Не к Аполлону, а к читателю

Об одной из книг ушедшего от нас в эти дни Петра Львовича Вайля другой замечательный писатель-эмигрант, Андрей Синявский, сказал так: «Это не учебник, а приглашение к чтению». Вся жизнь этого человека была приглашением: к чтению, к путешествию, к обеду haute gastronomie – высокой гастрономии. Это французское выражение Вайлю наверняка очень нравилось. В русской культуре кухня все-таки относится к сфере телесного низа, и эпитет «высокая» с ней как-то не вяжется. А Вайль взялся доказать, что высоким может быть все, если в это «все» привнести элемент свободы. 

За 60 лет жизни ему это удалось. Он был человеком русско-европейского постмодерна: за свою жизнь он не просто пожил при трех абсолютно разных политических режимах (советский, западный и постсоветский), объехал и обошел пешком все значимые в культурном смысле мегаполисы от Буэнос-Айреса до Киото. Всю эту географию и историю он обдумал, выразил в слове и овеществил, оставив нам в наследство в виде своих книг, статей, радиопередач на радио «Свобода» и замечательного телевизионного цикла «Гений места», показанного на канале «Культура». 




Материала для обдумывания и овеществления оказалось более чем достаточно. Вайль родился в советской Риге в 1949 году, посреди «европейской ночи», которая впоследствии виделась ему каким-то возрождением Ассирии в середине двадцатого века. И хотя возродивший эту жестокую империю современный Навуходоносор умер, когда Вайлю было всего четыре года, объект для эстетического отталкивания остался на всю жизнь – все помпезное, учительно-лживое и напыщенное. Пресловутый «большой стиль», который воплощал в себе сталинский режим и его более мягкие поздние модификации. Со всем этим Вайль не боролся, он от этого именно отталкивался. Не интересно – и все тут. Больше того, не интересно все, что на ЭТО похоже. Не случайно по приезде в Америку в 1977 году Вайль не примкнул ни к одной из эмигрантских политических группировок, назвав их в интервью через много лет «Советским Союзом наоборот». Для традиционных борцов с советской властью он был чересчур легковесен, космополитичен, жизнелюбив и остер на язык.

«Советский романтизм уговаривал обрести крылья, российский консьюмеризм – приобрести прокладки с крылышками. Не крылья Советов, а крылышки полезных советов». Это – из книги «Гений места», из главы о Стамбуле, романтизме и Байроне, который «был развратен, а в разврате – азартен». Разврат тут, как видно, попался для аллитерации, для остроты словесного «блюда» (Вайль – автор нескольких кулинарных книг, включая «Русскую кухню в изгнании»). Вот дальше в «Гении места» - про город Толедо: «Лучшие дамы, мечи и айва – расхожая молва». Думать и писать можно про все красивое, веселое и вкусное – таково было кредо Вайля. Архитектурный термин или кулинарный изыск можно объяснить и дилетанту – и вперед, в интеллектуальное путешествие. А дальше уж читателю решать сформулированный самим Вайлем «главный вопрос эстетики» - почему одна книга лучше другой. Это, кстати, из написанной в соавторстве с Александром Генисом книги «Родная речь». В этой книге есть такое замечательное обращение: «Не к Аполлону, а к читателю». Не боги горшки обжигают и не они создают книги. Книги создают в первую очередь читатели.

Путь Вайля к читателю был весьма извилист. До 28-летнего возраста, когда удалось, наконец, уехать, Петру пришлось сменить множество профессий – от слесаря до кладбищенского рабочего. Родителей это пугало, его – забавляло. После отъезда на Запад была работа в СМИ. Сначала в газете «Новый американец», потом – на радио «Свобода». Хотя политике и новостям Вайль предпочитал вольное философствование, в масс-медиа он был на месте. «Будучи очень вдумчивым человеком, Петр Вайль не был интровертом. Всем, что он знал, он охотно делился с другими»,- вспоминает о нем главный редактор «Иностранной литературы» Александр Ливергант. 

