Замятин: человек против бога-машины

К слову, там же, в Лебедяни, родился современный прозаик Роман Богословский и поэт Тихон Чурилов, которым восхищались Маяковский и Хлебников. В Липецке я был трижды, но так и не добрался до Лебедяни. Что ж, надеюсь, в этом году получится.


Глядя на судьбу Замятина, лишний раз убеждаешься, во-первых, насколько Отчество наше беспощадно к сынам своим, а, во-вторых, насколько колоссальна русская литература. Родись Замятин в другой стране, он встал бы в первый ряд её литературных пророков, его бы ценили как национальное достояние. А у нас: Достоевский, Чехов, Лесков, Горький, Толстой - попробуй пробиться. Да и в России нет действительно мощного музея Замятина.


А меж тем этот человек – великий предтеча классических антиутопий, предсказавший Матрицу задолго до появления одноимённого фильма и до того, как мы сами очутились в ней. В том, что мы очутились – сомнений нет. Вон, Илон Маск объявил об успешном внедрении чипа в мозг человека. А издание Nature анонсирует появление летающих микрочипов – самых маленьких конструкций, когда-либо созданных человеком; они станут наиболее эффективными инструментами слежки.

Да, жизнь, как известно, только подражает литературе. Замятина читал Оруэлл – и восхищался им. И Хаскли читал, и Ефремов, и Чапек, и Филип Дик – все, кто писал антиутопии, так или иначе отталкивались от Замятина. А меж тем век ХХ, как и век XXI – это время антиутопий; утопии стало писать как-то неактуально и немодно. Конечно, Замятин был не первым в этом жанре, в этой тематике, но он был тем, кто, пожалуй, наиболее полно и остро поставил вопрос о личной свободе в мире техногенного рабства. Перефразируя Достоевского: кто я – тварь перед машиной дрожащая или человек свободный, право имеющий?

Очевидно, что тут я в первую очередь говорю о культовом романе «Мы». Однако, на самом деле, не только о нём. Сама судьба Замятина, его жизнь – это манифест свободного человека. Евгений Иванович вспоминал, что в школе отлично писал сочинения, но не особо ладил с математикой. Словно пытаясь расширить, уравновесить себя, хотя сам он объяснял это упрямством, Замятин поступает не на гуманитарный факультет, а на факультет кораблестроения в Санкт-Петербурге. И это определяет его судьбу.

Второй ключевой момент, плюс-минус тех лет – это год 1905-й, и увлечение Замятина социалистической идеей. Хотя просто увлечением называть это неправильно. Это осмысленный, полновесный выбор. Замятин вступает в РСДРП, сближается с пропитанной жаждой революции молодёжью, участвует в соответствующих мероприятиях. Власти реагируют моментально: арестовывает и высылает Замятина в родную Лебедянь. Мол, подумайте о своём поведении, Евгений Иванович.

Замятин подумал и спустя некоторое время оказался в Англии. Как он сам говорил, совершил переход «от лопухов и малинников Лебедяни - к грохочущим докам Ньюкасла». Он, как мы помним, учился на кораблестроителя и, перебравшись в Англию, трудился там в доках и верфях, воочию наблюдая, что есть набирающее силу и власть индустриальное общество. Собственно, именно там рождается одна из главных тем Замятина, воплощённая им в романе «Мы» - страх не только перед технократией, индустриальным доминированием, но и перед механистичностью существования как таковой.

Это есть уже в рассказе «Островитяне», где герой оказывается в доме викария, существующего точно какой-то робот – строго по расписанию. Профессия здесь не случайна: викарий – служитель Божий. И сам Замятин, часто называвший себя еретиком, вкладывавший в это слово особый смысл, будучи социалистом, веровал в Бога, страстно искал Бога, храня и неся эту веру с лебедянского детства. И замена Бога любви на Бога машины, цифры пугала и отвращала писателя. Он видел, как люди, даже те, кто, казалось бы, призван служить Господу, превращаются в функции, в механизмы.

Идею эту Замятин доводит до максимума в романе «Мы», где вместо имён людей – наборы цифр, кодовые комбинации. Напомню, что, по сюжету, они существуют в Едином государстве, которое образовалось после двухсотлетней войны, истребившей значительную часть человечества. Новым обществом управляют так называемые Благодетели. В нём строится Интеграл, благодаря которому Единое государство собирается покорять новые миры. Всё здесь строго регламентировано: поэзия, питание, привычки, секс – на последний выдаются талоны, и это единственный момент, когда шторы в домах задёргиваются. Человечество из романа существует в прозрачном мире, мире-аквариуме.

Считается, будто всё это, или большую часть, Замятин написал о Советском Союзе. Хотя из примет последнего в романе разве что бюст Пушкина. Да и закончил Замятин свой текст в 1922-м, а то и раньше – какие тут ужасы только зарождавшегося СССР? Ничего, тут же поясняют антисоветчики, так он пророчествовал «красное» будущее. Визионерски предвидел его. Да, будущее Замятин, действительно, описал. Однако не только, а, может, и не столько СССР, сколько «цивилизованного мира» в целом. При этом отталкивался он прежде всего от того индустриального общества, которое наблюдал в Англии.

И вот прошло чуть более века. Насколько сбылись пророчества Евгения Замятина? Мы, действительно, видим, что «благодетели», как бы они ни назывались, стараются проредить человечество масштабными войнами и пандемиями. Чтобы по итогу загнать людей в некое «единое государство», глобалистскую конструкцию, где люди будут унифиированы цифровой экономикой, социальными сетями, толерантностью. Для этого, собственно, используются в первую очередь социальные сети и другие медиамеханизмы, погружающие человечество в усмирённое состояние. Отличительная черта такого общества – строгая регламентация всех сфер жизни и отсутствие чего-либо выдающегося. Это не означает равенства – скорее, наоборот. Если утрировать, то в таком обществе сама душа человеческая оцифровывается и утрачивает связь с Создателем. Сигнал теряется – и идёт перенастройка на Матрицу, на божество из цифры.

Принципы этого ещё до Замятина описал Достоевский в романе «Бесы»: «У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!.. Необходимо лишь необходимое, вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно…»

Примерно такое общество рисует и Замятин в Едином государстве. А кто же противостоит ему? Некие дикари – солнечные люди, обитающие в лесу, отгороженному от города стеной. Фактически Замятин формулируют выбор для человека между роботизированным и животным существованием. И то, и другое, в общем-то, не вариант. К слову, это противостоянии цивилизации и варварства Замятин развивает и в своём неоконченном романе «Бич Божий». Очень сильная вещь, хотя из поздних вещей, на мой взгляд, особого внимания заслуживает повесть «Наводнение». Такой выбор – между роботом и зверем – убийственен. Это хорошо видно по судьбе Теда Качинского – прекрасного математика, который, видя опасность индустриального общества, объявил ему войну и превратился в затворника-террориста.

Но и сам Замятин – человек-парадокс. Внешне это почти англичанин, чопорный, подтянутый, приятный в общении, улыбчивый. Но внутри него – страсть к свободе. И то общество, если вдуматься, которое Замятин описал в «Мы», не так чтобы отвратительно. Разве мир дикарей лучше? Однако Замятину претит сама идея любого подчинения личности. Он жаждет оставаться свободным, чтобы не быть скованным одной цепью. И это не призыв к анархии, нет – но это борьба за то, чтобы человек не лишался человеческого.

И в качестве единственного рецепта того, как противостоять тоталитаризму, подавлению личности и свободы, Замятин в романе «Мы» любовь. К слову, то же самое делает Вачовски в последней «Матрице». Потому что любовь непредсказуема – только она способна действительно изменить человека; причём, как в лучшую и худшую сторону. Оттого сексуальную сторону любви в тоталитарном обществе пытаются строго регламентировать – это есть в текстах и Замятина, и Оруэлла, и Хаксли. Но остаётся ведь и божественная сторона любви; как сказано, «Бог есть Любовь, и пребывающий в Боге пребывает в любви».

Однако Замятин, кроме множества мелочей, ошибся в главном. Он посчитал, что это сторону человека, его стремление любить невозможно подчинить, уничтожить – однако именно это сегодня и происходит посредством оцифровки человека, атрофирования чувств и замены Бога всемогущей цифровой. Это общество без Бог и общество без любви – и такого не могли предсказать даже самые мрачные авторы антиутопий. Собственно, ответ спасения здесь очевиден – сберегать и пестовать способность любить и быть любимыми. Таков путь.



Платон Беседин
Родился в Севастополе. Автор художественных книг «Дети декабря», «Учитель», «Книга Греха» и др., а также книг публицистики «Почему русским нельзя мечтать?» и «Дневник русского украинца». Ведёт авторскую телепрограмму «Игра в классики», удостоенную премии «Журналист года». Колумнист ведущих российских СМИ.
Город: СЕВАСТОПОЛЬ

Поделиться