Старые сказки о главном
29 ноября 2023 ● "Коммерсантъ Weekend"
Пафос истории и пафос современности в искусстве.
Элеанор Антин. «Конструируя Елену из "Одиссеи Елены"», 2007
Фото: Courtesy Richard Saltoun Gallery, London and Rome
В Картинной галерее Венской академии художеств открыта изысканная выставка «Исторические сказки. Факт и вымысел в исторической картине», демонстрирующая битву пафоса большого нарратива с пафосом его деконструкции.
Все старые академии похожи друг на друга, каждый академический музей несчастлив по-своему. Широкие мраморные лестницы, гулкие коридоры и — где-то, как в Милане, роскошное собрание и туристические толпы, так что не продохнуть, где-то, как в Петербурге, остатки былой роскоши, студенты за копированием образцов и редкие визитеры-специалисты. Картинная галерея Венской академии художеств несчастлива тем, что толпы туристов бегут сломя голову по анфиладе с прекрасными флорентийцами и венецианцами, французами и голландцами, рубенсами и тицианами, гюберроберами и рембрандтами, чтобы в последнем зале благоговейно застыть перед «Страшным судом» Босха. Конечно, академическая наука, высочайшие достижения которой в виде копий и оригиналов как раз и собраны в академических музеях, стояла — уничижение паче гордости — на принципе «мы карлики на плечах гигантов». Но Босха с его готической чертовщиной никогда не было среди этих гигантов. Со временем все смешалось в академиях, и почти каждую вещь из венской коллекции можно каким-то образом соотнести с академической грамматикой, даже «Лукреция» Кранаха Старшего перед смертью как будто бы завещает грядущим поколениям корпеть над учением о пропорциях и формулами обнаженной натуры. Каждую, но только не босховскую кунсткамеру средневекового воображения, что так зачаровывает современного зрителя. Академия веками трудилась над словарем визуального языка, для того чтобы художник мог рассказывать историю, соревнуясь с эпической поэзией и придворной летописью, но, боже упаси, не так, как Босх, да и какая история может быть после Страшного суда.
Выставка «Исторические сказки. Факт и вымысел в исторической картине», сделанная новым директором Художественных собраний Венской академии Сабиной Фоли, объясняет, как устроен этот архаичный словарь и как современное искусство трудится над его отменой или обновлением. «Сказки» размещены или, вернее, внедрены в анфиладу Картинной галереи: и произведения старых мастеров из других музеев (на выставку привезли, например, «Самопожертвование Марка Курция» — грандиозное тондо Веронезе, висящее в Кунстхисторишес под самым потолком так, что конь храброго римлянина как будто бы прыгает не в невесть откуда взявшийся на форуме провал, а прямо на головы зрителей, можно рассмотреть вблизи, уперевшись взглядом в лошадиное брюхо), и работы современных художников подмешаны к тому, что всегда пребывает в постоянной экспозиции. Афиша к «Сказкам» представляет собой коллаж из двух вещей, складывающихся в комическую аллегорию власти: гибридная фигура самодержца в наполеоновских сапогах и офисном пиджаке с мусорным ведром на швабре вместо скипетра скомпонована так, что нижняя ее часть взята из гравюры со знаменитой картины мэтра салонного академизма Поля Делароша «Наполеон после отречения от престола во дворце Фонтенбло», а верхняя — из диптиха художницы-постконцептуалистки Аны Торфс «Революция», в котором обыгрываются разные образы и значения, ассоциирующиеся с заглавным словом, от политического радикализма до Салона отверженных. Старое искусство исполнено пафоса великой истории и непреходящих исторических сюжетов — битв цивилизации и варварства, империй, героев, катастроф; новое искусство исполнено пафоса разоблачения устаревших сказок. Выставка умна, иронична, изощренна и требует долгого чтения — не этикеток, а самих сложно рифмующихся друг с другом экспонатов. К последнему залу силы публики иссякают — перед Босхом почти никого нет. Совместными усилиями старый и новый пафос справляются со «Страшным судом».
Предисловием к «Сказкам» служит огромная репродукция карикатуры Джона Лича «Субстанция и тень», опубликованной в «Панче» летом 1843 года: группа нищих, попрошаек, беспризорников и калек явилась на выставку и разглядывает картины сытой, благополучной жизни. Карикатура в «Панче» сопровождалась пространным издевательским комментарием: правительство, дескать, не обязано раздавать деньги беднякам — с них будет вполне достаточно тени богатства, показанного на подобной выставке. Сегодня к «панчевскому» комментарию, полному указаний на конкретные лица и обстоятельства, нужен еще более детальный исторический комментарий со множеством подробностей: о пауперизации, социальном расслоении, растратах госбюджета, коррупции и тому подобных материях. Но и без этих знаний картинка выглядит поразительно актуально, и дело даже не в сатирической стратегии автора, которую сегодня назвали бы субверсивной аффирмацией: мы с легкостью можем спроецировать эту старинную английскую карикатуру на современность не только в том смысле, что расслоение, растраты и коррупция по-прежнему с нами, но и в том, что искусство, пусть теперь оно не приукрашивает жизнь, а бичует язвы и пороки, продолжает играть роль иллюзии, подменяя прямое действие критическим дискурсом. Английское cartoon, восходящее к итальянскому cartone, «картон», обозначающее карикатуру и попавшее во многие языки из английского именно в этом значении, было употреблено впервые как раз в связи с «Субстанцией и тенью». Лич имел в виду вполне конкретную выставку, над которой насмехалась редакция «Панча»: речь шла о Вестминстерской выставке картонов 1843 года — экспонентам предлагалось представить на конкурс картоны (то есть крупноформатные эскизы к фрескам) на сюжеты из британской истории, победителям сулили денежные призы и заказы на росписи в послепожарном парламенте. Остроумный кураторский прием: карикатура Лича воспроизведена в таком увеличении, как если бы это была не журнальная картинка, а картон к парламентской фреске — идеальная история и критическая современность сталкиваются лбами в этой репродукции.
Выставка картонов 1843 года была устроена в Вестминстере не просто ради того, чтобы показать проекты оформления здания in situ, но и в пику Королевской академии, которая, по всеобщему мнению, не справлялась со своей первостепенной миссией — поддерживать должный уровень исторической живописи, главного жанра в академической иерархии. Не справлялись не только в Лондоне — венские «Сказки» показывают, что первый кризис большого нарратива, каковым в области изящных искусств и была историческая картина в широком смысле, наступил не в середине XX, а в середине XIX века, когда живописная история встретилась с репортажной современностью. Это не в злополучного мексиканского императора целятся республиканцы с акварелей и литографий Эдуарда Мане, рисующего так, как будто бы видел своими глазами расстрел Максимилиана, а не на «Повстанцев» Гойи насмотрелся, это само современное искусство пришло расправиться с классической традицией. Корни современности — не в модернизме и новых «формулах пафоса», корни современности в реализме. Разумеется, свою лепту внесла фотография: обещала рассказать всю правду и представить целостную картину, а потом принялась кадрировать, умалчивать и врать не хуже Рубенса в придворных аллегориях. С революцией технических медиа начинается расхождение: к историческому словарю академии — руина, фигура, героическая или жертвенная нагота, император, триумф, герой, лошадь, битва, после сражения, катастрофа, пейзаж руин — продолжают обращаться художники, работающие с фотографией, кино и видео, Даница Дакич и Элеанор Антин, Харун Фароки и Александер Клуге, Сиприен Гайяр и Омер Фаст, Джон Мерфи и Ана Торфс, но не для того, чтобы найти там единственно верное толкование. Толкований множество, смыслов — облако, подтекстов — мириад, линии повествования не пересекаются, рассказы фрагментарны. Впрочем, ни одному из современных художников не удается деконструировать большой нарратив исторического жанра так, как это сделал великий мастер барокко Сальватор Роза в «Римской битве»: в гигантском полотне, больше похожем на ковер причудливого узора, есть почти все слова из словаря — герои, лошади, руины, поле сражения, катастрофа,— но они не складываются во внятные предложения, а слипаются в воинственную и трагическую кашу. Образ истории как кровавой мясорубки на века — Роза выигрывает и у современности, и у Босха. Подчистую.
«History Tales. Fakt und Fiktion im Historienbild». Академия художеств, Вена, до 26 мая 2024 года
Фото: Courtesy Richard Saltoun Gallery, London and Rome
В Картинной галерее Венской академии художеств открыта изысканная выставка «Исторические сказки. Факт и вымысел в исторической картине», демонстрирующая битву пафоса большого нарратива с пафосом его деконструкции.
Все старые академии похожи друг на друга, каждый академический музей несчастлив по-своему. Широкие мраморные лестницы, гулкие коридоры и — где-то, как в Милане, роскошное собрание и туристические толпы, так что не продохнуть, где-то, как в Петербурге, остатки былой роскоши, студенты за копированием образцов и редкие визитеры-специалисты. Картинная галерея Венской академии художеств несчастлива тем, что толпы туристов бегут сломя голову по анфиладе с прекрасными флорентийцами и венецианцами, французами и голландцами, рубенсами и тицианами, гюберроберами и рембрандтами, чтобы в последнем зале благоговейно застыть перед «Страшным судом» Босха. Конечно, академическая наука, высочайшие достижения которой в виде копий и оригиналов как раз и собраны в академических музеях, стояла — уничижение паче гордости — на принципе «мы карлики на плечах гигантов». Но Босха с его готической чертовщиной никогда не было среди этих гигантов. Со временем все смешалось в академиях, и почти каждую вещь из венской коллекции можно каким-то образом соотнести с академической грамматикой, даже «Лукреция» Кранаха Старшего перед смертью как будто бы завещает грядущим поколениям корпеть над учением о пропорциях и формулами обнаженной натуры. Каждую, но только не босховскую кунсткамеру средневекового воображения, что так зачаровывает современного зрителя. Академия веками трудилась над словарем визуального языка, для того чтобы художник мог рассказывать историю, соревнуясь с эпической поэзией и придворной летописью, но, боже упаси, не так, как Босх, да и какая история может быть после Страшного суда.
Выставка «Исторические сказки. Факт и вымысел в исторической картине», сделанная новым директором Художественных собраний Венской академии Сабиной Фоли, объясняет, как устроен этот архаичный словарь и как современное искусство трудится над его отменой или обновлением. «Сказки» размещены или, вернее, внедрены в анфиладу Картинной галереи: и произведения старых мастеров из других музеев (на выставку привезли, например, «Самопожертвование Марка Курция» — грандиозное тондо Веронезе, висящее в Кунстхисторишес под самым потолком так, что конь храброго римлянина как будто бы прыгает не в невесть откуда взявшийся на форуме провал, а прямо на головы зрителей, можно рассмотреть вблизи, уперевшись взглядом в лошадиное брюхо), и работы современных художников подмешаны к тому, что всегда пребывает в постоянной экспозиции. Афиша к «Сказкам» представляет собой коллаж из двух вещей, складывающихся в комическую аллегорию власти: гибридная фигура самодержца в наполеоновских сапогах и офисном пиджаке с мусорным ведром на швабре вместо скипетра скомпонована так, что нижняя ее часть взята из гравюры со знаменитой картины мэтра салонного академизма Поля Делароша «Наполеон после отречения от престола во дворце Фонтенбло», а верхняя — из диптиха художницы-постконцептуалистки Аны Торфс «Революция», в котором обыгрываются разные образы и значения, ассоциирующиеся с заглавным словом, от политического радикализма до Салона отверженных. Старое искусство исполнено пафоса великой истории и непреходящих исторических сюжетов — битв цивилизации и варварства, империй, героев, катастроф; новое искусство исполнено пафоса разоблачения устаревших сказок. Выставка умна, иронична, изощренна и требует долгого чтения — не этикеток, а самих сложно рифмующихся друг с другом экспонатов. К последнему залу силы публики иссякают — перед Босхом почти никого нет. Совместными усилиями старый и новый пафос справляются со «Страшным судом».
Предисловием к «Сказкам» служит огромная репродукция карикатуры Джона Лича «Субстанция и тень», опубликованной в «Панче» летом 1843 года: группа нищих, попрошаек, беспризорников и калек явилась на выставку и разглядывает картины сытой, благополучной жизни. Карикатура в «Панче» сопровождалась пространным издевательским комментарием: правительство, дескать, не обязано раздавать деньги беднякам — с них будет вполне достаточно тени богатства, показанного на подобной выставке. Сегодня к «панчевскому» комментарию, полному указаний на конкретные лица и обстоятельства, нужен еще более детальный исторический комментарий со множеством подробностей: о пауперизации, социальном расслоении, растратах госбюджета, коррупции и тому подобных материях. Но и без этих знаний картинка выглядит поразительно актуально, и дело даже не в сатирической стратегии автора, которую сегодня назвали бы субверсивной аффирмацией: мы с легкостью можем спроецировать эту старинную английскую карикатуру на современность не только в том смысле, что расслоение, растраты и коррупция по-прежнему с нами, но и в том, что искусство, пусть теперь оно не приукрашивает жизнь, а бичует язвы и пороки, продолжает играть роль иллюзии, подменяя прямое действие критическим дискурсом. Английское cartoon, восходящее к итальянскому cartone, «картон», обозначающее карикатуру и попавшее во многие языки из английского именно в этом значении, было употреблено впервые как раз в связи с «Субстанцией и тенью». Лич имел в виду вполне конкретную выставку, над которой насмехалась редакция «Панча»: речь шла о Вестминстерской выставке картонов 1843 года — экспонентам предлагалось представить на конкурс картоны (то есть крупноформатные эскизы к фрескам) на сюжеты из британской истории, победителям сулили денежные призы и заказы на росписи в послепожарном парламенте. Остроумный кураторский прием: карикатура Лича воспроизведена в таком увеличении, как если бы это была не журнальная картинка, а картон к парламентской фреске — идеальная история и критическая современность сталкиваются лбами в этой репродукции.
Выставка картонов 1843 года была устроена в Вестминстере не просто ради того, чтобы показать проекты оформления здания in situ, но и в пику Королевской академии, которая, по всеобщему мнению, не справлялась со своей первостепенной миссией — поддерживать должный уровень исторической живописи, главного жанра в академической иерархии. Не справлялись не только в Лондоне — венские «Сказки» показывают, что первый кризис большого нарратива, каковым в области изящных искусств и была историческая картина в широком смысле, наступил не в середине XX, а в середине XIX века, когда живописная история встретилась с репортажной современностью. Это не в злополучного мексиканского императора целятся республиканцы с акварелей и литографий Эдуарда Мане, рисующего так, как будто бы видел своими глазами расстрел Максимилиана, а не на «Повстанцев» Гойи насмотрелся, это само современное искусство пришло расправиться с классической традицией. Корни современности — не в модернизме и новых «формулах пафоса», корни современности в реализме. Разумеется, свою лепту внесла фотография: обещала рассказать всю правду и представить целостную картину, а потом принялась кадрировать, умалчивать и врать не хуже Рубенса в придворных аллегориях. С революцией технических медиа начинается расхождение: к историческому словарю академии — руина, фигура, героическая или жертвенная нагота, император, триумф, герой, лошадь, битва, после сражения, катастрофа, пейзаж руин — продолжают обращаться художники, работающие с фотографией, кино и видео, Даница Дакич и Элеанор Антин, Харун Фароки и Александер Клуге, Сиприен Гайяр и Омер Фаст, Джон Мерфи и Ана Торфс, но не для того, чтобы найти там единственно верное толкование. Толкований множество, смыслов — облако, подтекстов — мириад, линии повествования не пересекаются, рассказы фрагментарны. Впрочем, ни одному из современных художников не удается деконструировать большой нарратив исторического жанра так, как это сделал великий мастер барокко Сальватор Роза в «Римской битве»: в гигантском полотне, больше похожем на ковер причудливого узора, есть почти все слова из словаря — герои, лошади, руины, поле сражения, катастрофа,— но они не складываются во внятные предложения, а слипаются в воинственную и трагическую кашу. Образ истории как кровавой мясорубки на века — Роза выигрывает и у современности, и у Босха. Подчистую.
«History Tales. Fakt und Fiktion im Historienbild». Академия художеств, Вена, до 26 мая 2024 года