«Литература не то, что пишется на века»

Сергей Беляков написал о ней: «Валерия Пустовая почти одновременно (в майских номерах «Октября» и «Нового мира» за 2005 год) опубликовала две программные статьи, после чего превратилась в самого известного, самого цитируемого из молодых критиков, в признанного идеолога всё того же «нового реализма»». Мы поговорили с Валерией о том, как писатель может попасть в сферу ее внимания, по каким критериям отбирались прозаики в серию «Валерия Пустовая рекомендует», для чего сейчас нужны толстые литературные журналы, кто такой ПоПуГан, чем отличается гениальность от таланта и о многом другом.


Фото: Виктория Лебедева


- Лера, я много раз слышала от разных людей из литературного мира, что ваш отзыв на книгу – это нереально круто, почти билет в вечность. А как попасть писателю в круг вашего внимания?

- Вот так, первым же вопросом, вы попали в больное место и мое, и вообще критики. Билетёр в вечность – эффектный имидж. Но, если разобраться, в критике, особенно сейчас, обострен этот выбор: писать о вечном – или писать о современном. Считается, что авторитетный критик пишет о вечном в том смысле, что никогда не промахивается, всегда выбирает непременные поводы для высказывания, так что уж если напишет о книге – значит, судьба ее сложилась. На деле же нерв критики – современность, текущий момент. Критика – это отклик времени на слово писателя. С точки зрения вечности о нем еще напишут, если просеется через отбор многих лет, литературоведы. Критик же пишет, исходя из того, как видится это произведения сейчас и, страшно сказать, конкретно этим критиком.

Я считаю, у нас недооценивают субъективность критики. Кто такой критик? Это человек, который располагает инструментарием для проверки произведений на себе. То, что срабатывает в критике первым, иррационально. Это его читательский и жизненный опыт, его чувство времени, его чутье к талантливому и живому, его переживание красоты. Другое дело, что критик не имеет права остановиться только на чувстве, чутье и переживании.

И тут я скажу, что и объективность как задачу критики теперь недооценивают. Не в том ее ищут. Объективность критики – это ее доказательность. Сколь угодно субъективное, текущее, невероятное восприятие произведения критик должен уметь доказать, донести свои иррациональные прозрения при помощи рациональных суждений. У нас теряется это – умение опираться при разговоре о тексте на сам текст.

Пугающие слова: концепция литературы, но каждый раз, когда критик выбирает книгу, он исходит из своего представления о том, что такое литература. Для меня в последние годы литература – то, что меняется, что не пытается высказаться на века, не подделывается под вечность. Выбор между вечностью и современностью – это выбор между литературностью и литературой. Слишком много людей знают, как надо писать. Слишком мало кому при этом есть, что сказать. И еще меньше тех, кто решается высказаться не по образцу. Меня интересуют авторы, пишущие под давлением нового опыта, потребовавшего нового языка. Иными словами, максимально синхронизированные с современностью. Лучшая книга – не та, что попадет в вечность. А та, что может быть написана только сейчас.

- В издательстве «Эксмо» была раньше серия «Валерия Пустовая рекомендует». Какие книги в ней вышли?

- Эта серия была задумана как рекомендательная полка молодых авторов. В серии успели выйти четыре книги.

«Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории» Ольги Бешлей – бойкие автобиографические рассказы молодой писательницы и журналистки, которая не боится признать, что не знает, как жить и как писать, что все максимы, выданные старшими по этим двум главным для нее вопросам, сегодня не работают.

«Дом, в котором могут жить лошади» красноярского писателя Евгения Эдина – лирическая проза о переходном возрасте как постоянном состоянии человека, чьи мечты о себе и жизни пытаются взять реванш у разочаровывающей реальности.

«Тварь размером с колесо обозрения» - документальный роман известного фантаста новой волны Владимира Данихнова, написанный по следам его личной трагедии: это достоверная история его противостояния онкологическому заболеванию, которую писатель показывает как борьбу с персонифицированным страхом смерти, с самой обреченностью мира и человека тлену. Данихнова не стало в сентябре минувшего года, но книги его, уверена, писателя переживут: вот уж у кого острое чувство и современности, и языка.

Серия завершилась на книге молодого осетинского писателя Азамата Габуева «Холодный день на солнце» - это остроумная и злободневная ролевая проза о молодых людях во Владикавказе: автор умеет говорить от имени сверстников, и близких ему, и далеких от него по жизненному опыту и убеждениям.

- Серия закрыта сейчас по объективным причинам, связанным с различными перестановками и уходами редакторов. Есть ли способ ее продолжить?

- Серия, можно сказать, продолжается. Сейчас «Эксмо» ее перезапустило под названием «Карт-бланш». Теперь это не моя серия, но я в нее по-прежнему рекомендую авторов. 

 - Расскажите о книге «Гнев» Булата Ханова, которая вышла уже в серии «Карт-бланш», но с Вашим послесловием.

- Да, я писала предисловия к книгам в своей серии и, поскольку «Гнев» Булата Ханова должен был тоже выйти в рамках нее, он издан с моим презентационным текстом. Это роман одновременно психологический и сатирический. Он о молодом профессоре Казанского университета, который мнит себя человеком состоявшимся: у него есть статус, убеждения, семья, - но герой чувствует вдруг нарастающее недоверие ко всему, что приобрел. Булат Ханов написал книгу о том, что даже успешному и умному, зрелому и женатому человеку еще не поздно пуститься на поиски себя. И «гнев» героя можно рассматривать как срыв, а можно – как порыв к свободе и новой правде.

- На встрече с Путиным 12 лет назад вы предложили ему «обратить внимание на печальную участь толстых журналов, а особенно на проблемы с их распространением». Как вы сейчас относитесь к тому, что толстые литературные журналы уходят? В каком виде и при каких условиях они могли бы выжить? И для чего они сейчас нужны?

- Да, журнал «Октябрь», в котором я проработала почти пятнадцать лет – пришла туда после окончания университета, - приостановлен в этом году по причине финансового истощения. Закрылся поэтический журнал «Арион». Другие журналы выживают, но очень трудно. В то же время, например, литературный журнал «Дружба народов» и филологические «Вопросы литературы» на фоне кризиса экспериментируют с новыми рубриками и форматами работы журнала. Я считаю, что даже если все существующие журналы закроются, журнальная работа будет подхвачена какой-то новой площадкой. Необходимо пространство, где постоянно шел бы поиск новых авторов, презентация концепций литературы, полемика, выходили бы обзоры, поэтические подборки, новые рассказы – все то, что не подпадает под формат книги, что еще нельзя предъявить как продукт на книгоиздательском рынке, но уже существует как факт литературы.

- Расскажите о жизни и судьбе ПоПуГана.

- Звучит-то как, а? ПоПуГан – это группа критиков, названная по первым слогам фамилий участников: Елены Погорелой, моей и Алисы Ганиевой. Когда-то нам потребовалось организовать группу, чтобы опробовать и утвердить новый имидж современной критики: молодой, игровой, коммуникативный.

Мы устраивали игровые вечера, игровые публикации, на Ютубе можно увидеть ролики нашего проекта «Интервью с классиком», в рамках которого мы проводили игровую беседу с известным писателем нового поколения, представив, будто он уже классик, и все его творческие особенности получили полное воплощение. В нашем арсенале были шаржи, шарады, пародии, центоны. Но главное – на наших вечерах нам хотелось поэкспериментировать с аудиторией критики, вступить с ней в живое и очное взаимодействие. К сожалению, постепенно на группу оставалось все меньше времени, мы прекратили делать новые проекты. Алиса Ганиева сама стала известным прозаиком новой волны (автопародийный ролик с ней стал самым скандальным и популярным в нашем проекте). Елена Погорелая активно пишет о поэзии, прозе, вот недавно выпустила филологический хит – статью, сопоставляющую художественные миры Джорджа Мартина и Алексея Иванова. Кроме того, у нее недавно вышла дебютная книга пронзительных стихов о детстве и сиротстве, романтической любви и материнстве. Я выпустила вторую книгу статей и эссе, сейчас пишу эссе о жизни и обзорные и полемические статьи о литературе и критике.

- В книге «Толстая критика: российская проза в актуальных обобщениях» вы писали, в том числе, о Дмитрии Быкове, Людмиле Петрушевской и Викторе Пелевине. Продолжаете ли вы следить за тем, что они пишут, как меняются?

- Я выбираю писателей в контексте мысли о литературе, которая меня занимает. Так получилось по жизненным обстоятельствам, что я не работаю штатным рецензентом и не пишу постоянно рецензий. Мой жанр скорее обобщающий: проблемная статья или полемическая. Мне интересно, как поворачиваются в литературе разные философские и жизненные сюжеты, каким литература показывает современное общество и человека, как меняются способы писательского высказывания. Так и в упомянутой книге о Быкове я писала в рамках большого обзора антиутопий, о Петрушевской – в статье о новых сказках, о Пелевине – в связи с переключением его художественного мира: был сатириком, стал метафизиком, пишущим о Боге апофатически, то есть описывая и отвергая все то, что подделывается под божественное, идеальное. Идет время – и возникают новые ключевые, магистральные сюжеты литературы. Так, во второй книге «Великая легкость» я пишу о буме исторической прозы, о поиске языка современности, о концепции конца искусства, которая вновь и по-особенному стала актуальна, о связи литературы и продвинутого театра, о религиозной прозе и поколенческой.

- Кто из современных прозаиков вызывает у вас особенный интерес?

- Список получился бы большой, как выбрать, кого назвать? Меня интересуют люди, в которых воплощается актуальное движение литературы, значимые перемены в ней. Дмитрий Данилов изменил взгляд на проблематику литературы и место героя в ней, Алиса Ганиева – на актуальную национальную прозу, Анна Старобинец – на современную сказку и возможности документальной литературы, Виктор Пелевин – на современного человека и место Бога в его жизни, Роман Сенчин – на повседневность и героя-маргинала, Евгения Некрасова – на образ детства, Ксения Букша – на место драматургии в прозе и возможности прозы.doc, Александр Григоренко – на место притчи и мифа в самовосприятии современного человека, Денис Осокин – на место фольклора и магии в современности, Мария Беркович и Анна Клепикова – на возможности и смысл документального свидетельства в литературе, Александр Бушковский и Илья Кочергин – на перспективы строгого реализма и его взаимодействие с мифом, Леонид Юзефович – на роль аналитического начала в художественной прозе… Боюсь, слишком много кто останется за бортом этого списка, но пусть будет вот такой, из тех, кого хочется назвать первым.

- Что можно сказать о новых трендах в современной российской прозе?

- Я увлечена нарастающими возможностями документальной литературы и одновременно – расширением пространства для мифа как аллегории современности, ее альтернативного языка. Мне нравится, что в литературе возрастает любовь к современности, ее повседневному, подробному проживанию, внимание к духу времени и метаморфозам современного человека и вообще идеи человеческого.

- Что вы можете сказать о современном читателе?

- Он есть! И все больше читателей сами обретают навыки критика: поиска книг по интересам, отзывов на новинки, сопоставительных обзоров. Кроме того, не секрет, что сейчас время, когда пишущих больше, чем читающих. И многие из тех, кто читает, хотят о прочитанном писать. Поэтому, хотя мы и смирились уже с концом литературоцентризма, можно признать и то, что слово как инструмент познания себя и реальности позиций вовсе не сдало.

- В статье «Новое «я» современной прозы: об очищении писательской личности» вы пишете: «Образ гения — оговорочка по Фрейду, один из главных страхов современного литературного подсознания. Его появление в романах о писательском мире обусловлено, с одной стороны, глубинной тоской авторов по гениальности, усталостью от общего смирения с посредственным в искусстве. В то же время очевидно, что гениальная личность абсолютно невыносима для современного литературного сознания». Что такое гениальность, на ваш взгляд? Чем гениальность отличается от таланта?

- О, это моя очень давняя статья, дебютная! Спасибо, что о ней напомнили. Написано с юношеским максимализмом, да. Но я и теперь считаю, что главное в писателе – дар, талант, та искра, которую невозможно зажечь самостоятельно. Нужно сплетение многих условий, которые неподвластны человеку. И особенный жизненный опыт, толкающий к высказыванию, и обостренное чувство слова, его силы, точности и красоты, и желание выговориться публично, высказать то, что увидел, понял, пережил. Все это как судьба, как Божье благословение. Талант и есть благословенность. Можно работать над тем, чтобы умело применять свой талант. Но если его нет, его взять неоткуда. Более того, один и тот же писатель может писать вещи даровитые и бездарные. Последние получаются, когда текст вымучивают, искусственно конструируют тему и героев, пишут не от потребности сказать – а ради поддержания имиджа писателя. Профессиональная литература – это уровень стартовый, а не высший. Высший – это профессионализм плюс то неуловимое, непроизвольное нечто, которое освещает замысел человека – но зажигается не по щелчку.

- Наблюдаю за тем, как легко, быстро и много – очень много! – вы пишете, неизменно восхищаюсь этим. А сейчас, когда вы молодая мама, я считаю это просто фантастикой. Кажется, что для вас нет ничего более естественного, чем писать. Так ли это? И когда вы начали писать?

- Я сейчас чаще пишу эссе, чем критику, такой период жизни. Хотя граница между критикой и эссеистикой сегодня размыта. Для меня важно осмыслять пережитое в слове. Пережитое над книгой или в реальности, все равно. Осмыслить пережитое – значит внести в мир порядок и гармонию. Это способ справиться с внутренним и внешним хаосом, с неподвластностью мира и судьбы. Поэтому я считаю, что распространение навыка писать - важнейший терапевтический, социальный и культурный фактор, меняющий жизнь современного человека, независимо от того, метит ли он в профессиональные писатели.

- Вы редко пишете о поэзии, но одна из ваших последних рецензий – блистательная рецензия на поэтическую книгу Елены Лапшиной «Сон Златоглазки». Что вас привлекло в этом поэте? Что вообще вы цените в поэзии?

- Это один из моих любимых поэтов. Замечательная книга! В нее вошло избранное за много лет. Это такая поэзия, с которой можно многое пережить, которая помогает полюбить жизнь вот такой, как есть, не вымечтанной, да и к себе самому, не идеальному, притерпеться. Цитаты из Елены Лапшиной часто у меня в голове. «Чтоб не пускать корней и смерти не бояться», «После детских побед полагаются труд и усталость», «Мальчики пахнут потом и молоком, а молоком и мёдом уже потом», недавно крутилось еще «и Ева всё рожает дочерей, и дольний мир, как детская, ухожен». Это поэзия, в которой органично соединяются повседневное, сказочное и христианское.

- Чем вы занимаетесь и увлекаетесь, кроме литературы?

- Писать – мое главное хобби, ну еще и думать над прочитанным, увиденным, пережитым. Я типичный человек рефлексии. Живу – и параллельно думаю, как живу, куда, почему, зачем. Мне интересны люди – и книги как отпечатки людей. Сейчас могу сказать, что мое новое хобби – материнство. Тоже, благодаря современным социальным и психологическим открытиям, очень творческий процесс, в котором есть возможность для бесконечного саморазвития и самореализации.

- Какое из домашних дел у вас самое любимое, а какое – самое нелюбимое?

- К домашним делам отношусь с прохладцей, всегда лень к ним приступать, но когда втягиваюсь в процесс – чувствую удовлетворение, наверное, тоже сходное с укрощением хаоса и непонятности жизни. Но считаю, что домашним делам должно быть отведено ограниченное место в жизни, иначе они подменят собой любовь, общение, творчество. В них есть иллюзия постоянного достижения результата – и в то же время возможность каждый день начинать, как заново. Я часто замечаю, что мне проще начать мыть посуду или убирать в доме, чем отложить наконец дела и спокойно поговорить с мужем или поиграть с ребенком. Потому что в рутинных делах есть приманка безопасности, уверенности в своих силах, контроля над ситуацией. А общение с живым человеком – всегда риск и постоянное творчество. Так что я не против уборки и готовки – но я за то, чтобы ими не подменялось настоящее общение в семье.

- Поделитесь с нашими читателями рецептом своего любимого блюда.

- Никогда такого у меня не спрашивали, воспользуюсь случаем и поделюсь. В последнее время полюбила готовить немецкий суп айнтопф. Его прелесть, как пишут, в том, что это крестьянский суп, куда можно свалить все самое сытное и вкусное, причем крупно порезанное. Единственный принципиальный признак этого супа, как я поняла из сопоставления рецептов, - минимальный объем бульона. То есть кидаем все нужное – и заливаем минимумом воды. Я люблю такой суп в сочетании гороха, фасоли, мяса, сосисок, картофеля, моркови и репы. Получается такой жаркий, густой, сильный суп. Самое удивительное, что его полюбил и наш ребенок, которому нет еще двух лет.


И небольшой блиц от Бука:

Если страна, то…родная.

Если время дня, то…раннее утро.

Если песня, то…долгая.

Если птица, то…певчая.

Если сок, то…холодный.

Если страшная история, то…со счастливым концом.

Если режиссер, то…театральный.

Если путешествие, то…много бродить.

Если ложиться спать, то…со спокойной душой.

Если просыпаться, то…с радостью жить.

Поделиться