Людмила Берлинская — одна из лучших и наиболее востребованных пианисток современности.
Ее диски — как сольные, так и записанные дуэтом с Артуром Анселем — регулярно выходят на «Мелодии». В преддверии большого концерта в ММДМ артистка пообщалась с «Культурой».
— В первый день последнего осеннего месяца вы вместе с вашим супругом Артуром Анселем выступите в Доме музыки с весьма любопытной программой. Расскажите немного о концерте.
— Выступление целиком состоит из сочинений Натальи Чайковской, с которой мы дружим и сотрудничаем уже не первый год. Это первый большой публичный концерт, посвященный творчеству композитора. Примерно пять лет назад Наталья обратилась к нам, потому что форма подачи собственной музыки при помощи двух роялей показалась ей весьма любопытной. Заинтересовало это предложение и нас с Артуром, который, помимо того, что является прекрасным исполнителем, хорошо известен и своими замечательными транскрипциями, переложениями различных произведений — в том числе и классической музыки. Так наше сотрудничество с Натальей и началось.
Сам жанр предстоящего концерта для нас весьма необычный, потому что это не совсем классическая музыка в общепринятом понимании данного термина. Мы же — два классических пианиста, которые в основном исполняют широко известные произведения: Бетховен, Шопен, Лист и так далее. А музыка Чайковской находится на стыке жанров — в ней есть и элементы джаза, и оттенки киномузыки, и отсылки к некоторым другим стилям.
Но именно эта необычность нас и заинтриговала, потому что мы с Артуром очень любим открывать какие-то новые формы в исполнительстве. Помимо этого, нам очень импонирует бесспорный мелодический талант Натальи Чайковской: на наш взгляд, предлагаемая ею мелодика не забывается, темы остаются на слуху, но при этом они созданы весьма изысканно и виртуозно.
— Два года назад на «Мелодии» выходил ваш совместный с Артуром Анселем диск «Двое», который как раз и был посвящен музыке Натальи Чайковской. Ваши взаимоотношения с нашим прославленным звукозаписывающим лейблом — это вообще отдельная история: альбом 2014 года с музыкой из балетов Прокофьева стал первой новой записью, представленной «Мелодией» со времен распада СССР. И с тех пор вы выпустили на этой фирме более десяти дисков. Чем руководствуетесь при составлении программ для тех или иных релизов?
— Мы очень благодарны фирме «Мелодия», она всегда идет нам навстречу, и дружбой с этим лейблом мы по-настоящему гордимся. В выборе репертуара они предоставляют нам абсолютный карт-бланш. Например, у нас была задумка выпустить серию дисков под общим названием Two Pianos Originals Project, где были бы представлены сочинения, которые писались специально для двух роялей. И с помощью «Мелодии» эта идея была реализована: мы записали три альбома — с русской музыкой, французской и английской.
Также мы порой обращаемся к исполнению невероятно редких сочинений, которые никогда нигде не звучали. Например, записали си-минорную сонату Ференца Листа по найденной не так давно рукописи: она представляет собой переложение для двух роялей, осуществленное Камилем Сен-Сансом. Эта запись вызвала огромный резонанс в мире классической музыки, диск был распродан моментально...
На нашем последнем, вышедшем на «Мелодии» альбоме, посвященном десятилетию нашего с Артуром дуэта, мы соединили произведения двух выдающихся джазменов, творивших в одно время — Джорджа Гершвина и Александра Цфасмана. Этот CD тоже мгновенно смели с прилавков музыкальных магазинов, надеюсь, в ближайшее время его смогут переиздать.
Словом, проекты для студийной записи мы придумываем сами, благо классическая музыка к этому располагает: она предоставляет бесконечные возможности для самореализации. Все зависит лишь от умения правильно и грамотно преподнеси то или иное произведение.
— Понятно, что любовь — штука иррациональная, но все же, от чего зависит привязанность к тому или иному автору? Знаю, например, что одним из ваших любимых композиторов является Александр Скрябин, многие произведения которого неподготовленному слушателю непросто понять...
