Человек не отсюда

Нет, не потому, что, пока они с нами, нам кажется, они будут всегда, хотя именно эта хрупкая иллюзия особенно дорога столь же хрупкому человеческому сердцу. А потому, что пустоту, образовавшуюся с их уходом, не заполнить ничем.


Фото: Александр Дроздов/ТАСС


Юрский обладал редкой способностью играть трагедию, смеясь. Тайна таланта нераскрываема в принципе, но это не избавляет от неутолимого желания разгадать ее. Где обычный с виду мальчишка мог отыскать такой дар? Может, нашел среди опилок, укрывающих цирковой манеж? Или достал откуда-то из-под купола? Юрский называл цирк своей родиной. Он в нем вырос в самом буквальном смысле — ​их квартира располагалась прямо в здании Московского цирка на Цветном бульваре, где отец маленького Сережи в послевоенные годы работал сначала режиссером, а потом и художественным руководителем. Ребенок с самого начала видел оборотную сторону того праздника, который разворачивался на арене под безжалостным светом прожекторов. Вот это понимание двойственности всего сущего, наверное, и лежало в основе его таланта.

Но изнанка бытия не пугала мальчишку, не отталкивала. Наоборот, манила: он мог часами, не отрываясь наблюдать за репетициями Юрия Никулина и Михаила Шуйдина. Ловил каждый жест, взгляд, реплику. А потом, примостившись в осветительской ложе, завороженно следил за чудом, происходившим в кругу манежа. Он мечтал стать… клоуном. Но отец, Юрий Сергеевич, сполна хлебнувший циркового странничества, очень хотел, чтобы сын получил «нормальную» профессию, и убедил идти на юридический. Безмерно уважавший его, Сергей Юрьевич уступил. Но голос крови оказался сильнее: в студенческих спектаклях Юрский-младший выкладывался с той же страстью и самоотдачей, с какой Юрский-старший в свое время играл в гимназических, спрятав за псевдонимом подлинную фамилию Жихарев, дабы не расстраивать строгого родителя, превыше всего ставившего дворянскую честь. С третьего курса образцово-показательный студент-юрист сбежал в театральный институт. Через два года он с однокашниками выйдет в массовке на сцену Большого драматического.

Первой значительной роли пришлось ждать недолго. И какой роли — ​Чацкого! Видимо, Георгий Александрович Товстоногов уловил в молодом артисте ту самую способность быть органичным на спорной территории, где комедия и трагедия правят совместно, способность, без которой понять грибоедовского героя невозможно. Потом на этом «двойничестве» будут выстроены и Тузенбах в чеховских «Трех сестрах», и Эзоп в «Лисе и винограде» Фигейредо, и Дион в «Римской комедии» Леонида Зорина, которой, увы, был заказан путь к зрителю. Собственно говоря, именно в театре Сергей Юрский нашел свою тему — ​человек в ситуации невозможности встроиться в ту жизнь, которую ему навязывают против воли; при этом не важно, кто именно это делает — ​общество, власть или некто персонально.

Своему предназначению артист был верен и в кинематографе, что, как известно, гораздо сложнее. Чудак из фильма Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда» никак не мог освоиться в «цивилизованном» мире не из-за своей дикости, а потому, что с непосредственностью ребенка указывал королю на то, что он — ​голый. Чтобы сыграть так, как Юрский, надо иметь мужество, и немалое. Это сегодня и критики, и зрители считают картину опередившей время, а тогда, по выходе на экраны, чиновники от кино не дрогнувшей рукой поставили ленте клеймо — ​клевета на советский строй. Более тяжкое обвинение для произведения искусства в те годы найти было трудно.

Как и театр, кино подарило актеру роль-мечту — ​Остапа Бендера. По свидетельству близких, в жизни Юрский был человеком очень «правильным», даже ни на йоту не авантюристом. Да и внешность у него для великого комбинатора была не слишком подходящей — ​исподволь просвечивало благородство, наследованное от деда-дворянина. Актер и режиссер решили играть против правил. Михаилу Швейцеру не интересна была чистая комедия, пусть и остросатирическая. Его, как и исполнителя главной роли, волновали совсем иные смыслы, запечатанные в ильфо-петровском романе. Юрский показал не столько проходимца-виртуоза, сколько артистическую натуру — ​тонко организованную, глубоко чувствующую, даже ранимую, и по той причине из последних сил старающуюся скрыть от окружающих свою истинную природу. «Золотой теленок» для него не история похождений обаятельного прохиндея, каким сына турецкоподданного привыкло видеть большинство читателей, а трагедия человека, осознающего фатальное несовпадение себя с социумом, в котором ему выпало существовать. Швейцер снимал драму таланта, способного дать миру нечто совершенно грандиозное и удивительное, но оставшегося невостребованным: миру такие дары без надобности, поскольку его обитатели не знают, что с ними делать. Не зря же сразу после премьеры на «Мосфильм» нескончаемым потоком хлынули письма рассерженных зрителей, упрекавших создателей картины в том, что Бендер «не такой», как надо.

Эта нездешность, практически неотмирность персонажей Юрского, иногда проявлялась абсолютно закономерно, как в Импровизаторе пушкинских «Маленьких трагедий», балансирующем между мирами поэзии и презренной обыденности. А порой и весьма неожиданно, как, скажем, в Дике Дэчери из телеверсии «Тайны Эдвина Друда» Диккенса, скользящем по границе между пространством старинной литературной тайны и повседневностью рядовых советских граждан. Приглядитесь к ним обоим, и вы увидите, как тонкие нервные руки артиста легким движением приподнимают невидимую завесу между «здесь» и «там».

В фильме «Король-олень» Павла Арсенова Юрскому досталась роль главного злодея — ​министра Тартальи, мстящего своему наивному государю за собственную любовную неудачу. Перед сценой, где вероломный подданный уже готов воспользоваться доверием короля, Юрский заставляет героя поднять бунт против роли, предписанной ему автором сказки. «Мне надоело быть злодеем. Я хочу быть хорошим! — ​восклицает измученный «демонизмом» Тарталья. — ​Эта маска — ​моя аномалия!» Произносит Юрский это так, что по спине начинают ползти мурашки. Разумеется, в сказке Карло Гоцци ничего подобного нет и в помине. А фильм без этого эпизода получил бы совсем иной крен, превратившись в фарс. Одна маленькая девочка, посмотрев фильм, расплакалась, несмотря на финал, в котором для любого взрослого победа «добра» над «злом» совершенно очевидна. «Тарталья очень любит Анжелу. Сильнее, чем король. Она ему поверит, а Дерамо так и останется оленем» — ​вынесла она свой не подлежащий обжалованию приговор.

Как это часто бывает с выдающимися театральными актерами, большинству почитателей они известны по ролям в кино и на телевидении. Сергея Юрского народным артистом сделали, по сути, три роли, совершенно разные по архетипам и в силу этого объединившие в любви к артисту людей очень и очень разных. Непотопляемый дядя Митя из «Любовь и голуби», с его снайперски точно попадающим «что характерно — ​обнаглели!». Неврастеничный Груздев из «Места встречи», открывший народу Конфуция с его черной кошкой, которую ищут в темной комнате при полном ее там отсутствии. И мэтр Роше из «Ищите женщину» с горькой философией: «Когда ни на что не надеешься — ​это прекрасно. Лучший способ не разочаровываться».

Сергей Юрьевич Юрский играл, ставил спектакли, писал острые пьесы, сочинял пронзительнейшую прозу. Всего этого в его жизни было много. И при этом ничего лишнего. Однажды на гастролях в Одессе к нему в гримерку вломился благодарный зритель с единственным намерением — ​пожать руку любимому артисту за то, что он «не снимался в лишних фильмах». Это правило артист передавал как эстафету своим младшим коллегам: «Не снимайтесь в лишних фильмах, не играйте в лишних пьесах. Пытайтесь найти свое». Этим поиском он сам всю свою долгую жизнь и занимался. Как удавалось ему не опускать руки и не впадать в отчаяние? Никакого воображения не хватит, чтобы представить, каково это, когда на чем свет стоит ругают фильмы, в которых снимался, напрягая все силы. Когда вызывают в КГБ, обвиняя в дружбе не с кем-нибудь, а с Иосифом Бродским. Когда увольняют из родного театра, после 20 лет действительно беспорочной службы. Когда нет работы и нет денег, чтобы содержать семью и растить дочь. Одной из любимых поговорок Сергея Юрьевича была такая: сама по себе вода течет только вниз, чтобы течь вверх, ей нужна сила.

Когда пытаешься осознать мудрость этой простой, на первый взгляд, истины, ловишь себя на мысли, что сквозь сыгранные им роли, сквозь страницы его книг и прозрачную «ткань» его режиссуры проявляется, возможно, самая глубинная сущность этого человека: не актера, не драматурга и писателя, не режиссера, — ​Философа. Жребий этот ни в какие времена не бывает легким. В нынешние же, пожалуй, и вовсе неподъемен. Истинным философом может быть только человек свободный. А свобода — ​субстанция неуловимая, концентрирующаяся где-то там, где заканчиваются отпущенные тебе дарования и возможности. И нефилософа от философа отличает только одно свойство. Первый тщится эти границы преодолеть, как правило, абсолютно не задумываясь, какую цену ему придется за это заплатить. Второй стремится их осознать и, что еще сложнее, принять. Постичь искусство жить так, чтобы границы, неизбежные и неотменяемые (будь-то границы стран, эпох или собственных сил), не могли превратить тебя в раба. Этим редким умением Сергей Юрский владел в совершенстве.

Земное время, отпущенное великому артисту, подошло к концу. Но при всей безысходности и необратимости этого факта, понимаешь, что на самом-то деле заседание продолжается, и командовать парадом Сергей Юрский не перестанет до тех пор, пока будет жив хоть один из почитателей его уникального таланта.

Поделиться