Человек из языка

Петр Вайль родился в Риге в 1949 году. Как он сам потом напишет - «в первой половине двадцатого столетия», тем самым в шутку состарив себя чуть ли не на полвека, но одновременно и сделавшись современником Мандельштама и Заболоцкого. Читать, понимать поэзию, чувствовать родную речь Вайль начал гораздо раньше, чем впервые написал что-то сам. А до этого брался за все подряд: работал грузчиком, слесарем, даже кладбищенским рабочим - больше от жизнелюбия и неохоты всерьез заниматься карьерой. От той же безалаберности пошел учиться в судостроительный, где приходилось вести неравную борьбу с математическим анализом, а потом - на редакторский факультет Московского полиграфического института. Но высшее образование не сыграло большой роли в формировании Вайля-писателя. Все самое ценное, важное и любимое он сам узнавал из книжек.

Свободное от учебы и работы время - а его было полно - Вайль проводил в дружеских пирушках и попойках, на которых очень рано проявились его мастерство рассказчика, кулинарный талант и человеческое обаяние. Как-то знакомый пригласил молодого пожарного (в тот момент Вайль состоял в пожарном расчете) попробовать написать что-нибудь в комсомольскую газету «Советская молодежь». Дело пошло: Вайль был принят в штат и даже пользовался в газете успехом, но очень быстро понял, что до седых волос сочинять очерки и фельетоны для комсомольцев - не предел мечтаний молодого литератора. В 28 лет он покидает Советский союз и отправляется в Америку. Именно там Вайль знакомится с Довлатовым и Генисом. Там на самом деле, а вовсе не в газете «Советская молодежь», запускается процесс создания литературного феномена Петра Вайля.


Импульс к этому созиданию дало, по-видимому, мимолетное знакомство Вайля с Иосифом Бродским во время коротенькой пересадки в Италии на пути в Нью-Йорк. Позже, в Америке, поэт и журналист станут друзьями. Но даже после смерти Бродского, Вайль, объездивший весь свет, будет мечтать встретить старость именно в городе их знакомства - в Венеции. Это было уже решенным делом и план наверняка был осуществлен, если бы не болезнь, которая длилась больше года, из-за которой не стало Петра Вайля.

Отработав почти два десятка лет в русских газетах и журналах Нью-Йорка, попутно напечатав вместе со своим многолетним соавтором Александром Генисом несколько книг («Родная речь», «Русская кухня в изгнании», «Американа», «60-е. Мир советского человека»), Вайль вдруг срывается и покидает город, который уже привык считать родным. С 1995 года и до конца жизни он живет в Праге, в районе с поэтичным названием «Винограды» и работает в русской редакции радио «Свобода». Путешествует по Европе и России, отправляется в Чечню, пишет блестящие эссе об увиденном, которые выходят отдельными книгами: «Гений места» (про мир) и «Карта родины» (про бывший СССР).

Пишет как-то по-новому, непривычно, непохоже ни на что из того, что нам доводилось читать прежде. Это не скромный травелог и не путеводитель: рассказывая о каком-либо городе (Афины, Лондон, Венеция), Вайль знакомит нас с человеком, для которого было важно это место, дает небольшой урок истории, проводит по музеям и приглашает к столу. Это журналистика, выросшая из приятной дружеской болтовни и застольного балагурства, посерьезневшая, но не позабывшая былого дуракаваляния. Это и литература, в которой есть влияние Довлатова и даже Бродского, где слышен голос человека, выросшего в Советском союзе, но ставшего гражданином мира.

Когда его спрашивали о национальности, Вайль без колебаний говорил что считает себя русским, утверждая приоритет языка над географией. Несмотря на семнадцать лет жизни в Нью-Йорке и почти пятнадцать в Праге, а до того еще почти тридцать лет в Риге, Вайль так и не укоренился нигде, кроме, собственно, русской литературы. Потому к концу жизни он стал даже не столько «жителем земного шара», сколько фактом современного языка. Его русский язык, перемещенный из естественной среды, из России, непрерывно сублимировался и утончался, стремясь к химической чистоте и идеальной стройности. С ним, с языком, происходит то же самое, о чем Вайль вместе с Генисом пишут в своей «Русской кухне»: «Как это часто бывает, для того, чтобы насладиться русской кухней, надо попасть в изгнание».

Вайль, который, как известно, никогда не скрывал своего раблезианства, умел наслаждаться не только хорошей едой, выпивкой и путешествиями. Про в чем-то созвучного ему самому поэта Вайль писал, что «Рубинштейна читать хочется для получения физиологического удовольствия». Языковая ткань для Вайля - такая же осязаемая вещь, как мясные или овощные волокна, тоже, кстати, требующие особого отношения. И литератор упивался профессиональной лексикой, как если бы самих слов уже было достаточно для приготовления обеда: «голяшка, пашина, задняя бабка, шпиндель» - и делал паузу, чтобы перевести дух. Слова у него притворяются съестным, а пища наоборот подчиняется законам языка: «Овощной суп не требует строгого следования рецепту. Он свободен, как верлибр, но требует, как и верлибр, хорошего вкуса и чувства меры».

Но литература для Петра Вайля была не только делом вкуса и источником наслаждения, как для каких-нибудь эстетствующих декадентов прошлого века. «Литература - это средство жизни», признавался он в своей последней и очень личной книге «Стихи про меня». И проза, и поэзия - то вещество, из которого мы состоим и тот продукт, для которого сами служим материалом. Строчки «пульсируют, тикают в голове», понуждают нас к поступкам и воспоминаниям, сами становятся нашей памятью.

Притом Вайль множество раз публично признавался, что писать он ленится и не любит. В этом, конечно, было профессиональное кокетство: как можно заставить цветы цвести? Но, судя по тому, что разговорная речь Петра Вайля была так же точна и литературна, как его тексты; что в интервью он часто повторял те же самые слова, которые до этого писал в книгах - Вайль тождествен собственному язык. Писатель, создавая тексты, все сильнее растворялся в них самих, совершенствуя язык, все больше отдавал ему свое собственное существо. Самый страшный пример этой литературной алхимии - в сборнике «Стихи во мне», в том месте, где Вайль предсказывает собственную смерть от инфаркта, вспоминая о самых близких, которые уходили именно так. Спокойным тоном, даже шутливо, писатель рассказывает о том, как по утрам в собственной постели (в кафкианской Праге!) ощущал себя Грегором Замзой - насекомым, барахтающимся на спине и не способном встать на лапки. «Очень больно, - говорит Вайль в аудиозаписи «Стихов», начитанной им самим. - Очень смешно. Очень убедительно».
Больше года назад Петр Вайль перенес инфаркт и с тех пор не приходил в сознание. В понедельник его не стало.

Только мысль, что к этому времени он уже почти целиком состоял из кириллических букв и знаков препинания, а в его венах пульсировала чистая поэзия, позволяет относительно спокойно воспринимать это событие.

Хорошо было бы теперь переиздать книжки Вайля, а его именем назвать какую-нибудь мерцающую запятую - перед союзом «как», например. Давать свое имя звездам - значит бежать впереди паровоза: вряд ли кому-то на самом деле есть дело до космически далеких тезок великих людей. Зато, читая (или сочиняя) любой текст, не лишним бывает вспомнить Петра Вайля - человека, очистившего свой язык до прозрачности, любившего жизнь, много видевшего и рассказавшего об этом. Человека, ставшего нашей речью.

Михаил Шиянов

РИА Новости
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе