Одна из моих собеседниц чудом избежала реального срока за подписку на российский телеграм-канал.
Каждый раз, когда я читаю их сообщения, меня пробивает озноб.
А ещё меня пробивает озноб, когда я читаю стихотворение Анны Долгаревой — то самое, про «встретят цветами».
Потому что я понимаю: да, они были готовы встретить нас с цветами.
— Генерал сказал, что встретят цветами…
— Я купила цветы, — говорит Олеся.
Мамина подруга следила за нами,
Я молилась на каждом крутом замесе.
Я купила тогда белые лилии.
Как ты понимаешь, они сгнили
Сотню раз, и я покрылась проказой,
Но не отреклась от тебя ни разу.
Сотню раз я, милый, легла в могилу
Белым телом, но встала, ждала я, милый,
Сотню раз меня предали и убили.
Посади лилии на моей могиле.
Но восстала, окроплена Божьим иссопом,
И пошла по трупам, забытым тропам.
Без цветов, без венца, без фаты — и хватит.
Обними меня крепче, русский солдатик.
Иногда только чтение таких текстов позволяет и далее утверждать: Денацификация неизбежна.
А ещё это стихотворение — документ.
Сродни тем документам, которые читали на заседании Нюрнбергского трибунала (и будут читать на трибунале в Мариуполе). Сродни сводкам с Бабьего яра из документального фильма «Победа на Правобережной Украине». Там говорилось, что вытворяли нацисты.
— Живых детей закапывали в землю вместе с матерями. И видно было, как шевелилась земля, как содрогалась она от движения живых тел.
Но есть в этом стихотворении-документе и кое-что кроме фиксации конкретного злодейства, конкретного фашистского террора.
В этом творении Анны Долгаревой проявлена коллективная личность, душа тех мужчин и женщин, которые ждали нас тогда, в феврале 2022-го. И ждут нас, невзирая ни на что, до сих пор.
Мы пока не смогли дойти. Простите нас, родные.
Однажды мне написали такое (весна 2023 года): «Вы не думайте, что мы разочаровались в вас или, того ещё, прокляли вас. Мы вас очень ждём, несмотря ни на что, и верим в вас».
Многие наши сторонники уже не могут сказать этого. Потому что они были замучены садистами из неонаци.
В этом смысле это и другие стихотворения Анны — ещё и возглас, как у Гудзенко: «Будь проклят сорок первый год!». За неготовность. За самонадеянность.
Да, в упомянутом выше стихотворении Анны та, которую предали и убили, восстаёт.
А в другом:
Это человек лежит,
расцветая на снегу.
Это красным он зацвёл,
как цветок, на остановке.
Такая остранённость смерти. Так умирали разве что красноармейцы в «Чевенгуре». «Как будто природа возвратилась в человека после мешавшей ей встречной жизни».
(Платоновское и даже космистское влияние у Долгаревой — тема отдельного исследования.)
— Но о какой документальности вы можете здесь говорить?
Это мы не ответили на претензии «трушных», «настоящих» документалистов. Они всё никак не могут успокоиться — какая достоверность, когда налицо образы, метафоры, единство живых и мёртвых?
Таким документалистам следовало бы знать свои корни.
Что они знают, например, о жанре «поэтического документального фильма»?
А ведь главные шедевры отечественной документалистики, представьте себе, сняты именно в этом жанре.
Речь идёт о творениях выдающегося советского режиссёра-документалиста Дзиги Вертова.
Хотя Вертов тоже писал стихи, главный его вклад — конечно же, кино. Киноглаз. Киноправда.
Что такое киноправда по Вертову? Это «коммунистическая расшифровка действительности». Поданная, естественно, средствами кино — через киноглаз.
Метод Вертова заключался в следующем: благодаря техническим возможностям кинематографа и объяснительной силе коммунистической идеологии впервые в истории можно выявить подлинное содержание реальности и преподнести её массам.
«Просто-документальность» не работает — действительность зашифрована. Но с помощью особого способа прочтения можно увидеть её подлинное лицо, выполнить максиму Блока:
Но только — лживой жизни этой Румяна жирные сотри.
Как и Вертова, как и Долгареву, нас интересуют не «понты» отдельной касты документалистов, а стремление увидеть жизнь воочию. В мире, где, извините, простые документы зачастую уже не работают.
Мы настолько перепичканы разного рода «жестью» (абсолютно документальной), что наросла броня. Бесчувственность. Будешь всё в себя впускать — сердце не выдержит.
Стихотворения Анны Долгаревой, несмотря на постоянное присутствие темы смерти в её творчестве, возвращают читателя к жизни.
Конечно, они не всесильны. В одном из своих творений Анна рефлексирует на тему своей особой документальности:
Я здесь не женщина, я фотоаппарат,
Я диктофон, я камера, я память.
Я не умею ничего исправить,
Но я фиксирую: вот так они стоят.
С одной стороны, Анна полностью права. Стихами не исправишь произошедшее, не вернёшь убитых.
Но прав и Сергей Ивкин, говоря о стихах Долгаревой следующее: «Стихи ничего не меняют, но возвращают силы, отводят отчаяние, позволяют дышать заново, когда казалось, что дышать больше нечем и незачем. И молящийся, и взыскующий, и плачущий — все получают ответ».
К сожалению, готовить такие творения — отнюдь не бесплатное удовольствие.
А это я захлебываюсь кровью,
Чужой, чужой захлебываюсь кровью,
И бьёт арта по дышащей по цели.
Напоследок нельзя не признать: ещё совсем недавно таких стихов возникнуть просто не могло.
Одна из поэтов, безоговорочно поддержавшая украинский «Майдан» и неонацистских отморозков, однажды заявила: вот так (как Долгарева — добавляем мы) писать больше не получится.
— После постмодернизма сказать что-то новое так или в этом роде было бы, боюсь, неубедительно, — писала Ольга Седакова.
И у неё были свои основания для этого заявления.
Что поменялось? Дело ведь не только в начавшейся СВО.
Возможно, ответив на этот вопрос, и станет яснее — в чём заключается метод Долгаревой.
Автор
Дмитрий Красноухов специально для @uralliveNovember 30, 2023