— Абсолютно с вами согласна. И в отношении Скрябина, и в том, что любовь иррациональна. Надо сказать, у нас с Артуром, как у сольных пианистов, вкусы совершенно разные. По большому счету, наши предпочтения схожи в отношении только одного композитора — Николая Метнера. Это абсолютный гений, который входит в «большую русскую тройку»: Рахманинов, Скрябин, Метнер. А в остальном, каждому из нас близки свои мастера. Артур очень любит Йозефа Гайдна и Анри Дютийё, а я — Франца Шуберта, например.
Однако, когда мы играем вместе — это совсем другая история. Мы хорошо знаем друг друга и представляем, на что каждый из нас способен. Поэтому стараемся выбирать для совместного исполнения те произведения, которые интересны нам обоим. Так, первый наш с Артуром диск, который вышел во Франции, был целиком посвящен музыке Чайковского. То есть, мы начали совместное творчество с фигуры, которая нам обоим очень близка, хотя по отдельности, сольно, музыку Петра Ильича исполняем нечасто.
Несмотря на то, что основные музыкальные предпочтения и привязанности с тобой навсегда, место для новой любви тоже остается. Поскольку, базово не меняясь, вкусы постоянно расширяются. И именно открытость новым впечатлениям, готовность впитывать свежие эмоции заставляют нас развиваться и двигаться вперед.
— Пианист — профессия, стоящая в музыкальном мире особняком. В том смысле, что кудесник классических клавишных инструментов, в отличие от большинства других исполнителей, не имеет прямого визуального контакта со зрительным залом. Каким образом пианист чувствует отдачу, реакцию аудитории, улавливает ее тонкие эмоциональные вибрации?
— Как бы примитивно это ни прозвучало — через музыку. Звуки, исполнение, та внутренняя энергия, которую ты вкладываешь в партитуру — все это имеет значение. Ведь контакт с аудиторией — это действительно довольно тонкая материя: либо он возникает сразу, либо нет. Поскольку налаживать внутреннюю связь с публикой, пробивать невидимую «стену» бывает очень нелегко, и в этом смысле любой концерт в любой стране — это определенный риск.
Многое зависит и от внешних обстоятельств. Конечно, очень важен сам фактор помещения, в котором ты играешь. Например, зал может быть холодным — в прямом, «температурном» смысле слова, плюс архитектура, акустика — эти аспекты, несомненно, накладывают отпечаток на общую атмосферу выступления. Об эмоциональном и элементарно физическом состоянии артиста и говорить излишне — оно совершенно точно передается аудитории на расстоянии, даже если вы на нее не смотрите.
Имеет значение и степень подготовленности зрителя. Например, бывает так, что люди, никогда прежде не слышавшие музыку Шостаковича, реагируют более доброжелательно, чем знатоки-снобы, которым все хорошо известно, и они уже заранее внутреннее заряжены на то, чтобы тебя покритиковать. Но в любом случае, каждое выступление требует от музыканта полной отдачи. Поскольку публика, конечно, бывает и дура, что тут говорить, но ее в любом случае не проведешь.
— Одним из ваших первых наставников был Святослав Рихтер — человек, которого многие склонны считать величайшим пианистом ХХ века. Какие у вас сохранились воспоминания об этом мастере?
— Воспоминания — не совсем верное слово, потому что этот, действительно близкий для меня человек постоянно незримо присутствует в моей жизни. Первые годы после его ухода я об этом не могла ни говорить, ни писать. В дом Святослава Теофиловича я попала совсем еще девочкой, и он, по какой-то только одному ему ведомой причине, взял меня под свое крыло, окружил заботой и вниманием.
