«Игорь Стравинский — свой среди чужих, чужой среди своих»

Дирижер Мариус Стравинский — о магии произведений великого родственника, русской музыкальной педагогике и превратностях судьбы.
Фото: пресс-служба Московской Филармонии


Музыкальный мир отметил 135-летие великого композитора Игоря Стравинского. О том, почему музыка Стравинского стала столь популярна во всем мире и каково оставаться русским, прожив основную часть жизни за границей, «Известия» поговорили с дирижером Мариусом Стравинским.


 — Вы родственник Игорю Федоровичу?

— Да, родственник по линии отца.

— Вы чем-то похожи на знаменитого композитора?

— Возможно. У моего папы, как и у Игоря Федоровича, польско-литовские корни, а мама — татарско-казахских кровей. Так что у нас в семье дружба народов.

— В Европе очень хорошо знают Стравинского. Его имя было тесно связано с «Русскими сезонами» Дягилева в Париже. Можно ли сказать, что Стравинский — один из «брендов» России?

— Про Стравинского нельзя сказать, что он — русский бренд. Конечно, он использовал русские, славянские темы, когда писал балеты «Жар-птица», «Петрушка», «Весна священная». Благодаря этим произведениям он и стал известен в Европе. Но у него был свой оригинальный почерк, и после поворота в сторону неоклассицизма русского в его стиле осталось не так много.

— Перебравшись в Европу, он быстро перековался в европейца?

— В музыке, пожалуй, да. После нескольких лет работы на Западе у него начался новый этап его творчества. Хотя, безусловно, многое он почерпнул у Николая Андреевича Римского-Корсакова, который был его педагогом.

— Но ведь нельзя сказать, что в своем творчестве Стравинский отрекся от родины?

— Его родины уже не было, она исчезла в 1917 году. И, судя по его дневникам, он очень скучал по России. Игорю Стравинскому было сложно на Западе. Он был вынужден заново обретать свой дом, сначала во Франции, а потом — в Америке. Но при этом он не стал ни американским композитором, ни французским. Это абсолютно точно. Наверное, он один из немногих уникальных художников, наметивших свой путь и державшихся только его.

— Он был «свой среди чужих, чужой среди своих»?

— Пожалуй, именно так.

— Вы принимаете всё творчество композитора?

— Для меня каждое произведение Стравинского прекрасно. «Петрушка», «Агон», Скрипичный концерт, «Симфония псалмов» — одно лучше другого! Разве что сочинения позднего периода мне не близки.  

— Стравинский хотел, чтобы его произведения исполнялись ровно так, как написаны. Все нюансы, оттенки, указанные в партитуре, должны быть соблюдены в точности.

— И я его исполняю именно так, как он написал. До XIX века композиторы оставляли большие возможности исполнителям добавлять что-то свое. Но Стравинский уже принадлежит времени, когда авторы стремились контролировать весь процесс. У Игоря Федоровича был сложный характер. Человек очень точный, знающий всё о себе и своей музыке, он следил, чтобы партитура исполнялась максимально чисто.

— О характере говорит и его почерк: убористые, аккуратные буквы.

— А еще — всегда аккуратно наточенные карандаши. На его рабочем столе никогда не было лишних бумаг. Естественно, это видно и в его работе. Хотя всё равно каждый исполнитель вносит в его музыку свои нюансы.

— Валерий Гергиев приглашал вас дирижировать произведениями Игоря Стравинского в Мариинском театре. Ему хотелось видеть двух Стравинских на одной афише?

— Может быть, и так. Но он знал меня, когда я еще работал с Карельским симфоническим оркестром. С тех пор я постоянно работаю в Европе — в Берлине, Лондоне, Милане, Санкт-Петербурге, Москве. Моя цель — быть честным перед собой и перед моими музыкантами.

— Пианист Борис Березовский считает, что дирижер в оркестре — лишний персонаж. Как вы к этому относитесь?

— Я знаком с Борисом, работали вместе. Но иногда он говорит смешные вещи. Хотел бы я увидеть, как он это скажет дирижерам, которые его приглашают на разные фестивали, концерты, — тем, с кем он с удовольствием играет. Например, Валерию Абисаловичу Гергиеву. Влиятельнейший человек. А еще интересно было бы посмотреть, как бы он сыграл Стравинского без дирижера. Удачи ему.

— Вам близки эксперименты в музыкальном театре?

— Почему бы и нет, мы живем в XXI веке. Если все сделано со вкусом, с правильным подходом и не просто ради шока, то я — за. Появляются новые тенденции, мода, это логично, что она отражается и на театре. Вы же заметили, что даже музыку стали играть не так, как 50 лет назад. Другая школа.

— Где пролегают границы вкуса?

— У нас у всех есть ценности, заложенные родителями, представления о морали. Это видно по обществу, по культуре страны, люди сами не допускают бескультурья.

— Разные есть люди. Одни стоят в очереди в музей, а другие не знают, кто такие Айвазовский, Стравинский...

— У культурных людей всегда есть самоограничение. Они не опустятся до пошлости. А потом, мне кажется, публику обмануть нельзя. Плохая постановка, неинтересная выставка не заинтересуют аудиторию.

— Но есть мода и пиар. Если все говорят, что это круто, то надо пойти. А если не понравится, потом стыдно признаваться в этом. Сочтут невеждой.

— Так всегда было. Мы же не одиночки, любим жить в коллективе. Вы знаете, есть композиторы, которые писали хорошую музыку, а потом их забыли. Музыканты находят старинные партитуры и реанимируют творчество автора. Например, Баха так много не играли, пока в свое время его не нашел Мендельсон и не сделал популярным.

— Вы тоже ищите забытых авторов?

— Да. В конце XIX века был такой композитор, преподававший в Московской консерватории, — Павел Пабст. Я стал играть его музыку. А еще я записал со своим оркестром ряд английских забытых композиторов начала XX века. Это — Джозеф Холбрук, Дороти Хауэлл. Их музыка напоминает немецкий романтизм.

— Люди любят музыку, которую слышали, знают. Открывать новое для себя не все готовы.

— Нелегко это, надо поработать над собой. Например, послушайте «Царя Эдипа» Стравинского...

— А зачем вы переехали в Лондон?

— Это были непростые времена, 1988 год. Я начинал учиться в Москве в Центральной музыкальной школе, а потом мама решила переехать в Лондон и я с ней. Поступил там в Итонский колледж.

— Какие педагоги лучше — наши или западные?

— Советские. Наша школа сильнее. Зато в Итоне хорошо преподавали древнегреческий, латынь, французский.

— А для чего древнегреческий музыканту?

— Для общего развития. Я больше читаю не музыковедческую литературу, а философию, поэзию, книги по архитектуре. Это гораздо важнее.

— Зачем дирижеру читать книги по архитектуре?

— Они помогают исполнять, например, Моцарта. Это понимание вкуса, формы. Когда дирижируешь классикой, это очень сильно помогает придерживаться того, что написал автор. Знание истории искусства необходимо для работы.



Справка «Известий»

Мариус Стравинский родился в Казахстане. В 6 лет поступил в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории,  в 10 — продолжил обучение в Школе Иегуди Менухина (Великобритания),через три года стал первым студентом из бывшего СCCР, принятым на музыкальный факультет Итонского колледжа. В 2002 году окончил Королевскую академию музыки в Лондоне и стал дирижером сразу двух коллективов — Академического симфонического оркестра Московской филармонии и симфонического оркестра театра «Геликон-опера». Работал со многими известными оркестрами.

Автор
Зоя Игумнова
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе