Сегодня Алексею Герману исполнилось бы 75 лет

Сослагательное наклонение в применении к нему начинает звучать неуверенно. Как минимум, потому, что он остается ньюсмейкером. Его последний фильм - после четырнадцати лет съемок - обещают завершить в этом году. Его фильм 1984 года "Мой друг Иван Лапшин" вошел в программу "Венецианская классика" международного кинофестиваля в Венеции. Жест, который призван закрепить тот очевидный факт, что произведения автора "Лапшина...", "20 дней без войны", "Проверки на дорогах" и "Хрусталев, машину!" принадлежат европейской классике.


Кинорежиссер Алексей Герман-старший

С одной стороны, это и без жестов понятно. Потому что Герман принадлежит той европейской традиции авторского кинематографа, где режиссер - демиург, главнокомандующий и философ в одном лице. И в этой традиции тема истории, "наследия", "прошлого" - одна из ключевых, больных тем, прочно связанных с проблемой культурной самоидентификации Европы. Вроде бы те же самые темы, на которыми бился режиссер Алексей Герман. С другой стороны, он решал их настолько "поперек" привычного хода, ломая стереотипы, любые ожидания, что получалось - как ни крути, что под вопросом сама модернистская концепция истории как некоего движения к лучшему, рационально выстроенному будущему, с образами всемогущего "ренессансного" человека и прогресса... Похоже, с этой точки зрения, десятилетие съемок последнего фильма "Трудно быть богом" - это симптом не столько режиссерских проблем, сколько трагического тупика истории.

Разумеется, не один Герман задавался этой проблемой, обозначенной в Европе еще в середине 1950-х. Но оказавшись перед ней, он отказывается от тех структур повествовательной "поддержки", на которые мог опираться европейский кинематограф. Ни античный миф об Улиссе, возвращающемся на родную Итаку, ни исторический роман тем паче не годились для опоры. Собственно, фильмы Германа похожи на антироманы. Как обстоят дела в историческом романе? Есть частный герой, который случайно становится свидетелем исторических событий. Его маленькая жизнь вплетается в канву "большой Истории". У Германа жизнь маленького человека никуда не вплетается, она слишком незаметна для этого. Она идет сама по себе, а История - по нему. То есть по человеку. И нет объяснения, почему. Более того, нарратив большой Истории распадается на фрагменты, которые не состыкуются. Историк кино Евгений Марголит в одной из статей вспоминает слова Иосифа Бродского, что "в настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор". Похоже, что для фильмов Германа - это точное описание. Гибель хора - это и есть гибель связной единой нити повествования, которое знает, к какой цели оно движется.

В этом смысле не удивительно, что не раз в своих интервью Герман подчеркивал, что его фильмы вырастают из стихов, из поэзии. В интервью Антону Долину он рассказывал, что "ко всем сценариям сначала печатал две-три страницы стихов, которые должны были группу нацелить на то, как мы будем снимать. Потом-то спросил - да никто их и не читал". Стихи задавали интонацию - для него самого, прежде всего. Но это не интонация оды, и не элегии, часто - популярной песни, а кажется - частушки, грубой, точной, смешной. В любом случае - это осколок, который мешается с глыбами, камнями, песком и грязью... Про который неизвестно, станет ли он краеугольным камнем или будет выброшен за ненадобностью.

Другую параллель Алексей Юрьевич упоминает в разговоре с Любовью Аркус: "Много помню довольно страшного и прекрасного. Я помню, как мальчика, семью которого выселяли из Ленинграда, как он пришел в класс, залез под стол и оттуда бросился на учительницу, пытаясь укусить ее за ногу. А все-таки помню и старика Орбели, который со мной гулял и рассказывал всякие истории. У меня только потом, знаешь, как на пленке фотографической все стало проявляться, я стал понимать, ГДЕ я жил, ЧТО я тогда видел. А тогда я любил папу и маму, лес, речку и озеро, драться и гонять на велосипеде. Любил своих приятелей и папиных друзей - и только потом, потом понял С КЕМ судьба свела меня в детстве. Но даже когда я понял весь ужас этой страны, что же мне, понимаешь, было делать? Ведь другой у меня не было".

Как ни странно, тут самое интересное слово - "проявляться". Тема нагоняющего прозрения, понимания, проявления - фактически тот же эффект, который переживают зрители его фильмов. Это эффект понимания собственного воспоминания. Перед нами погружение не в историю - в память, которая зыбка, фрагментарна, и с подозрением относится к легким переходам в повествовании. Легкость повествования - первый признак легенды, мифа. Не потому ли Герман бежит к "поэзии", даже "фотографии" от "большого эпоса"? Не потому ли так упорно настаивает на съемочной площадке: "Не надо со мной спорить, потому что это мои - и он несколько раз ударил себя по лбу кулаком, - мои сны, понимаешь!". "Ни методичность, ни правильность в планы Германа не входили. Он не хотел картину снимать, он хотел ее выращивать", - замечает Алексей Злобин, бывший его ассистентом на площадке, в воспоминаниях в "Искусстве кино".

Но проблема в том, что отказ от мифа и "большого нарратива" - это еще и отказ от объяснения, от смысла. Получается, Герман растил не только фильм, он растил "смысл", тот, что должен был прирастать-проявляться в зрительском восприятии. Сможем ли мы извлечь его, вопрос не только к нему, но и к нам.

Из "Делового Завтрака" в РГ, 17.04.2007

Если говорить словами поэта - "В борьбе за народное дело я был инородное тело" - это про вас?

Алексей Герман: В отличие от своей жены Светланы Камалиты я никогда не был противником советской власти. Я им стал позднее. Я действительно был убежден, что фильм "Проверка на дорогах" необходим моей родине. Мы говорили - давайте перестанем жалеть на минутку командармов и партийцев, пожалеем просто русских и нерусских солдат, попавших в эту мясорубку.


Говорят, сам А.Н.Яковлев снимал вас с "полки"?

Алексей Герман: На одном приеме нас встретил Александр Яковлев, тогда член горбачевского Политбюро, отвел в сторону, прелестно улыбнулся и спросил: "Мне, Алексей Юрьевич, порчено Политбюро разобраться в картинах, положенных на пок. Вот мы с помощниками сидим, с черточками рядим, "Проверку на дорогах" за что запретили? Ни в каких делах даже формулировки нет.

Он мне очень нравился, Александр Николаевич Яковлев, но, знаете, у меня в ту минуту будто шерсть на загривке встала. Я его чуть не укусил. Пятнадцать лет картина на полке, сколько предательств, какое одиночество, отчаяние. (...)

Быть инородным телом, знаете, больно. Хотя и прекрасных людей, вытащивших нас из первой ямы, тоже оказалось немало.


Вы считаете, что таланты сейчас больше нуждаются в поддержке власти, чем власть в поддержке талантов?

Алексей Герман: Понять, что такое Ростроповчи, нетрудно, потому что это уже давно понял весь мир. А конкретно понять, что интеллигенция, талант не может быть вреден государству, он может быть вреден чему-то проходящем, никчемному, - вот это понять трудно. Мы говорим, талант - сумма способностей, в это способности не входит ненависть, а когда входит, уходит талант.

Текст: Жанна Васильева

Российская газета

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе