда я просто не успел собраться с духом, чтобы что-то соседу ответить. Отвечу сейчас. То - то и оно, что мы все с вами это где - то уже видели.

В любые времена.

И при жизни Ерофеева.

И после его ухода.

И при смене веков, когда в Москве появился памятник «Москва – Петушки», а Вильнюсский театр привез свою постановку на фестиваль имени Федора Волкова.

Видели. Видели! Только что в пьяной аварии знаменитого артиста, с гибелью человека на столичном Садовом кольце. Да-да, даже и в нынешнем году 2020, из-за пандемии без сколько - нибудь заметного ажиотажа в винных магазинах успевшем перевалить за половину.

Юлиан Надеждин.

Автор
Юлиан Надеждин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе