В лакированной карете. Лев Оборин о романе «Петербург» Андрея Белого
10 февраля 2024 ● СНОБ
25 января прошла вторая встреча книжного клуба «Сноба»..
Коллаж: Мария Аносова
Егор Спесивцев поговорил с литературоведом Львом Обориным про «Петербург» Андрея Белого — один из главных модернистских городских романов XX века, написанный в революционной технике «потока сознания». Как устроена эта книга — в материале «Сноба»
«Петербург» Андрея Белого — это довольно сложная книга. Зачем ее читать?
Петербург того времени, о котором писал Белый, не очень похож на Петербург, который мы знаем по школьной программе. Это переходный этап между Петербургом Пушкина и Достоевского — и советским Ленинградом. Это преображение Белый в своем тексте предугадывает. Он пишет о звуке «октябрёвсковой песни», отсылая к 1905 году, который неповторим и который все это огромное городское пространство преображает.
Перед нами, с одной, роман политический, с другой стороны, символический, наполненный отсылками к мистическим и философским учениям, занимавшим Белого. С третьей стороны, перед нами история, которую интересно распутывать, потому что в ней брезжит детективный сюжет. Но прежде всего «Петербург» стоит прочитать, потому что это мастерская, интересная, сложная, пугающая вещь, которая в воображаемом ландшафте русской прозы представляет собой вершину.
К слову об этом мастерстве: как «Петербург» устроен с точки зрения языка?
Мы можем открыть роман Белого на любом месте, начать его читать вслух и сразу же заметим, что в нем есть конкретный ритм. В первой редакции он построен на основе анапеста, то есть трехсложного размера с ударением на последнем слоге, во второй редакции это, по большей части, амфибрахий. Вот я открываю на странице 226 издание «Литературных памятников» и натыкаюсь там на такой фрагмент:
«В этот миг в окна глянуло солнце, яркое солнце бросало там сверху свои мечевидные светочи: золотой тысячерукий титан из старины бешено занавешивал пустоту, освещая и шпицы, и крыши, и струи, и камни, и к стеклу приникающий божественный, склеротический лоб; золотой тысячерукий титан немо плакался там на свое одиночество» — и так далее. Перед нами предстает некий солярный Петербург, тот самый, который Пушкин изображал, например, в парадном прологе к «Медному всаднику».
Но ведь у Петербурга Белого больше измерений?
Безусловно. В «Петербурге» мы обнаруживаем и оборотную сторону города — хтоническую, запутанную. По этому роману совершенно точно не получится составить туристический маршрут для прогулок по Петербургу, как это иногда делают с Достоевским. Из статей, например, Леонида Долгополова, который изучал этот роман, мы узнаём, что топография Петербурга у Белого к реальному Петербургу вообще имеет мало отношения.
При этом Белый безошибочно угадывал некую изнанку реальности, находил темное демоническое начало, контрапункт Востока и Запада, которые в Петербурге сходятся. Недаром в Петербурге есть египетские сфинксы — а сфинкса в Гизе Белый называл одним из главных откровений в жизни. Вообще противоборство Востока и Запада, которое в текстах Белого постоянно присутствует, идет от символистской философии, главным образом от Владимира Соловьева. В Петербурге, как в сплошь перпендикулярном городе, сплошь застроенном коробками, параллелепипедами, очень четко ощущается какая-то потусторонность, предощущение грядущей мировой борьбы. Революция — одно из стихийных воплощений этой борьбы, поэтому она Белому интересна.
Андрей Белый, 1904 год
Фото: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images
Петербург Белого оказывается громадной сценой, которая обусловливает существование самих героев. То есть эти персонажи не могли бы появиться нигде больше, кроме «Петербурга». И сменяют они друг друга также по театральным законам. У читателя создается ощущение вращающейся сцены. Из дома Аблеухова мы попадаем на петербургскую улицу, оттуда на бал, оттуда в дом Софьи Лихутиной, оттуда на петербургскую дачу, где происходит убийство провокатора Липпанченко. «Петербург» глубоко сценичен и, при всей своей внешней стихийности, конечно, глубоко продуман, очень точно устроен.
Говоря о сценичности этого романа, можно вспомнить о спектакле Михаила Чехова по «Петербургу» Белого, который шел во МХАТе в 1925 году. Его финал резко отличается от того, что мы видим в книге, — на сцене теракт все же случается. Почему в театральной версии своего романа Белый изменяет концовку? Это связано с тем, что она написана уже после Октябрьской революции?
Да, в значительной степени именно так. Белый писал вторую редакцию уже после Октябрьской революции, и из второй редакции убрана значительная часть каких-то иронических замечаний в сторону революционного движения. В то же время, как я уже говорил, Белый вообще много перерабатывал свои тексты.
Невский проспект, 1910 год
Фото: Photoinstitut Bonartes / Imagno / Getty Images
У «Петербурга» есть две редакции — 1913 и 1922 года. Чем они различаются?
Большинство литературоведов, рассматривая «Петербург», имеют в виду первую редакцию 1913 года. Фрагменты из нее используют в большинстве современных научных изданий. В советское время главной считалась вторая редакция романа, но сегодня она выглядит менее релевантной. Стараясь избавиться от каких-то предосудительных мотивов, Белый довольно сильно этот роман усушил. Из «Петербурга» во второй редакции отчасти исчезла его ритмическая прелесть.
В то же самое время отношения между двумя этими редакциями до сих пор не определены в литературоведении. Белый к правке текста возвращался постоянно и вообще мыслил «Петербург» как некую очень важную часть огромного, квазиавтобиографического замысла под названием «Я». Это гигантская композиция из многих романов, куда входил бы и «Петербург», и, вероятно, воспоминания Белого, и написанный несколько позднее роман «Москва».
Как Белый работает с «петербургским» текстом русской литературы? Можно ли найти в романе какие-то отсылки к другим произведениям и персонажам?
В стилистическом плане Гоголь, безусловно, самая главная фигура для Белого, и сам он в своих теоретических работах постоянно говорит, что работал с гоголевским стилем. Если речь о персонажной структуре, то, с одной стороны, там возникает семья Аблеуховых. Она в несколько комическом ключе воплощает конфликт отцов и детей, который восходит к Тургеневу. Недаром Николай Павлович Аблеухов — это такой революционер-нигилист, обладающий окарикатуренными чертами и Базарова, и Ставрогина из «Бесов» Достоевского. Это такой демонический красавец, в котором прослеживается нечто отвратительное, его постоянно сравнивают с лягушкой.
Во время встречи книжного клуба «Сноб»
Фото: «Сноб»
Также в романе возникают фигуры провокаторов, которые растут из образов «маленьких людей» в текстах Гоголя и Достоевского, а с другой стороны, герои, безусловно, вытекают из той политической реальности, которая окружала Белого и которая была очень хорошо знакома революционному движению конца XIX века. Все эти агенты охранки, революционный заговор и жажда его разоблачить — это наличная реальность России начала ХХ века, финальных лет царствования Николая Второго.
Кроме того, в романе существует несколько интересных женских персонажей. В первую очередь это Софья Лихутина, в которой часто видят злую карикатуру на возлюбленную Белого, Любовь Дмитриевну Менделееву-Блок. Наверное, это сравнение имеет под собой какие-то основания, хотя главным образом перед нами, конечно, карикатура. Там видится и нечто вроде «Душечки» Чехова — женщины, которая принимает психологическую форму того мужчины, с которым она в данный момент имеет дело. К слову, муж Лихутиной — это не Блок, а отчим Блока — Франц Кублицкий-Пиоттух.
И конечно, Аблеухов-старший — это вполне очевидная карикатура на Константина Победоносцева, сановника при трех царях и важнейшую фигуру для политической жизни России второй половины XIX века. Это был такой прожженный консерватор, демоническая фигура, которую Белый открывает с бытовой стороны. Аблеухов-старший — глупый и трогательный старичок, за которым Белый следит вплоть до его посещения уборной. Такое разоблачение мифа довольно характерно для «Петербурга».
Во время встречи книжного клуба «Сноб»
Фото: «Сноб»
Повлиял ли «Петербург» на европейский модернизм? Или слова Пильняка и Пастернака о том, что Джойс — это ученик Белого, стоит считать преувеличением?
Скорее, да, это такое траурное преувеличение. Я не думаю, что Джойс когда-либо читал Андрея Белого. Но при этом, конечно, некие сейсмические процессы, запущенные «Петербургом», ощущались в русской литературе в первую очередь и опосредованно в европейской. Впрочем, в западном литературоведении «Петербург» считается одним из великих городских романов ХХ века.
Готовясь к разговору, я слышал разные интерпретации «Петербурга». Например, я встречал мнение, что «мозговая игра», которую Белый разворачивает в романе, вполне безопасно сворачивается к концу, поскольку основной конфликт решается бескровно. Мне же показалось, что точки автор не ставит, что «Петербург» — это апокалиптическое пророчество, и спокойствия окончательно не наступает. Как вы понимаете концовку?
Изначально роман должен был называться «Лакированная карета». Лакированная карета — один из центральных образов романа, потому что она похожа на шкатулку. Белому важно, что Петербург — это клаустрофобическое пространство, за пределами которого нет ничего, его можно только открыть и закрыть. То, что из него вырвется, — это как раз и есть содержание романа, заключенная в сардинницу «мозговая игра».
Егор Спесивцев поговорил с литературоведом Львом Обориным про «Петербург» Андрея Белого — один из главных модернистских городских романов XX века, написанный в революционной технике «потока сознания». Как устроена эта книга — в материале «Сноба»
«Петербург» Андрея Белого — это довольно сложная книга. Зачем ее читать?
Петербург того времени, о котором писал Белый, не очень похож на Петербург, который мы знаем по школьной программе. Это переходный этап между Петербургом Пушкина и Достоевского — и советским Ленинградом. Это преображение Белый в своем тексте предугадывает. Он пишет о звуке «октябрёвсковой песни», отсылая к 1905 году, который неповторим и который все это огромное городское пространство преображает.
Перед нами, с одной, роман политический, с другой стороны, символический, наполненный отсылками к мистическим и философским учениям, занимавшим Белого. С третьей стороны, перед нами история, которую интересно распутывать, потому что в ней брезжит детективный сюжет. Но прежде всего «Петербург» стоит прочитать, потому что это мастерская, интересная, сложная, пугающая вещь, которая в воображаемом ландшафте русской прозы представляет собой вершину.
К слову об этом мастерстве: как «Петербург» устроен с точки зрения языка?
Мы можем открыть роман Белого на любом месте, начать его читать вслух и сразу же заметим, что в нем есть конкретный ритм. В первой редакции он построен на основе анапеста, то есть трехсложного размера с ударением на последнем слоге, во второй редакции это, по большей части, амфибрахий. Вот я открываю на странице 226 издание «Литературных памятников» и натыкаюсь там на такой фрагмент:
«В этот миг в окна глянуло солнце, яркое солнце бросало там сверху свои мечевидные светочи: золотой тысячерукий титан из старины бешено занавешивал пустоту, освещая и шпицы, и крыши, и струи, и камни, и к стеклу приникающий божественный, склеротический лоб; золотой тысячерукий титан немо плакался там на свое одиночество» — и так далее. Перед нами предстает некий солярный Петербург, тот самый, который Пушкин изображал, например, в парадном прологе к «Медному всаднику».
Но ведь у Петербурга Белого больше измерений?
Безусловно. В «Петербурге» мы обнаруживаем и оборотную сторону города — хтоническую, запутанную. По этому роману совершенно точно не получится составить туристический маршрут для прогулок по Петербургу, как это иногда делают с Достоевским. Из статей, например, Леонида Долгополова, который изучал этот роман, мы узнаём, что топография Петербурга у Белого к реальному Петербургу вообще имеет мало отношения.
При этом Белый безошибочно угадывал некую изнанку реальности, находил темное демоническое начало, контрапункт Востока и Запада, которые в Петербурге сходятся. Недаром в Петербурге есть египетские сфинксы — а сфинкса в Гизе Белый называл одним из главных откровений в жизни. Вообще противоборство Востока и Запада, которое в текстах Белого постоянно присутствует, идет от символистской философии, главным образом от Владимира Соловьева. В Петербурге, как в сплошь перпендикулярном городе, сплошь застроенном коробками, параллелепипедами, очень четко ощущается какая-то потусторонность, предощущение грядущей мировой борьбы. Революция — одно из стихийных воплощений этой борьбы, поэтому она Белому интересна.
Андрей Белый, 1904 год
Фото: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images
Петербург Белого оказывается громадной сценой, которая обусловливает существование самих героев. То есть эти персонажи не могли бы появиться нигде больше, кроме «Петербурга». И сменяют они друг друга также по театральным законам. У читателя создается ощущение вращающейся сцены. Из дома Аблеухова мы попадаем на петербургскую улицу, оттуда на бал, оттуда в дом Софьи Лихутиной, оттуда на петербургскую дачу, где происходит убийство провокатора Липпанченко. «Петербург» глубоко сценичен и, при всей своей внешней стихийности, конечно, глубоко продуман, очень точно устроен.
Говоря о сценичности этого романа, можно вспомнить о спектакле Михаила Чехова по «Петербургу» Белого, который шел во МХАТе в 1925 году. Его финал резко отличается от того, что мы видим в книге, — на сцене теракт все же случается. Почему в театральной версии своего романа Белый изменяет концовку? Это связано с тем, что она написана уже после Октябрьской революции?
Да, в значительной степени именно так. Белый писал вторую редакцию уже после Октябрьской революции, и из второй редакции убрана значительная часть каких-то иронических замечаний в сторону революционного движения. В то же время, как я уже говорил, Белый вообще много перерабатывал свои тексты.
Невский проспект, 1910 год
Фото: Photoinstitut Bonartes / Imagno / Getty Images
У «Петербурга» есть две редакции — 1913 и 1922 года. Чем они различаются?
Большинство литературоведов, рассматривая «Петербург», имеют в виду первую редакцию 1913 года. Фрагменты из нее используют в большинстве современных научных изданий. В советское время главной считалась вторая редакция романа, но сегодня она выглядит менее релевантной. Стараясь избавиться от каких-то предосудительных мотивов, Белый довольно сильно этот роман усушил. Из «Петербурга» во второй редакции отчасти исчезла его ритмическая прелесть.
В то же самое время отношения между двумя этими редакциями до сих пор не определены в литературоведении. Белый к правке текста возвращался постоянно и вообще мыслил «Петербург» как некую очень важную часть огромного, квазиавтобиографического замысла под названием «Я». Это гигантская композиция из многих романов, куда входил бы и «Петербург», и, вероятно, воспоминания Белого, и написанный несколько позднее роман «Москва».
Как Белый работает с «петербургским» текстом русской литературы? Можно ли найти в романе какие-то отсылки к другим произведениям и персонажам?
В стилистическом плане Гоголь, безусловно, самая главная фигура для Белого, и сам он в своих теоретических работах постоянно говорит, что работал с гоголевским стилем. Если речь о персонажной структуре, то, с одной стороны, там возникает семья Аблеуховых. Она в несколько комическом ключе воплощает конфликт отцов и детей, который восходит к Тургеневу. Недаром Николай Павлович Аблеухов — это такой революционер-нигилист, обладающий окарикатуренными чертами и Базарова, и Ставрогина из «Бесов» Достоевского. Это такой демонический красавец, в котором прослеживается нечто отвратительное, его постоянно сравнивают с лягушкой.
Во время встречи книжного клуба «Сноб»
Фото: «Сноб»
Также в романе возникают фигуры провокаторов, которые растут из образов «маленьких людей» в текстах Гоголя и Достоевского, а с другой стороны, герои, безусловно, вытекают из той политической реальности, которая окружала Белого и которая была очень хорошо знакома революционному движению конца XIX века. Все эти агенты охранки, революционный заговор и жажда его разоблачить — это наличная реальность России начала ХХ века, финальных лет царствования Николая Второго.
Кроме того, в романе существует несколько интересных женских персонажей. В первую очередь это Софья Лихутина, в которой часто видят злую карикатуру на возлюбленную Белого, Любовь Дмитриевну Менделееву-Блок. Наверное, это сравнение имеет под собой какие-то основания, хотя главным образом перед нами, конечно, карикатура. Там видится и нечто вроде «Душечки» Чехова — женщины, которая принимает психологическую форму того мужчины, с которым она в данный момент имеет дело. К слову, муж Лихутиной — это не Блок, а отчим Блока — Франц Кублицкий-Пиоттух.
И конечно, Аблеухов-старший — это вполне очевидная карикатура на Константина Победоносцева, сановника при трех царях и важнейшую фигуру для политической жизни России второй половины XIX века. Это был такой прожженный консерватор, демоническая фигура, которую Белый открывает с бытовой стороны. Аблеухов-старший — глупый и трогательный старичок, за которым Белый следит вплоть до его посещения уборной. Такое разоблачение мифа довольно характерно для «Петербурга».
Во время встречи книжного клуба «Сноб»
Фото: «Сноб»
Повлиял ли «Петербург» на европейский модернизм? Или слова Пильняка и Пастернака о том, что Джойс — это ученик Белого, стоит считать преувеличением?
Скорее, да, это такое траурное преувеличение. Я не думаю, что Джойс когда-либо читал Андрея Белого. Но при этом, конечно, некие сейсмические процессы, запущенные «Петербургом», ощущались в русской литературе в первую очередь и опосредованно в европейской. Впрочем, в западном литературоведении «Петербург» считается одним из великих городских романов ХХ века.
Готовясь к разговору, я слышал разные интерпретации «Петербурга». Например, я встречал мнение, что «мозговая игра», которую Белый разворачивает в романе, вполне безопасно сворачивается к концу, поскольку основной конфликт решается бескровно. Мне же показалось, что точки автор не ставит, что «Петербург» — это апокалиптическое пророчество, и спокойствия окончательно не наступает. Как вы понимаете концовку?
Изначально роман должен был называться «Лакированная карета». Лакированная карета — один из центральных образов романа, потому что она похожа на шкатулку. Белому важно, что Петербург — это клаустрофобическое пространство, за пределами которого нет ничего, его можно только открыть и закрыть. То, что из него вырвется, — это как раз и есть содержание романа, заключенная в сардинницу «мозговая игра».