Игорь Бондарь-Терещенко о романе Антона Ерхова «Горизонт».
…Начинается все в этом романе довольно сумбурно, и автор, словно на выбор, предлагает дальнейшее развитие событий.
Фото: TASS/UIG
Вариантов, правда, немного. Это может быть детектив (убийство), школьная мелодрама (новый учитель) и прочий постмодернизм (бессмысленное блуждание, как у Данилова). Удивительно, что именно «бессмысленное» оказывается правильным выбором, и даже не потому, что напоминает напряженную интригу «Сердец четырех» Сорокина. «Мужчина обошёл дом. Своды-каркасы с сухой виноградной лозой нависали над лавочками, чуть дальше были чёрные пластиковые мусорные баки, за ними — площадка с каруселью, турниками и лесенками. А фоном — другие дома: параллельно, перпендикулярно. Мужчина ввёл код, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Ему открыл невысокий крепыш лет сорока. Широкие плечи, большущие кулаки, вечная боксёрская стойка, — из той породы людей, которые „чуть что — сразу в дыню“. — Заходите, — сказал хозяин».
А куда идти-то, спросите? И правильно, поскольку стоит уже, наверное, объяснить, что слепое тыканье не в дыню, но под дых памяти означают медленное, словно вино у Мандельштама, картографирование юношеского ландшафта. Ну да, Канзас, как у Гудвина в «Волшебнике Страны Оз», то есть, конечно же, Харьков, где автор, родившись в Норильске, окончил факультет документоведения и информационной деятельности местной академии культуры, а теперь работает в Москве менеджером по сбыту. Неужели культуры? И куда, интересно, он ее сбывает?
Впрочем, самого романа это, конечно, касается мало. Главное здесь — достоверность в описании ландшафта, местной урбанистической, опять-таки, культуры, и просто прикладной информатики. Сначала «мимо тыла „Интуриста“ — входа в гостиницу артистов цирка; мимо витрин с хайфаем и хайэндом, мимо клумб перед магазином, к сто сорок первому дому, утопленному — окна на проспект, — задвинутому чуть вглубь». Далее, например, про «сине-белый глобус на пачке „Азимута“, втиснувшейся между „Прилуками“ и „Бондом“. Три параллели, пять меридианов. И подписи по кругу — русская и английская. Азимут, Azimuth. Информации на две секунды — читай, перечитывай, ничего нового не найдёшь».
А дело всего лишь в том, что без компаса и карты герой по имени Антон приезжает в родной город, снимает квартиру и начинает обходить внутренние ландшафты памяти и заодно близлежащие окрестности индустриального мегаполиса. В котором из его детства — всего ничего, а ведь было, было: теткины серебряные ложечки, дедушкины с тетрадками с воспоминаниями, что еще? Еще эстафету перехватывает следующие герои, они в романе меняются, и кажется, задумывается какое-то преступление, но смысл один и тот же — все ищут вчерашний день в меню станционного буфета. Потому что дома уже не продохнуть от находок — «два билета на „Воплі Відоплясова“ с оторванными корешками, спички из „Irish Pub“, визитки с выставок, палочки из „Ха Лонг“ (Галя-Галка попросила тогда обычные приборы), давно просроченный студенческий… А ещё брелок — доминошная кость, три-шесть. А ещё — жетончик из харьковского метро». И — объяснения вроде «пасть порву» из советского кино, когда пальцами нужно вилку изобразить. Мелкая советская моторика в романе Ерхова — вот главный двигатель сюжета, а не какие-то страшные убийства в нем случающиеся.
Ну, и еще какая-то «самодвижущаяся» мелочь. Гараж деда, где, кроме старой «Волги», прятались два разобранных велосипеда, надувная лодка и акваланг, а также коллекция сигаретных пачек. Или такая же коллекция воспоминаний — о родине, семье героя, о нем самом — но уже умещающаяся в истории вывесок на домах города, в который он приехал. «Наша цель — коммунизм» из тех времён, когда Антон ещё не родился, «Ленин с нами» с детских фотографий, «Слава Жовтню» и «Человек, ты в ответе за всё» из конца восьмидесятых, и нынешняя: «Свадебный салон Линда».
Наверное, у каждого есть такая семейная история «без фотографий», с одними лишь слепыми негативами детской памяти. Когда «Антоша, домой!» перекочевывает в песенные рефрены всесоюзной эстрады. В «Горизонте» напрямую об этом не говорится, все больше подручными средствами, как у Пелевина, когда герой может прочитать свою судьбу в журнальчике, взятом наобум на стойке в кафе. «В теории всё просто, однако, как водится, на практике возникают вопросы, — сообщают нам. — И их немало. Например, такой: если семья ребёнка уезжает из страны своих отцов и дедов, едва ребёнок родился, то какую территорию считать родиной ребёнка? Ту, где он родился, которую не запомнил и, возможно, никогда больше не увидит? Если верить словарям, то да, именно так: родина — это биологический отец, пусть даже сбежавший сразу после зачатия».
Это как помните, у Пригова? «Я, бывает, посещаю место своего бывшего проживания. Иду вдоль улицы, заглядываю в бывшие наши окна, как раз после арки третьего дома от Садового кольца. Там кто-то живет. По вечерам я вижу горящие огни, чьи-то неведомые, мило по-русски взлохмаченные головы, склонившиеся над столом. Я хочу им крикнуть: «Гады! Сволочи! Я же здесь жил! На этом самом месте, где вы сейчас незаконно занимаете пространство моего детства!»
И все-таки постмодернизм, товарищи, победил. Чтобы покончить, так сказать, с ностальгией, автору романа приходится убить. Ну, или чтобы из сомнительного жанра в классику вернуться. Там, где «Вы же и убили, Родион Романович». И никакая детская травма здесь ничего не объяснит, и скомканного финала в стиле фильма «Игла» не разгладит. «Где, какое твое детство? — оглядываются они, сжимая ножи и заодно роман Пригова в руках. — Нету нигде твоего детства. Вы, гражданин, ошиблись». «Нет-нет, я не ошибся. Здесь вот лежит растоптанное вашими бесчувственными ногами мое хрупкое, беззащитное детство! Ну, скажите им, подтвердите!» — бросается по сюжету герой к случайным прохожим, хватая их за габардиновые рукава". А что дальше, спросите? А дальше — живите в Москве, а в Харьков ни ногой, помните? «Они спокойно, но брезгливо отстраняют мои пальцы, как какого-нибудь пьяницы или проходимца, или еще хуже — скользкой слезливой гадины:
«Нет, не помним!» — и поспешают прочь.
«Гады! Гады!» — рыдаю я.
Занавес. Затянувшаяся пауза. Заваленный горизонт.
Антон Ерхов. Горизонт. — (c)оюз Писателей, №?1?2. — 2016.