Разумеется, окончание еще только «следует», а дураку (критику) полработы не показывают. Но мне, признаться, первой части хватило. Могло хватить и первых абзацев. «Эта связь времен <позднесталинских и платоновских; эффектная аналогия будет раскручиваться Аксеновым долго и старательно, то иронически, то со звериной серьезностью. — А. Н.> особенно заметна в том <ну да, “эта… в том”; так классик и пишет, без помощи редактора. — А. Н.> жилом великане <подивимся могучей метафоре. — А. Н.>, что раскинул свои соединенные воедино <волнистой чертой помечают такое в школьных сочинениях сохранившие квалификацию учителя; и снижают отметку, не преминув объяснить: за тавтологию. — А. Н.> корпуса <«телесный» метафоризм растет, как на дрожжах. — А. Н.> при слиянии Москвы-реки и Яузы». А мы-то думали, что Яуза в Москву впадает. И еще думали, что журфак МГУ, где учится аксеновская героиня обретался (хоть в 1952-м, хоть в 2006-м) в старом университетском здании на Моховой, а не в сталинской высотке на горах, к счастью, вернувших себе честное птичье имя. Зря, видно, думали. Равно как и о том, что у персонажей, пусть игровых, но претендующих на жизнеподобие, должна быть какая-никакая психология. Что поступки их должны как-то мотивироваться. Что в развеселой игре с советскими речевыми штампами должно знать меру (а не уснащать страницу за страницей однообразными «несколько чуть-чуть как будто»). Что когда супермен-летчик награждается фамилией Моккинаки это не слишком смешно (а кое-кому просто непонятно). Что советский стихотворец-лауреат, конечно, может слабо разбираться в софиологии Владимира Соловьева, но когда строки «Нильской дельты» (хрестоматийные, о «Деве Радужных Ворот») неуклюже перевираются без какой-либо цели, это кажется не характеристикой беспамятного персонажа, а знаком беспамятства и равнодушия автора. Что если берешься кого-нибудь пародировать, стоит вникнуть в индивидуальную манеру стихотворца, а не гыгыкать над «советскоскостью вообще». Что дотошным описанием полового акта и заменяющих его эротических забав ныне никого не удивишь (в рвущем ханжеские каноны, раскаленном до отчаяния «Ожоге» это было необходимо — да и получалось живее). Что пикантно-пряная смесь восхищения сталинской элитой (и ее «стилем») и завистливого к ней презрения, ароматом которой дышит любой абзац романа, если чем и удивляет, то второсортностью (достойной даже не Владимира Сорокина, а его эпигонов). Что для исторической фантасмагории (наверно, так можно определить жанровую задачу Аксенова) надо придумать героя, а не совать в нее пародийного двойника легко узнаваемого человека, оставившего заметный след в истории русской культуры ХХ века.
Дело в том, что цитирует Соловьева, исполняет роль «небесного жениха» героини (на глазах стряхнувшей обличье советской девственницы и забывшей мечты о социалистическом монастыре), ведет ночные беседы со Сталиным, пьет с маршалами и адмиралами, получает бешеные деньги, борется за мир на надлежащих конгрессах и покоряет всех подряд звонкими и идейно выдержанными стишками «шестижды лауреат Сталинской премии, Герой Советского Союза, воитель всех советских войн, начиная с озера Хасан, завершая освободительной борьбой Корейской Народно-Демократической республики, Кирилл Илларионович Смельчаков». Непонятливым Аксенов добавит: про Испанию, про «киплингианство» с «гумилевщиной» (гумилевская цитата тоже переврана — но это спишем на безграмотность врагов Смельчакова), про сменяющихся подруг… Впрочем, корректность соблюдена: фамилия почти как у другого поэта, название сборника, которым в романе пленяется Сталин, — почти как у третьего («Лейтенанты, вперед!»), а сам Симонов не просто упомянут, но даже в одной со Смельчаковым делегации на мирный конгресс летит — так что, не подумайте плохого.
Увы, подумал. Когда Симонов в прозрачной маске Галахова возникает на страницах «В круге первом», решение Солженицына может быть сочтено (кем-то) несправедливым, но никак не бессмысленным. Солженицын вел с тогда живым и процветающим Симоновым жесткий спор — он считал Симонова вводящим в соблазн лже-писателем, авторитет которого необходимо сокрушить, и потому шел на риск (Симонова уважали многие, неприязненное — но отнюдь не глумливое! — его изображение могло отвести иных читателей от Солженицына). По сходным причинам Войнович превратил в романе «Москва 2042» Солженицына в гротескного Сим Симыча Карнавалова: он тоже выступал против сильного противника и тоже с риском (несколько, впрочем, преувеличенным — большая часть нашей статусной интеллигенции обрадовалась «разоблачению кумира»). Литературный жест Войновича меня печалит (и, по-моему, вредит интересному и не утратившему актуальности роману), но свои резоны у автора «Москвы 2042» были. Зачем Аксенов куражится над Смельчаковым-Симоновым, я уразуметь не могу. Мелко это. И не верится, что в окончании будет иначе.
Сказавший «а» должен сказать «б». Но описывать и тем более анализировать те манерные, двусмысленные и пышущие экстазом самолюбования эксперименты, которые Андрей Битов ставит над последними стихами Пушкина «в преддверии 70-летия столетия гибели» поэта («Каменноостровская месса» — «Новый мир», № 1), сил нет. Может, оно и к лучшему.
А что же другие литеры? Есть знакомые. В «Октябре» семь стихотворений Алексея Цветкова — на два меньше, чем в январском «Знамени», и тоже без знаков препинания. О том, что Александр Кушнер присутствует не только в «Знамени», но и в «Новом мире», уже сообщалось (см. «Время новостей» от 31 января). В «Новом мире» Михаил Эпштейн толкует «Эдипов комплекс советской интеллигенции» (материализм происходит от матерщины — и наоборот), в «Знамени» он объяснял, как скудеет ныне русский язык (я этот манифест «творческой филологии» в прошлом обзоре упустил — исправляюсь). Здесь же Лев Лосев нахваливает «Яблоко Рейна» — с нетерпением жду эссе Евгения Рейна «Виноград Лосева». Незнакомых меньше, но и они есть. Роман новомирской дебютантки Натальи Ключаревой «Россия: общий вагон» читать надо. Если бы эту тревожную, пугающую (иногда и страшно становится), бесспорно живую, но расхристанную прозу кто-нибудь отредактировал, можно было бы ее и обсудить. Но мы живем по трем правилам: 1) талантам надо помогать (публикациями и премиями); 2) критикам на роду написано вкалывать «за того парня»; 3) читатель все равно ничего не читает — хоть до седьмого пота редактируй, хоть без вычитки в типографию посылай (ср. цитату из Аксенова). Надеюсь, что третье правило в случае Ключаревой не сработает.
Андрей Немзер