Кафку сделать былью: творчество писателя прочли через искусство СССР
12 октября 2023 ● "Известия"
Выставка в Еврейском музее предлагает нестандартный маршрут по литературным сюжетам.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Погрузиться в канцелярский абсурд, почувствовать себя героем-насекомым «Превращения» и заглянуть в утопический Замок, который оборачивается Дворцом Советов, предлагают посетителям выставки «Процесс. Франц Кафка и искусство XX века» в Еврейском музее, открывшейся 11 октября. Творчество писателя здесь можно увидеть через произведения немецких экспрессионистов и советских нонконформистов, мироощущение которых оказалось удивительно созвучно австрийскому классику. Работы приехали из Третьяковки, Эрмитажа, ГМИИ имени Пушкина и множества частных коллекций. «Известия» оценили получившийся литературно-художественный маршрут.
Лица и безликие
Выставочный проект не позиционируется как юбилейный, хотя круглых дат, на которые можно было бы сослаться, сразу две: в этом году исполнилось 140 лет со дня рождения Франца Кафки, а в следующем будет 100 лет, как писателя не стало. Наверняка и в Чехии, и в Австрии подготовят целый ряд экспозиций про своего великого гражданина (век назад Прага принадлежала Австро-Венгрии). Но окажутся ли они сильнее российского высказывания на эту тему? Вовсе не факт.
Строго говоря, московский проект — не про Кафку как такового, а про мотивы его творчества, которые неожиданно ярко прозвучали у самых разных художников, в том числе наших. Возможно даже, что здесь не было прямой связи с Кафкой. Например, когда Казимир Малевич писал своих безликих крестьян (две работы этого цикла есть в экспозиции), он, конечно, не знал героев «Процесса» и «Замка», лишенных фамилий. А вот советские концептуалисты Илья Кабаков и Виктор Пивоваров вполне могли зачитываться сборниками писателя, начавшими выходить в СССР в середине 1960-х. Но сюжеты для своих альбомов и полотен искали не в литературе, а во вполне себе кафкианской окружающей действительности — вспомним известную шутку «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Зал концептуалистов — действительно один из самых сильных. Причем это не просто отдельные произведения, а что-то вроде тотальной инсталляции (Кабаков бы оценил). Стены комнаты закрыты бесчисленными канцелярскими папками «Дело №_». Среди них теряются сами экспонаты; в ином случае мы сочли бы это кураторским просчетом, но здесь жест кажется более чем оправданным. Ведь так и герой «Процесса» Йозеф К. задыхался в бессмысленной бюрократии Суда, и сами художники тонули в затхлой атмосфере застоя.
Тем не менее вещи первоклассные. Альбом «Лицо» Виктора Пивоварова (Третьяковка предоставила собственноручные эскизы художника, а не тиражный экземпляр) — лиричная история как раз про стирание облика человека из памяти, энтропию повседневности. А «Доска-объяснение» Кабакова — скорее развитие темы абсурда: картин нет, псевдокомментарий к ним есть. Прибавим к этому фирменные банки Дмитрия Пригова и «аквариум» с ангелочком над городом (еще одно творение Кабакова) — и получим объемный, но при этом полный выразительных недомолвок диалог двух эпох, двух культур.
Превращения сюжетов
Разумеется, есть на выставке и австро-немецкие работы, в том числе образцовый экспрессионизм 1910–1920-х. Выразительный женский портрет кисти Хаима Сутина, офорт Макса Бекманна и даже одна гуашь крайне редкого у нас Эгона Шиле. Ее предоставил Фонд V-A-C, и пусть «Девушка, стоящая прямо» отнюдь не лучшая работа гения, сам факт присутствия имени Шиле, безусловно, важен для экспозиции. Кафку вообще часто иллюстрирует именно произведениями этого мастера, чьи изломанные болезненные фигуры будто сошли со страниц «Процесса» и «Замка». Без Шиле подобный проект был бы, очевидно, неполным.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Устроители, однако, не ставили задачу буквально проиллюстрировать творчество Кафки. Мы не найдем здесь прямых воплощений его сюжетов. Но зачастую вроде бы совершенно посторонние вещи рождают поразительно точные «рифмы» с ситуациями из рассказов и романов писателя. В одном из двух залов, посвященных «Превращению», экспонируется фотоцикл «Метаморфозы» Игоря Макаревича, в каждой из 36 ячеек которого по-разному искаженный портрет автора. И это оказывается емкой метафорой драматургии самого известного сочинения Кафки: Грегор Замза, обнаруживший себя в облике насекомого, на самом деле проходит внутреннее перерождение в человека, тогда как его домочадцы, напротив, обнажают животную сущность.
Первый зал «Превращения» на выставке, оформленный мещанскими обоями в полосочку, как раз показывает нам окружение главного героя — всех этих несимпатичных, глубоко равнодушных буржуа. А звучащая из динамиков безмятежная ретропесенка Midnights, The Stars & You, известная широкой публике по фильму «Сияние», именно из-за этой кинематографической истории вызывает подсознательную тревогу и ощущение надвигающегося сумасшествия. В другом же зале, погруженном во мрак, обои ободраны, а среди работ выделяется, помимо упомянутого Макаревича, скульптура Анны Желудь из черной проволоки: перед нами контуры стола и предметов, будто парящих в пустоте. Потерявшая смысл оболочка? Распадающийся мир?
Возвели замки
Но если залы «Превращения» можно назвать эмоциональной доминантой выставки, то комната «В окрестностях замка» становится идейным центром. На внешних стенах цилиндрической декорации — хорошо известные эскизы и варианты проектов Дворца Советов, самого масштабного, так и не реализованного долгостроя, ради которого взорвали храм Христа Спасителя. Внутри же — идеалистические позднесоветские фантазии архитекторов, получившие название «бумажная архитектура». Изображения строений, невозможных в реальности; ландшафты воображаемого города будущего.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Само это течение в искусстве СССР стало следствием невостребованности молодых выпускников творческих вузов, их тоске по великому, а не утилитарному. И как раз через «Замок» Кафки работы Иофана/Щуко с одной стороны и Бродского, Аввакумова, Чернихова с другой прочитываются как во многом родственные отражения недостижимого. Ведь все эти мастера, подобно землемеру К. из неоконченного романа, стремились профессионально реализоваться, служа абстрактной власти, но в итоге оказывались в погоне за «замками из песка».
Да и коммунизм в целом оказался тем самым кафкианским замком, великой утопией, которая была и путеводной звездой, и первопричиной сизифова труда для целой страны. Идея, возможно, не самая новая, однако на выставке она артикулирована с редким изяществом. Хотя и с кафкианской недосказанностью.
Погрузиться в канцелярский абсурд, почувствовать себя героем-насекомым «Превращения» и заглянуть в утопический Замок, который оборачивается Дворцом Советов, предлагают посетителям выставки «Процесс. Франц Кафка и искусство XX века» в Еврейском музее, открывшейся 11 октября. Творчество писателя здесь можно увидеть через произведения немецких экспрессионистов и советских нонконформистов, мироощущение которых оказалось удивительно созвучно австрийскому классику. Работы приехали из Третьяковки, Эрмитажа, ГМИИ имени Пушкина и множества частных коллекций. «Известия» оценили получившийся литературно-художественный маршрут.
Лица и безликие
Выставочный проект не позиционируется как юбилейный, хотя круглых дат, на которые можно было бы сослаться, сразу две: в этом году исполнилось 140 лет со дня рождения Франца Кафки, а в следующем будет 100 лет, как писателя не стало. Наверняка и в Чехии, и в Австрии подготовят целый ряд экспозиций про своего великого гражданина (век назад Прага принадлежала Австро-Венгрии). Но окажутся ли они сильнее российского высказывания на эту тему? Вовсе не факт.
Строго говоря, московский проект — не про Кафку как такового, а про мотивы его творчества, которые неожиданно ярко прозвучали у самых разных художников, в том числе наших. Возможно даже, что здесь не было прямой связи с Кафкой. Например, когда Казимир Малевич писал своих безликих крестьян (две работы этого цикла есть в экспозиции), он, конечно, не знал героев «Процесса» и «Замка», лишенных фамилий. А вот советские концептуалисты Илья Кабаков и Виктор Пивоваров вполне могли зачитываться сборниками писателя, начавшими выходить в СССР в середине 1960-х. Но сюжеты для своих альбомов и полотен искали не в литературе, а во вполне себе кафкианской окружающей действительности — вспомним известную шутку «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Зал концептуалистов — действительно один из самых сильных. Причем это не просто отдельные произведения, а что-то вроде тотальной инсталляции (Кабаков бы оценил). Стены комнаты закрыты бесчисленными канцелярскими папками «Дело №_». Среди них теряются сами экспонаты; в ином случае мы сочли бы это кураторским просчетом, но здесь жест кажется более чем оправданным. Ведь так и герой «Процесса» Йозеф К. задыхался в бессмысленной бюрократии Суда, и сами художники тонули в затхлой атмосфере застоя.
Тем не менее вещи первоклассные. Альбом «Лицо» Виктора Пивоварова (Третьяковка предоставила собственноручные эскизы художника, а не тиражный экземпляр) — лиричная история как раз про стирание облика человека из памяти, энтропию повседневности. А «Доска-объяснение» Кабакова — скорее развитие темы абсурда: картин нет, псевдокомментарий к ним есть. Прибавим к этому фирменные банки Дмитрия Пригова и «аквариум» с ангелочком над городом (еще одно творение Кабакова) — и получим объемный, но при этом полный выразительных недомолвок диалог двух эпох, двух культур.
Превращения сюжетов
Разумеется, есть на выставке и австро-немецкие работы, в том числе образцовый экспрессионизм 1910–1920-х. Выразительный женский портрет кисти Хаима Сутина, офорт Макса Бекманна и даже одна гуашь крайне редкого у нас Эгона Шиле. Ее предоставил Фонд V-A-C, и пусть «Девушка, стоящая прямо» отнюдь не лучшая работа гения, сам факт присутствия имени Шиле, безусловно, важен для экспозиции. Кафку вообще часто иллюстрирует именно произведениями этого мастера, чьи изломанные болезненные фигуры будто сошли со страниц «Процесса» и «Замка». Без Шиле подобный проект был бы, очевидно, неполным.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Устроители, однако, не ставили задачу буквально проиллюстрировать творчество Кафки. Мы не найдем здесь прямых воплощений его сюжетов. Но зачастую вроде бы совершенно посторонние вещи рождают поразительно точные «рифмы» с ситуациями из рассказов и романов писателя. В одном из двух залов, посвященных «Превращению», экспонируется фотоцикл «Метаморфозы» Игоря Макаревича, в каждой из 36 ячеек которого по-разному искаженный портрет автора. И это оказывается емкой метафорой драматургии самого известного сочинения Кафки: Грегор Замза, обнаруживший себя в облике насекомого, на самом деле проходит внутреннее перерождение в человека, тогда как его домочадцы, напротив, обнажают животную сущность.
Первый зал «Превращения» на выставке, оформленный мещанскими обоями в полосочку, как раз показывает нам окружение главного героя — всех этих несимпатичных, глубоко равнодушных буржуа. А звучащая из динамиков безмятежная ретропесенка Midnights, The Stars & You, известная широкой публике по фильму «Сияние», именно из-за этой кинематографической истории вызывает подсознательную тревогу и ощущение надвигающегося сумасшествия. В другом же зале, погруженном во мрак, обои ободраны, а среди работ выделяется, помимо упомянутого Макаревича, скульптура Анны Желудь из черной проволоки: перед нами контуры стола и предметов, будто парящих в пустоте. Потерявшая смысл оболочка? Распадающийся мир?
Возвели замки
Но если залы «Превращения» можно назвать эмоциональной доминантой выставки, то комната «В окрестностях замка» становится идейным центром. На внешних стенах цилиндрической декорации — хорошо известные эскизы и варианты проектов Дворца Советов, самого масштабного, так и не реализованного долгостроя, ради которого взорвали храм Христа Спасителя. Внутри же — идеалистические позднесоветские фантазии архитекторов, получившие название «бумажная архитектура». Изображения строений, невозможных в реальности; ландшафты воображаемого города будущего.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Андрей Эрштрем
Само это течение в искусстве СССР стало следствием невостребованности молодых выпускников творческих вузов, их тоске по великому, а не утилитарному. И как раз через «Замок» Кафки работы Иофана/Щуко с одной стороны и Бродского, Аввакумова, Чернихова с другой прочитываются как во многом родственные отражения недостижимого. Ведь все эти мастера, подобно землемеру К. из неоконченного романа, стремились профессионально реализоваться, служа абстрактной власти, но в итоге оказывались в погоне за «замками из песка».
Да и коммунизм в целом оказался тем самым кафкианским замком, великой утопией, которая была и путеводной звездой, и первопричиной сизифова труда для целой страны. Идея, возможно, не самая новая, однако на выставке она артикулирована с редким изяществом. Хотя и с кафкианской недосказанностью.