Вайлю было в высшей степени присуще это важное для журналиста умение – «медиатизировать» исторического персонажа, представить его личность в понятных современному человеку образах. Вот он пишет о том же Байроне – «первой суперзвезде современного типа»: «В нем сошлось все, что выводит на первые полосы газет и в заголовки теленовостей. Родовитость – как у принца Чарльза, богатство – как у Гетти, красота – как у Алена Делона, участь изгнанника – как у Солженицына, причастность к революциям – как у Че Гевары, скандальный развод – как у Вуди Аллена». И в конце этот фирменный вайлевский twist, придающей всей фразе пушкинскую ироничность: «Не забудем и талант».

Затем следует рассказ о том, как Байрон при помощи современных ему средств шейпинга и бодибилдинга следил за собственным весом. 

«Толстый поэт – мне кажется, это какая-то аномалия»,- тревожно записала леди Блессингтон в свой дневник перед встречей с Байроном в Венеции, напуганная слухами об изменении его облика. Он не подвел». 

Впрочем, у Вайля поэт может быть и толстым, как Александр Дюма, главное – чтобы не был он скучным. Описывая памятник Дюма в Париже, Вайль отмечает, что писатель сидит в правильной послеобеденной позе, жаль только, что в руке вместо рюмки дижестива – перо, которым он только что сплел очередную сеть интриг с участием южнофранцузских феодалов и фавориток Людовика Четырнадцатого. «Теперь главное соперничество на титулованном уровне: «Герцоги Гасконские» и «Графиня дю Барри» - это ведущие фирмы, торгующие деликатесами из уток и гусей»,- не без удовлетворения замечает Петр Львович. 

В этой победе гастрономии над феодализмом, чревоугодия над сословностью для Вайля – высшая справедливость, победа над «большим стилем» образца семнадцатого века. Вайлю очень неприятен «большой стиль» - что у Луи Четырнадцатого, что у Сталина. Главная черта «большого стиля» - дидактичность, нравоучительность. В итоге под пером Вайля-литературоведа нравоучительно-положительные герои известных произведений выходят людьми жестокими и глупыми, а отрицательные – очаровательными шалунами-душками. Вот, например, миледи с кардиналом Ришелье из все тех же «Трех мушкетеров». Тут стоит процитировать два абзаца из «Гения места»:

«Кардинал дает задание миледи: «Будьте на первом же балу, на котором появится герцог Бекингем. На его камзоле вы увидите двенадцать алмазных подвесков; приблизьтесь к нему и отрежьте два из них». Словно о часах на танцплощадке. Ясно, что герцогское секьюрити было не на современной высоте, но даже просто технически операция под силу только самым опытным щипачам; однако и им не справиться, когда речь идет о первом министре. Никакого смущения ни у Дюма, ни у читателей, ни у миледи: ей все по клейменому плечу, поскольку она – олицетворение мирового зла, которое только после библейски тяжкой борьбы будет побеждено добром в обличии дружбы. 

Атос – кумир. Ришелье – гад. С этим не справиться ни сотням лет, ни сотням историков. Хотя Ришелье объединил Францию, основал Академию, изобрел майонез. Хотя Атос открыто тиранит верного слугу, избивает его и проигрывает в карты на манер русских крепостников; хотя Атос – холодный убийца, казнивший любимую жену по первому подозрению, не задав ни единого вопроса: «Разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве. – О Боже, Атос! Да ведь это убийство! – вскричал д’Артаньян. – Да, всего лишь убийство… - сказал Атос». Жена выжила и превратилась в миледи». 

В главе о Фонвизине в книге «Родная речь» Вайль проводит такую же реабилитацию отрицательного персонажа Митрофанушки из бессмертной комедии «Недоросль». Вайль отмечает, что речь недоучившегося Митрофанушки сочнее и веселее, чем у его нудного «перевоспитателя» Стародума. Даже перенесенная в мультфильм о Дюймовочке фраза Митрофанушки: «Не хочу учиться, а хочу жениться»,- оказывается, отражает «глубинную связь эмоций духовных («учиться») и физиологических («жениться»)». 

И ведь не поспоришь с Петром Львовичем! Придется перечитать Фонвизина. Приглашение, от которого невозможно отказаться.

Дмитрий Бабич

РИА Новости
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе