«Без сопричастности к великим вахтанговцам не возникает магия театра»

Князь Андрей - Виктор Добронравов / фото - Яна Овчинникова


Он всё успевает, заслуженный артист России Виктор Добронравов. Играть в самых громких спектаклях на прославленной сцене Театра им. Евгения Вахтангова, сниматься в кино (фильмография впечатляет!), заниматься музыкой. И даже давать интервью…


Князь Андрей Болконский в спектакле «Война и мир» / Александра Торгушникова


– Виктор, одна из ваших новых ролей в Театре Вахтангова – Моцарт в спектакле «Амадей». Каково играть такую глыбу, признанного гения?

– Понимаете ли, в чём дело: вполне возможно, что в жизни Моцарт не был глыбой, не был гением…

– Что вы говорите?!

– Да, по крайней мере, в спектакле мы трактуем его именно таким образом. Мне нравится наша версия, согласно которой Моцарт – это прежде всего сгусток чистой энергии, которая не умещается в его маленьком теле. Она мощными волнами без конца перекатывается в нём, выплёскиваясь наружу. Режиссёр Толя Шульев, досконально изучавший материал, обнаружил, что, по воспоминаниям современников, у Моцарта было психологическое заболевание – синдром Туретта. Он то и дело мяукал, издавал какие-то звуки, похожие не то на крик, не то на плач. Единственное, что его успокаивало, так это музыка. Как только Моцарт брался за перо, начинал перекладывать на бумагу все эти невероятные звуки, крутившиеся в его гениальной голове, синдром исчезал.

На сцене я, конечно, не играю эту болезнь мозга напрямую. Как не играю и гениальность Моцарта. Иначе бы, наверное, просто рехнулся, сам бы сошел с ума. (Улыбается.) Но путём разных художественных приёмов я стараюсь показать ту творческую энергию, которая била из Моцарта ключом. Как любит повторять Алексей Геннадьевич Гуськов, мой партнер по «Амадею», играющий Антонио Сальери, Моцарт подбирал музыку с пола, он её видел повсюду, чувствовал её вокруг себя. Музыка жила в нём постоянно.

Конечно, для всех нас Моцарт – гений, композитор, который за столь короткий срок написал огромное количество волшебной музыки, которая ему была дана Богом. В «Амадее» мы это и показываем.

– Судя по вашему рассказу, понимаю, что роль не только интересная, но и сложная?

– Очень непростая, к тому же мне не 20 лет, а роль при всём при том чрезвычайно активная, темпераментная, приходится много двигаться.

– Вы ощущаете свои 40 лет?

– Как не ощущаю?! То, что телом надо заниматься, я понял ещё лет в 27. Так что со спортом дружу. У нас в театре есть и фитнес-зал, и сауна, и хамам. Перед репетицией порой с удовольствием могу побегать в зале, позаниматься на турнике, а в сауну могу зайти минут на пятнадцать даже перед спектаклем.

Понимаете, актёрская профессия сложна как физически, так и психологически. Нагрузки мы испытываем подчас серьёзные. Поэтому, чтобы выходить на сцену или съёмочную площадку до самой смерти, нужно держать себя в тонусе, быть в адеквате. Мой отец, к слову, уже давно придерживается строгой диеты, ведёт идеальный образ жизни!

– Когда вам предложили сыграть Моцарта, вы посмотрели знаменитый оскароносный фильм Милоша Формана о композиторе?

– Я его видел, но давно, специально не пересматривал. Хотя перед началом репетиций подумал, что обязательно проштудирую известные фильмы, постановки, познакомлюсь со всеми возможными версиями того, как Вольфганга Амадея Моцарта изображали в кино, на сцене, чтобы понять, как надо и как не надо его играть. Но в итоге бросил, не стал этим заниматься.

– Отказались, чтобы весь этот груз не довлел над вами?


Генерал Хлудов в «Беге» / Валерий Мясников


– Абсолютно. Именно так уже было, когда я репетировал роль генерала Романа Хлудова в спектакле «Бег» по Михаилу Булгакову. Естественно, надо мной довлела фигура Владислава Дворжецкого, блестяще воплотившего этот трагический образ в легендарной картине. Я реально находился тогда в жутком смятении. Это было восемь лет назад, и мне казалось, что я слишком молод для этой роли. Каково же было моё удивление, когда я выяснил, что на тот момент был старше, чем игравший эту роль в своё время Дворжецкий. Тогда я понял, что дело не в возрасте. Надо всегда, в любой предлагаемой тебе роли искать свой рисунок и не думать о том, как её сыграл до тебя кто-то. Допустим, если репетировать Гамлета, самонадеянно думать, что у тебя получится сыграть его так, как сыграли эту роль Владимир Высоцкий или Иннокентий Смоктуновский.

Я, признаюсь, обезьяна, то есть склонен к подражанию. (Улыбается.) Знаю за собой такую штуку: когда что-то один раз увиденное, допустим какой-то жест, взгляд, некое движение рук, ног, могу непроизвольно записать на подкорку, и потом это на подсознательном уровне может вылезти. Поэтому, исходя из этого, зачем мне знать, как ту или иную роль играл другой актёр, лучше быть, как говорится, чистым листом! (Смеётся.) Вообще по натуре я работяга, до всего люблю дойти сам.

– Думаю, влезть в шкуру Моцарта вам в немалой степени помогла любовь к музыке, вы ведь, ко всему прочему, уже давно лидер группы «Ковер-Квартет»?


В спектакле «Амадей» / Ольга Кузякина


– Да, в этом, если хотите, мой ключ к пониманию роли Моцарта. Музыку я обожал с самого детства. Трудно объяснить, но, слушая в пятилетнем возрасте «Щелкунчика» Петра Чайковского, я плакал, упиваясь красотой этой музыки. До сих пор у меня нередко наворачиваются слёзы, когда вместе с семьёй смотрим по телевизору фильм или спектакль – и вдруг звучит музыка, хватающая за душу. Плачу не с горя, а, наоборот, от счастья, от каких-то переполняющих меня позитивных чувств. Потому что музыка – это всё-таки волшебство. Ну а Моцарт – один из главных волшебников в мировой музыке. К слову, спектакль «Амадей» пропитан музыкой от начала до конца.

– Дома в душе поёте?

– Обязательно, каждый день!

– Повезло вашей семье, без куска хлеба её никогда не оставите.

– Верно, если что – возьму гитару и пойду петь. Впрочем, работать я могу кем угодно, руки, поверьте, у меня откуда надо растут.

– Это что значит?

– То, что грубым физическим трудом меня не запугаешь, много чего могу. Пять лет – с 9-го класса до 2-курса театрального училища – работал монтировщиком, трудился на монтаже и демонтаже декораций в московских театрах, а также в концертных залах, включая, между прочим, Государственный Кремлёвский дворец. Мне по плечу строгать, пилить, прибить, закрутить, раскрутить…

– Дома всем этим тоже сами занимаетесь?

– Нет, потому что элементарно на всё не хватает времени, я много работаю. Ну а если говорить про золотые руки, то они, конечно, не у меня, а у моего папы. Вот с кем я тут не рискну соревноваться, даже близко от него не стою. Дело в том, что, как многие русские мужики, он своими руками может сделать абсолютно всё. Без всякого преувеличения. Я вспоминаю своё детство. Если в доме надо было что-то отремонтировать, починить, построить, припаять, приварить – отец тут как тут.

– Объясните технику, как, придя в театр – на репетицию или на спектакль, – полностью отключиться от быта и мгновенно погрузиться в высокое искусство?

– Эти рефлексы вырабатываются у нас, как у собаки Павлова, с течением времени. Артист с годами привыкает включаться к семи часам вечера, когда по традиции начинаются спектакли. Поэтому, откровенно скажу, так сложно бывает выходить на дневные спектакли (у меня, к счастью, их нет), дневные прогоны, репетиции – и тело, и голос ещё спят! Да, ты можешь встать в семь утра, но это не значит, что ты уже проснулся. (Улыбается.)

– Вы можете отказаться от предлагаемой вам в театре роли или это запрещено контрактом и вы должны играть всё, что бы вам ни предложили?

– Разумеется, есть этические нормы, мои, в конце концов, обязанности перед театром, в котором я служу. Но, если по-честному, я давно себе сказал, что никогда в профессии не буду делать то, чего не хочу. Мы же живые люди, выходя на сцену, нам надо хотеть, верить, любить. Три с половиной месяца я репетировал роль в спектакле «Пер Гюнт» Юрия Бутусова, но в процессе понял, что что-то не получается. Подошёл к режиссёру, у нас состоялся разговор, и он сказал: «Согласен, сам вижу, что тебе тяжело». Да, так случается, театр – это же не каторга, мы ведь не крепостные. (Улыбается.)

– В кино, естественно, по-другому, там вы всегда выбираете?

– Я по гороскопу Рыба, родился 8 марта, меня очень часто ведёт интуиция. Читаю сценарий, встречаюсь с режиссёром, и затем что-то мне подсказывает, что именно ответить – да или нет.

– Интуиция привела к тому, что вы сыграли уже более чем в 80 фильмах…

– Ну, количество, наверное, не про интуицию. Если следовать подобной логике, руководствоваться только интуицией, в моей фильмографии было бы уже картин 120!

– То есть вы так часто отказывались от ролей в кино?

– Конечно, делаю это постоянно.

– Что у вас на первом месте – интерес или деньги?

– Наверное, не интерес и не деньги. Скорее – смысл и деньги.

– Вам важно, что та или иная роль даст вам как актёру?

– Разумеется. С годами приходится внимательно следить за своей фильмографией. Пару лет назад я отказался от нескольких, условно назовём их шпионских лент. Мне предлагали играть очередного сотрудника НКВД, очередного полковника, очередного капитана... Я принял решение остановиться, так как всё это в моей творческой биографии уже было.

– А как появился личный фотограф, который буквально ходит за вами по пятам и снимает, снимает, снимает?!

– Да, мне повезло, мой личный фотограф – это мать моих детей, моя жена – Саша Торгушникова. (Улыбается.) Мы с ней вместе учились в школе. Саша окончила операторский факультет Гуманитарного института телевидения и радиовещания, по образованию она кинооператор, но уже давно и успешно занимается фотографией. Я считаю её по-настоящему большим фотохудожником. Лет пять назад Саша стала работать в кино, снимать бэкстейдж, и она это реально делает феноменально. Жена работала вместе с нами на съёмках таких фильмов, как «Т-34», «Пальма», «Чемпион мира», «Огонь» и других. Немало у неё и потрясающих театральных фотографий, Саша повсюду ездила с нашим театром на гастроли. Она тонко чувствует композицию, кадр и момент съёмки. Делала Саша и много наших театральных афиш, например к спектаклям «Война и мир», «Царь Эдип». Афиша «Амадея», где мы стоим спиной к спине с Алексеем Гуськовым, кстати, тоже её.

– Что в вашей творческой жизни актёра так называемая озвучка фильмов, мультфильмов, как вы ко всему этому относитесь?

– Это ещё одна грань моей профессии. Сева Кузнецов, знаменитый режиссёр дубляжа, постоянно меня зовёт, за что я ему очень благодарен. Озвучение – это дико интересно. Правда, когда речь о мультфильмах, то это, считаю, всё-таки хулиганство, кайф. (Улыбается.) С фильмами – дело другое. Это уже сложнейшая работа. Тут не просто надо играть голосом, а перевоплощаться в того героя, чью роль ты озвучиваешь. Серёга Бурунов в этом деле большой дока, он не только официальный голос Леонардо Ди Каприо в российском кинематографе, он принимал участие в озвучении более 300 картин. Есть у нас и другие актёры, которые и сами великолепно играют, и много занимаются дубляжом. Например, Владимир Ерёмин, всю жизнь озвучивающий Аль Пачино, или Владимир Зайцев – голос Тони Старка, Железного человека, или Алексей Колган, который прекрасно озвучивает Шрека.

– Родившись в семье Фёдора Добронравова, вы с братом Иваном никакого выбора по большому счёту не имели – куда пойти после школы учиться, кем в этой жизни стать?

– Наша семья приехала в Москву из Воронежа в 1991 году. Помните то лихое время? Денег нет, возможностей никаких, жили мы небогато в однокомнатной квартире, где у нас всё время останавливались какие-то гости из Воронежа, из родного Таганрога, спали все вповалку на полу. Своё свободное время я проводил либо на баскетбольной площадке напротив «Сатирикона», где в то время служил папа, либо в самом театре.

К счастью, я всегда боялся плохих компаний и наркотиков. Это было вложено родителями, они легко, без наставлений дали понять, что не стоит рисковать всей жизнью ради секундного удовольствия. Я это осознал очень рано.

Что касается сцены, то впервые вышел на неё, когда мне было восемь лет. А в старших классах стал учиться в «Класс-центре» Сергея Казарновского. Мне нравилось лицедействовать. Я постоянно участвовал в разных капустниках, в спектаклях. Вот вы сказали, что по моим стопам пошёл мой младший брат Ваня. А на самом деле он, можно сказать, стал артистом, когда я ещё учился на 3-м курсе Щукинского. Ваня тогда получил двух «Золотых львов» на фестивале в Венеции за фильм «Возвращение». Так что он пришёл в училище, уже имея богатый актёрский опыт. Что, между прочим, сыграло с ним злую шутку. Ваня, фигурально выражаясь, уже ездил на роскошном авто по оживлённой дороге, а его посадили за парту и стали объяснять правила дорожного движения. Так было, но в меньшей степени, и со мной. Я тоже пришёл в училище, имея за плечами пусть небольшой, но актёрский опыт, уже играл в «Сатириконе», а в вузе, естественно, всё обучение начиналось с азов.

Не подумайте только, что я выступаю против щукинской системы. Наоборот, считаю её одной из самых правильных систем обучения актёрской профессии. Просто констатирую факт, что опыт нередко мешает постигать азбучные истины. Как бы то ни было, основам актёрства меня научили именно в училище. Первый раздел щукинской системы – внимание. Внимание к себе, внимание к тому, что тебя окружает. Малый круг внимания, средний, большой круг внимания.

– Что значит – малый круг внимания, средний, большой?

– Это базовое, без чего актёр не может состояться. Речь о том, чтобы всегда наблюдать за тем, что происходит. Во-первых, в тебе самом – это малый круг внимания. Во-вторых, что происходит вокруг тебя, допустим, в той комнате, в которой ты в данный момент находишься, что где скрипит, – это средний круг. И, наконец, большой круг внимания – это то, что за окном. Например, как по улице проехала машина, пробежал человек, прошла, стуча каблуками, женщина, где-то вдали прогремел гром. Всё это – целая наука, свидетельствующая о глубине твоего сознания и подсознания. Искусство – это ведь и есть сознание, подсознание, чувства, эмоции, в нём ведь не так важно знать, как догадываться! Римас Туминас перед спектаклем всегда говорил всем нам такие напутственные слова: «Играйте для ангелов, играйте для небес…»

– Как вы для себя это расшифровываете?

– Прежде всего как необходимость чувствовать сопричастность ко всем тем великим актёрам Театра Вахтангова – Михаилу Ульянову, Владимиру Этушу, Василию Лановому, Юрию Яковлеву, Вячеславу Шалевичу и ко многим другим, кто выходил на эту сцену до тебя, с кем из них даже тебе довелось вместе играть. Разве все эти великие актёры не те самые ангелы, которые смотрят на нас, нынешних, с небес?..

Не подумайте, будто я сошёл с ума, но без этой сопричастности не возникнет магия. Кроме того, надо верить, что ты не просто играешь, произносишь некий текст со сцены, а делаешь нечто большее, важное, нужное. Знаете, у нас есть спектакль «Война и мир», с которым мы объехали почти всю страну. Он идёт пять часов. Это долго. Так вот, ни разу ни один человек со спектакля не ушёл, не потянулся в гардероб, а после его окончания люди аплодируют, стоя со слезами на глазах. Разве это не магия?

– Насколько знаю, именно Михаил Ульянов, будучи художественным руководителем Театра Вахтангова, лично принял вас в театр. Как это было?

– Вообще, начну с того, что в Театре Вахтангова я оказался исключительно благодаря Евгению Владимировичу Князеву, руководителю моего курса в Щукинском училище, которого, кстати, все годы учёбы я жутко боялся. Даже не спрашивайте почему. Не знаю, просто боялся! Страх прошёл только тогда, когда я стал работать в Театре Вахтангова…

Дело в том, что после окончания училища я думал, что буду работать где угодно, но только не в этом театре. Но в один прекрасный день подошёл Евгений Владимирович и сказал: «Если ты доверяешь моему мнению, то послушай, тебе нужно служить в Театре Вахтангова».

– И чем же он аргументировал своё предложение?

– Ничем. Сказал и всё. Я, помню, пожал плечами и ушёл. А показа в Театр Вахтангова у меня, по сути, и не было. Мы с моей однокурсницей Сашей Стрельциной играли отрывок из пьесы «Женитьба Фигаро». Играли мы не в костюмах, а в джинсах прямо в большом фойе театра. Смотрели нас Михаил Александрович и Галина Львовна Коновалова, в то время завтруппы Театра Вахтангова.

После Михаил Александрович сказал нам: «Ребята, мы понимаем, что вы показываетесь во все театры, поэтому не спешите, хорошенько подумайте неделю-другую. Но скажу, что мы были бы рады, если бы вы пришли работать в Театр Вахтангова». Две недели я жил с этой мыслью, всё прикидывал, взвешивал за и против. Затем наконец подошёл к Михаилу Александровичу в театр и сказал: «Я был бы счастлив, принять ваше приглашение». И всё, так я и оказался здесь.

– Отец следит за вашим творчеством?

– Естественно, и за моим, и за Ваниным, брат сейчас играет в театре Леонида Трушкина, одновременно пробует себя в режиссуре, много снимается. Недавно мы создали продюсерскую компанию – это настоящее семейное дело. Будем снимать фильмы, несущие людям добро, напоминающие им о вечных семейных ценностях. Вообще, по моему глубокому убеждению, папа – вроде последнего рыцаря, идущего в крестовый поход против зла. (Улыбается.)

Да, конечно, мы все очень близки и внимательно относимся друг к другу: стараемся не пропускать премьерных спектаклей, фильмов. Это же так важно, в нужный момент поддержать, подсказать. Кто, если не мы? Знаете, критика – штука нормальная. Только с годами понимаешь, от кого её принимать, а на кого даже не стоит обращать внимания.

– Отец часто критикует?

– Никогда! (Смеётся.)

Поделиться