Я на многое смотрела его глазами, как это часто бывает в юношеские годы, когда мы — словно пластилин, из которого что-то можно слепить, и многие вещи закладываются именно в этот период. И до сих пор, когда преподаю — а я этим занимаюсь уже много лет, — какие-то моменты почерпываю из бесценного опыта общения с ним, хотя сам Рихтер никогда специально педагогической деятельностью не занимался.
— Рояль — не только самый «демократичный» инструмент, но и один из самых сложных для профессионального освоения. Существуют ли произведения, за которые раньше определенного возраста лучше не браться? Например, есть замечательный фильм «Блеск» с Джеффри Рашем в главной роли, где в одном эпизоде совсем еще юный музыкант во время исполнения Третьего фортепианного концерта Рахманинова двинулся рассудком...
— Возможно, это прозвучит несколько неуклюже, но любой пианист — немножко спортсмен. Когда мы готовим человека к какой-либо профессиональной деятельности, мы вправе рассчитывать, что он для достижения успеха подключит все, что у него есть в запасе. Имеет значение все: организм, физиология, духовная культура, усидчивость, виртуозность и так далее.
Это если мы говорим именно о рояле. Прекрасных исполнителей на этом инструменте сейчас в мире очень много. Причем, блестяще технически подготовленных — тоже огромное количество, каждый может сыграть так, как в начале ХIХ века никому и не снилось. За исключением, возможно, того же Листа. И почти перед любым неизвестным, но подающим надежды музыкантом неизбежно возникают вопросы: что с этим талантом делать, куда деваться, как заявить о себе? Всем ведь хочется играть на сцене, но она не резиновая — места на ней мало.
В связи с этим, пожалуй, главное условие для покорения профессиональных высот — это именно музыкантские качества, которые необходимо в себе постоянно развивать. Да, конечно, есть самородки, вундеркинды, но все равно без определенного базового образования ничего не получится. Важно не только умение стремительно бегать пальцами по клавиатуре, но и понимание того, где человек находится, что он играет и о чем вообще идет речь. Такой подход, как мне кажется, применим к любому вида искусства, не только музыкальному.
Что же касается того, следует ли браться за исполнение произведения, к которому ментально еще не готов? Приведу мнение на этот счет упоминавшегося выше Рихтера. При мне однажды шел разговор о каком-то юном даровании, и Святослава Теофиловича спросили, получится ли из этого мальчика выдающийся мастер, учитывая то обстоятельство, что ребенок этот усердно занимается на инструменте аж с трех лет. На что Рихтер ответил примерно так: «А зачем это нужно? К чему мучить ребенка? Не правильнее ли сначала дать ему возможность прожить какую-то часть своей детской жизни?»
С этим трудно не согласиться. В самом деле: зачем заучивать наизусть «Идиота», если ты научился читать в четыре года? Вопрос ведь не в том, чтобы буква за буквой, слово за словом добраться до конца повествования, а в том, возникнет ли у тебя желание с возрастом эту книгу перечитать?
— Вы все время были окружены музыкантами: ваши родители, а затем — мужья, дети. Многое ли зависит от генетики?
— Вы знаете, генетика — фактор от нас не зависящий, это просто данность. Она может быть или не быть, и определяющим критерием для того, стоит человеку заниматься музыкой или нет, точно не является. Есть немало примеров блистательных музыкантов, которые вышли из абсолютно не музыкальных семей. Это нормально, а возможно, даже более правильно и сильно.
Музыкальная династия — вещь хорошая, но только в отсутствие насилия и принуждения. Не нужно заниматься музыкой, если нет внутренней тяги, если ты вынужден это делать только во имя соблюдения устоявшихся в семье традиций или для того, чтобы порадовать папу с мамой.
Проиллюстрирую на примере своей дочери. Она начала заниматься музыкой безо всякого влияния извне, ее никто не заставлял, и в результате она стала превосходной пианисткой, выступала в Большом зале консерватории, была лауреатом многих престижных конкурсов и так далее... Но в 19-летнем возрасте она сказала мне: «Мама, я этому посвящать жизнь не хочу, насмотрелась уже достаточно, это не мой выбор». В итоге она ушла в другую область, и я очень уважаю не только ее выбор, но и подобный подход в принципе.
— Свойственно ли артисту ощущение абсолютного удовлетворения от проделанной работы? Или пределов совершенству нет?
— Мне лично такое ощущение незнакомо. Другое дело, что здесь многое зависит от случая. Иногда получается то, чего ты сам от себя не ожидаешь, и это, конечно, потрясающе. Но в целом, музыкальное искусство — это постоянный поиск, вечное любопытство: что нового и интересного случится в следующий раз, будь то на сцене или в записи?
Без чувства удовлетворения, конечно, музыканту нельзя, но нередко бывает так, что я слушаю свою запись и сокрушаюсь: «Боже, какой кошмар!» Для того, чтобы первоначальные самокритичные эмоции улеглись, требуется время: потом, случается, послушаешь «другим ухом» и уже не так сильно себя коришь. Но все равно, несмотря на хвалебные отзывы со стороны, если музыкант сам перед собой до конца откровенен, то полностью доволен бывает крайне редко.
— Под занавес нашей беседы не могу не спросить о «Большом космическом путешествии». В этом, одном из лучших детских фильмов 1970-х, вы не только исполнили главную роль, но и спели прекрасные песни «Ты мне веришь?» и «Млечный путь», которые до сих пор звучат на многих радиостанциях. Как вы попали в кино и почему надолго в нем не задержались?
— В то время в СССР в нескольких киностудиях существовали картотеки, и если ребенок в них по той или иной причине оказывался, то в дальнейшем история закручивалась надолго: детей приглашали на пробы, прослушивали и так далее. Именно это со мной и случилось: первый раз меня заметили в связи с фильмом «Чудак из пятого «Б», где хотели снимать в главной роли. Но тогда мой папа восстал против этого, а я, будучи еще совсем маленькой, особо противиться не могла.
Потом меня тоже неоднократно вызванивали, что-то предлагали, и когда уже наступил переходный возраст, я все же решила попробовать. Работа над «Большим космическим путешествием» как раз только начиналась. Я съездила на студию и поняла, что мне это очень интересно — особенно с учетом того, что мне предлагали главную роль. Дома поставила условие: либо я буду сниматься, либо заканчиваю с музыкой. Словом, такая примитивная классика «подросткового жанра» (Смеется).
А дальше все закрутилось само собой. Съемкам в этом проекте я посвятила целый год, который выдался для меня весьма напряженным, поскольку я дала обещание, что занятия музыкой не брошу: трудилась параллельно на два фронта. Музыкальный уровень у меня к тому времени был уже довольно серьезный, поэтому все дома, за исключением мамы, желавшей видеть дочку «звездой», смотрели на эту мою «киноэпопею» несколько косо.
Но в итоге фильм сделали, который, кстати, в окончательной версии весьма сильно сократили. Надо сказать, что я за тот год очень многому научилась. Прежде всего поняла, что такое настоящий, просто-таки адский труд. Конечно, совмещенный с удовольствием, поскольку любое неизведанное для ребенка интересно по определению, но все же порой было тяжко.
Я познакомилась с замечательным композитором Алексеем Рыбниковым, приходила к нему домой, где мы разучивали написанные им для фильма песни. А впоследствии мне этот опыт пригодился и в музыкальной карьере — он дал мне невероятное ощущение свободы, без которого сценическая деятельность просто немыслима.
Фильм, что называется, «выстрелил» — вопреки всем ожиданиям: то, что он станет настолько успешным, никому и в голову не могло прийти. После этого мне посыпались различные предложения от киностудий, но, какими бы заманчивыми они ни были, я поняла, что пришла пора делать окончательный выбор. И я четко осознала, что моя настоящая профессия — это музыка. Впоследствии меня постоянно спрашивали, не жалела ли я о своем выборе. Нет, нисколько.