Плач о советском паспорте

Никогда бы в жизни Мария Гусева не поехала бы в эту вашу Москву, если бы не муж. Пришёл с партийного собрания коммунистов вагонных мастерских, а сам сияет, будто начищенный паровозный прожектор.

– Маруся, – говорит, – меня решили в депутаты выдвигать.

– Куда?! – сначала не поняла она.

– В Горсовет, – важно ответил Степан. – Скоро у нас выборы, меня и выдвинули от нашей ремонтной бригады.

Мария только руками взмахнула: хороший же будет из Стёпки депутат, если у него из одежды только есть старая линялая гимнастёрка с гражданской войны, галифе  да разношенные хромовые офицерские сапоги?!

Решила: нужен приличный костюм заграничного сукна. И чтоб непременно из Москвы – там, она читала в старых модных журналах, есть роскошный магазин «Мюръ и Мерилизъ», похожий на сказочный замок.

Поскольку на мужа надежды не было никакой – ещё чего доброго, пропьёт в кабаке все деньги! – решила поехать за костюмом сама. Да и Москва почти рядом – от родного Мурома до Москвы всего-то пять часов на поезде, можно одним днём обернуться.

Словом, приехала, да немного заблудилась в этой Москве. Доехала на извозчике до Лубянки, а там автомобили гудят, толпа шумит, куда идти – непонятно. Решила спросить дорогу у постового милиционера в белом картузе, а тот вдруг как вцепится ей в руку:

– Предъявите паспорт!

– Какой паспорт?! – удивилась Мария. – Я, товарищ милиционер, нездешняя, нам паспортов-то еще не выдавали…

– Понятно. Пройдёмте!

– Товарищ, да вы что?! Я вам не какая-нибудь там, я на железной дороге работаю кондуктором, у меня и удостоверение есть…

Но постовой вдруг громко свистнул, и к нему тут же подбежали трое других милиционеров. Выбили корзинку с едой, заломили руки так, что аж в глазах потемнело от боли.

– Караул! – пробовала было закричать Мария, но тут же получила кулаком под ребра.

– Молчать, контра!

* * *

Большинство советских законов и подзаконных актов, регулировавшие основные вопросы жизни советских людей, в СССР никогда полностью не публиковались. Многочисленные указы Президиума Верховного Совета СССР, постановления Совнаркома и ЦК партии, многочисленные циркуляры и директивы имели как бы две стороны. Одна была «для народа» – это были чисто декларативные документы, в которых в общих чертах определялась суть нового закона. Но была и вторая, секретная сторона, обозначенная грифами «Совершенно секретно», «Для служебного пользования», «Не для печати!» и т. д. Именно эти документы и были главными, ибо в них и объяснялось, как именно следует воплощать декларативные законы в жизнь.


Вот, например, в декабре 1932 года было принято постановление ЦИК СССР и Совнаркома СССР «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописки паспортов». Этот закон устанавливал, что «все граждане Союза ССР в возрасте от 16 лет, постоянно проживающие в городах, рабочих посёлках, работающие на транспорте, в совхозах и на новостройках, обязаны иметь паспорта». Разумеется, все делалось во имя самых благих целей: «для лучшего учёта населения городов, рабочих поселков и новостроек и разгрузки этих населённых мест от лиц, не связанных с производством и работой в учреждениях или школах и не занятых общественно-полезным трудом (за исключением инвалидов и пенсионеров), а также в целях очистки этих населённых мест от укрывающихся кулацких, уголовных и иных антиобщественных элементов».

Более же подробно процедура получения паспортов была описана в секретной «Инструкции о выдаче паспортов» Совнаркома СССР и  в постановлении № 861 от 28 апреля 1933 года  «О выдаче гражданам СССР паспортов на территории СССР», которое так и не было опубликовано в советской печати.

Итак, отныне вся территория страны и её население делились на две неравные части: ту, где была введена паспортная система, и ту, где её не существовало. В паспортизированных местностях паспорт являлся единственным документом, «удостоверяющим личность владельца». Причём обращение граждан с паспортом было предельно строгим. Так, вводилась и обязательная прописка паспортов в органах милиции: «не позднее 24 часов по прибытии на новое местожительство». Обязательной стала и выписка – для всех, кто выбывал «из пределов данного населённого пункта совсем или на срок более двух месяцев».

Все прежние удостоверения, ранее служившие видом на жительство, отменялись.

Причём паспорта давались не всем гражданам СССР.


Например, в сельской местности паспорта выдавались только в совхозах и на территориях, объявленных «режимными». Остальные сельчане не имели никаких прав на паспорт и, следовательно, не могли самовольно оставить место жительства и куда-либо уехать – в те годы, как и сейчас, невозможно было без паспорта купить билеты на поезд.

Что же касается горожан, то сначала паспорта давались жителям только трёх крупнейших промышленных городов страны – Москвы, Ленинграда и Харькова (Харьков в те годы был столицей Украинской ССР). Также вокруг этих трёх городов устанавливалась 100-километровая полоса, жители которой также подлежали паспортизации. Причём секретный раздел инструкции 1933 года устанавливал ограничения на выдачу паспортов для следующих групп граждан: «не занятых общественно-полезным трудом на производстве», в учреждениях, школах; «убежавших из деревень», «кулаков» и «раскулаченных»; «перебежчиков из-за границы», то есть самовольно перешедших границу СССР; прибывших из других городов и сел страны без приглашения на работу.

Впрочем, были и исключения.  Поскольку советское народное хозяйство не могло обойтись без специалистов, большинство из которых принадлежали к «лишенцам», для последних делалась специальная оговорка: «лишенцам» выдавались паспорта, если они могли представить «от этих предприятий и учреждений свидетельство об их полезной работе». Такие же исключения делались для «лишенцев», если они находились на иждивении у своих родственников, служивших в Красной Армии (это были своего рода заложники лояльного поведения военспецов – бывших царских офицеров, перешедших на службу в РККА), а также для священнослужителей, «исполняющих функции по обслуживанию действующих храмов».

Все же остальные лица, которым было отказано в выдаче паспорта или в прописке в одном из подлежащих паспортизации городов, подлежали немедленному выселению.

* * *

Но паспортизация имела и важное идеологическое значение.

В начале 30-х годов сельское население вследствие «коренного перелома» было с корнем вырвано из родной почвы и рассеяно по стране. В городах оседали миллионы бежавших от «коллективизации» крестьян, и всех этих людей необходимо было выявить, учесть, поставить под контроль ОГПУ – ведомства, которое в те годы советские писатели называли вовсе не «карательным органом диктатуры пролетариата» – нет, времена Дзержинского были уже позади. Новое призвание ОГПУ – это «школа советского педагогизма», «лаборатория по выплавке советского человека».


И советский человек плавился именно такими методами, когда людей отрывали от своих корней, разделяя на «чистых» и «нечистых», а затем заставляя отрекаться от «нечистых» родственников.

Паспортизация в Москве, в Ленинграде и в Харькове была только пробным шаром, на котором ОГПУ опробовали новую технологию разделения населения. В том же году к режимным городам были отнесены Киев, Одесса, Минск, Ростов-на-Дону, Сталинград, Баку – всего 25 городов.

К 1953 году режим распространился уже на 340 городов, местностей и железнодорожных узлов.

И чем быстрее рос промышленный город, тем скорее его переводили в «режимный» статус. Появился свой тип культуры «режимных» городов, которые, «очищенные» советской властью от всех нежелательных «элементов», обеспечивали жителям стабильный уровень жизни, требуя взамен полной идеологической покорности – так постепенно и формировался новый тип «советского человека», никак не связанный со своим историческим прошлым.



* * *

Одновременно с паспортизацией была проведена и «чистка рядов» в милиции трёх режимных советских столиц – как писала газета «Правда», заместитель председателя ОГПУ СССР Прокофьев уволил из органов около 60 высших чинов милиции, которые были уличены в поддержке оппортунистических и контрреволюционных элементов.

Оставшиеся же милиционеры стали работать с удвоенной энергией – то есть старались всеми силами выслужиться перед начальством и перевыполнить план по «очистке» города от «нежелательных элементов». Установилось и жёсткое соревнование между райотделами милиции – кто больше сдаст пойманных «контриков».

Но только где же их брать, этот «антиобщественный элемент»?

И тогда милиционеры решили задачу просто: стали хватать на улицах городов приехавших по делам крестьян – как и схватили Марию Гусеву, кондуктора вокзала в Муроме, приехавшую в Москву купить мужу костюм.

Уже через несколько часов она слушала приговор Особого совещания при ОГПУ: как «антисоциальный элемент» она подлежала высылке из Москвы в 24 часа на спецпоселение, где советская власть даст ей возможность начать новую трудовую жизнь.

– Родненькие, отпустите меня домой! – рыдала она, но все было без толку: Москва слезам не верит.

Уже ночью в тюремной камере она познакомилась и с другими товарищами по несчастью, которые совершено не понимали, почему они вдруг стали жертвами террора со стороны ОГПУ.

Например, Мария Виноградова, юная колхозница из Воронежской области, приехала погостить к брату, который, между прочим, работал в Москве в отделении милиции. Пока Мария ехала, брат попал под «чистку», так что он сам пропал в неизвестном направлении.

Григория Зеленина, ученика слесаря из Боровска, сотрудники ОГПУ взяли на Казанском вокзале, где Григорий смиренно ожидал своего поезда на юг – руководство ткацкой фабрики «Красный Октябрь» премировало его за ударную работу путёвкой в санаторий на Черноморском побережье.

Павел Ткачев и Зосим Васильев, комсомольцы, воспитанники детдома имени ВЦИК в городе Пушкин. В Москву прибыли в командировку – купить музыкальные инструменты для духового оркестра детдома.

Никанор Таратынов, член ВЛКСМ с 1930 года, член бюро комсомольской ячейки колхоза «Оборона страны». Приехал в Москву за хлебом. Взяли его на вокзале.

Доставалось даже простым рабочим. Виктора Войкина, рабочего завода «Красный текстильщик» из Серпухова, задержали возле стадиона, когда товарищ Войкин шёл посмотреть товарищеский матч по футболу с командой завода «Электросигнал». Причём паспорт у него был – пролетарий как-никак, но документы рабочий Войкин оставил дома.

Или вот Владимир Новожилов – обычный шофёр с завода «Компрессор» в Москве. Взяли его возле собственного дома, когда Новожилов с женой решили сходить в кино. Пока жена прихорашивалась перед зеркалом, Новожилов решил сбегать в ларёк за папиросами. Там его и остановил патруль:

– Ваши документы!

– Товарищи, да я только за папиросами выскочил…

– Пройдёмте!

– Сейчас я вам документы принесу, товарищи! – закричал Новожилов. – Я же передовик, я свой! Жену спросите!

И тут же получил прикладом винтовки по голове:

– Молчать! Разберёмся, гражданин…

Но чаще всего сотрудники ОГПУ охотились за приличной жилплощадью. Как раз накануне паспортизации тогдашний председатель исполкома Моссовета Николай Булганин подписал постановление «О порядке использования жилой площади, освобождающейся в связи с введением паспортной системы». Согласно этому документу, «вся площадь, освобождающаяся от антисоциального элемента, должна сдаваться на учёт райсоветам не позже 24 часов после её освобождения.

Поэтому у попавших под каток «очистки» москвичей не было ни шанса добиться справедливости: никто и не собирался возвращать им незаконно конфискованных квартир.



* * *

По сводкам ОГПУ СССР известно, что за весеннюю кампанию 1933 года в трёх режимных городах паспорта получили около 6,5 млн человек. В то же время около 300 тысяч человек были признаны «антисоциальным элементом», которым паспорта не полагались. Эти люди и подлежали «очистке».

И тут перед ОГПУ встал интересный вопрос: а куда переселять эти  300 тысяч человек «антисоциального и деклассированного элемента»? Это же огромная масса людей – население весьма крупного по советским меркам города. И всю эту массу людей требуется где-то содержать, охранять, кормить – забот, словом, не оберёшься.

А следом, напомним, начинался уже второй этап паспортизации, в ходе которого выселению из крупных городов подлежало уже 750 тысяч человек.

И тогда председатель ОГПУ Генрих Ягода предложил направить «деклассированный элемент» по уже опробованному в годы коллективизации маршруту выселения кулаков – в Сибирь! Пусть осваивают тайгу и вечную мерзлоту, создавая новые города-коммуны для нужд народного хозяйства страны.

Так высылаемых из «паспортизированных» городов людей стали именовать «трудовыми поселенцами» или просто «трудпоселенцами» –  оптимистично, прогрессивно и в духе времени. И главное – никаких ассоциаций с ссыльными проклятого царского режима.


В качестве первых регионов для колонизации намечались неосвоенные районы Западной Сибири и Северного Казахстана


В качестве первых регионов для колонизации намечались неосвоенные районы Западной Сибири и Северного Казахстана, куда предполагалось депортировать в течение 1933 года свыше 2 миллионов «деклассированных» – по миллиону на район.

Но тут ОГПУ возразил сам секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Роберт Эйхе: дескать, для приёма такого числа «колонистов» в крае нет ни ресурсов, ни продуктов. В итоге товарищ Сталин принял компромиссное решение: направить в Западную Сибирь 500 тысяч человек. Остальных же решили рассовать по другим регионам страны.

* * *

Между тем пока чекисты и краевые партийные начальники пытались свалить друг на друга ответственность за размещение «трудпоселенцев», первые эшелоны с людьми уже шли в Западную Сибирь.

В середине мая эшелоны прибыли в Томск, где «контингент» перевели на несколько барж – планировалось, что баржи в два этапа перебросят 6100 человек «спецконтингента» по реке Оби в Александро-Ваховскую комендатуру, где до этого размещались ссыльные кулаки.

Но в том-то и дело, что в Александро-Ваховской комендатуре ничего ещё не было готово к приёму новых «гостей». Старые бараки были заполнены народом, который предстояло расселить по дальним лесозаготовительным пунктам.

И тут комендант Александро-Ваховской комендатуры Цыпков вспомнил про маленький необитаемый островок в месте слияния Оби и речки Назиной. И высадить людей с барж на этом острове на пару дней – дескать, пусть пока подышат воздухом, а спецкомендатура пока все подготовит для встречи новой партии «трудпоселенцев».

– А чем же их кормить? – спросили у начальника стрелки ВОХР, охранявшие баржи.

– Выпустите их на остров… Пускай пасутся.

Никто и не ожидал, что остановка на этом острове затянется на месяц.

* * *

Люди были высажены на остров в том виде, в каком они были взяты в городах: в лёгкой весенней одежде, к тому же во время этапа у многих из них уголовники отобрали тёплую одежду и обувь. Не было ни одеял, ни телогреек. А в апреле под  Томском только начиналась весна.


Голодные истощённые люди бесцельно бродили по острову в поисках хоть какой-нибудь еды


Уже в первый день прибытия поднялся холодный ветер, затем ударил мороз.

Голодные истощённые люди бесцельно бродили по острову в поисках хоть какой-нибудь еды. Кто-то пробовал есть кору деревьев и мох. Другие же пробовали строить себе какие-то укрытия и голыми руками рыли землянки – у поселенцев не было с собой ни лопат, ни каких-то инструментов.

Конечно, можно было бы попытаться вернуться на суда – там по крайней мере была защита от ледяного ветра, продирающего до костей, но караван барж к тому времени уже развернулся и ушёл обратно в Томск.

Уже к вечеру первого дня люди начали умирать – кто-то от переохлаждения, кто-то от отравления.

Ночью испугавшиеся первых смертей стрелки ВОХР разрешили разжечь костры для обогрева. И тогда люди стали умирать от ожогов – истощённые до предела  «поселенцы» засыпали возле костров, не замечая, как вспыхивает на них одежда…

Только на четвёртый или пятый день комендант Александро-Ваховской комендатуры Цыпков вспомнил про «трудпоселенцев» и распорядился послать на остров несколько мешков ржаной муки. Но чекисты забыли, что с собой у поселенцев не был ни дрожжей, ни печей, ни посуды – словом, вообще ничего, чтобы из муки каким-либо образом испечь хлеб. Поэтому охрана начала раздавать муку голодным людям просто так – авось, что-нибудь придумаете, как это съесть. Изголодавшиеся люди, получив муку, бежали к воде, пытались разводить «болтушку». Другие же просто пытались жевать муку, не понимая, насколько это опасно – сухая мука, попадая в дыхательные пути, приводила к мучительной смерти от удушья.

* * *

О том, что случилось на острове, мы знаем благодаря стечению обстоятельств: убеждённый коммунист Василий Величко, работавший инструктором-пропагандистом в Нарымском округе Западно-Сибирского края, приехал в Александро-Ваховскую комендатуру писать восторженный очерк в партийную газету об организации жизни «трудовых поселенцев». Дескать, суровая, но вместе с тем и милосердная школа социального педагогизма ОГПУ дала второй шанс всем социальным отбросам «превратиться в полноценных советских граждан и строителей коммунизма».

Но увиденное в комендатуре настолько потрясло коммуниста Величко, что по возвращении в Томск он написал не очерк, а три письма, чтобы предать материалы своего расследования максимально широкой огласке. Свои письма он направил сразу трём адресатам: в Москву – Сталину, в Томск – товарищу Эйхе и в Нарымск – секретарю Нарымского окружкома К. Левицу. Только поэтому замолчать последующие события уже не получилось.

Уже через десять дней после того, как «поселенцев» бросили на острове, были зарегистрированы первые случаи людоедства и трупоедства.


Из поколения в поколение люди передавали страшные рассказы о том, что произошло на острове


Василий Величко скупо писал: «Сначала в отдалённых углах острова началось людоедство, а затем где подвёртывался случай. Людоеды стрелялись конвоем, уничтожались самими поселенцами».

О каннибализме свидетельствовали и местные жители. Потомок российских эмигрантов, бывший атташе по культуре французского посольства в Москве, историк Николя Верт написал книгу «Остров каннибалов», собрав воспоминания местных жителей, которые долгие годы избегали проплывать и высаживаться на этот проклятый «остров мертвых» – в высокой траве можно было найти не грибы с ягодами, а убогие землянки и полуразрытые братские могилы с десятками человеческих скелетов.

Из поколения в поколение люди передавали страшные рассказы о том, что произошло на острове.

«Люди умирали повсюду, убивали друг друга, – вспоминала местная жительница, которой во время трагедии было 13 лет. – По всему острову можно было увидеть, как человеческое мясо рвут, режут и развешивают на деревьях. Поляны были завалены трупами».

* * *

Василий Величко писал: «Если людоедство явилось наиболее острым показателем распада организации человеческого общества, то массовые его формы выразились в другом: образовались мародёрские банды и шайки, по существу царившие на острове. Даже врачи боялись выходить из своих палаток. Банды терроризировали людей ещё в баржах, отбирая у трудпоселенцев хлеб и одежду, избивая и убивая людей. Здесь же на острове открылась настоящая охота и в первую очередь за людьми, у которых были деньги или золотые зубы и коронки. Владелец их исчезал очень быстро, а затем могильщики начали зарывать людей с развороченными ртами.


Мародёрство захватило и некоторых стрелков ВОХР, за хлеб и махорку скупавших золото, платье


Мародёрство захватило и некоторых стрелков ВОХР, за хлеб и махорку скупавших золото, платье и др. По острову установились цены:

Новое платье – 1/2 булки и 1 пачка махорки.

1 пачка махорки – 300 рублей, два золотых зуба или четыре коронки или два золотых.

Моментами, стимулирующими эту сторону и усиливающими смертность, явилось отсутствие какого бы то ни было физического производительного труда. За все время пребывания на острове трудпоселенцы ничего не делали. Тот, кто не двигался или делал мало движений – умирал.

В такую обстановку попал и второй эшелон, быстро воспринявший порядок острова».

* * *

Главным виновником трагедии, по мнению Василия Величко, стали комендант острова Шихалев и рота стрелков ВОХР, конвоировавшие «поселенцев». Эти люди, приученные лишь безнаказанно убивать мирных безоружных людей, никак не могли понять, как им организовать жизнь 6 тысяч «поселенцев».

Величко писал: «Неспособность или нежелание организовать обслуживание людей дошло до того, что когда впервые привезли на остров муку, её хотели раздавать пятитысячной массе в порядке индивидуальном, живой очередью. Произошло неизбежное: люди сгрудились у муки и по ним была произведена беспорядочная стрельба. При этом было меньше жертв от ружейного огня, чем затоптано, смято, вдавлено в грязь…

Надо полагать, комендатура острова и её военные работники, во-первых, мало понимали своей задачи по отношению к людям, которые были под их началом и, во-вторых, растерялись от разразившейся катастрофы. Иначе и нельзя расценивать систему избиений палками, особенно прикладами винтовок и индивидуальные расстрелы трудпоселенцев. Приведу один пример расстрела, потому что он ярко характеризует попытки «организовать» людей.

Один трудпоселенец попытался два раза получить муку (мука выдавалась кружками, чайными чашками), был уличён.

– Становись вон там – скомандовал стрелок Ходов.

Тот стал на указанное место в сторонке, Ходов выстрелил и убил наповал».

В итоге комендатурой острова были зарыты в землю сотни килограммов муки – мешки, сложенные под открытым небом, попали под дождь, и мука пропала.

* * *

Только в середине июня «трудпоселенцев» наконец вывезли с «острова смерти». Но отправили их не в больницы, а на поселение в комендатуру, где измождённые люди продолжали умирать. В результате из 6100 человек, отправленных на Назинский остров, к августу в живых осталось лишь 2200 человек.

Кондуктору Марии Гусевой повезло – она выжила в этом аду и сообщила своё имя инструктору Василию Величко.

Но и на этом её мытарства не закончились.

Василий Величко писал:
«Участки оказались в глухой необитаемой тайге, также без каких бы то ни было подготовительных мероприятий. Здесь впервые начали выпекать хлеб в наспех сооружённой одной пекарне на все пять участков. Продолжалось то же ничегонеделание, как и на острове. Тот же костёр, все то же за исключением муки. Истощение людей шло своим порядком. Люди продолжали заболевать, умирать, есть мох, листья, траву и пр… Достаточно привести такой факт: на пятый участок пришла лодка в количестве 78 человек. Из них оказались живыми только 12».

При этом, как писал Величко, переселенцам не выдавались ни лекарства, ни сухари, хотя ощущалась острая потребность в вяжущих (против поноса) средствах. На складах лежали огромные запасы галетов, но чекисты, не имевшие приказа от начальства, боялись раздавать запасы – иначе они сами бы стали «расхитителями социалистической собственности» и пополнили бы ряды «поселенцев». Поэтому «трудпоселенцам» не выдавалась ни тёплая одежда, ни строительные материалы.

* * *

Убивали «трудпоселенцев» и стрелки ВОХР, которые от ощущения собственной абсолютной безнаказанности превратились в настоящих уголовных паханов.

В своём письме Величко привёл следующие факты:

«Стрелок Головачев за похищение одной рыбины в пути следования лодки избил трудпоселенца и приказал ему умыться. Когда это было выполнено – приказал ему прыгнуть с лодки. Трудпоселенец прыгнул и утонул.

Комендант Асямов, живя с женщинами-трудпоселенками, на днях изранил дробью одного трудпоселенца, удившего рыбу, и скрыл этот факт от проезжающего по участкам командования.


Более того, человек перестал быть человеком. Везде установилась кличка и обращение – шакал


Комендант Сулейманов кроме того, что избивал людей, при выдаче трудпоселенцам сахара поедал его на глазах у всех в невероятно больших количествах и теперь, по его собственному заявлению, потерял всякий вкус. Помимо этого он брал гребцов трудпоселенцев и катался на лодке…

Нужно отметить, что все описанное так примелькалось начсоставу и работникам большинства участков, что трупы, которые лежали на тропинках, в лесу, плыли по реке, прибивались к берегам – уже не вызывали смущения. Более того, человек перестал быть человеком. Везде установилась кличка и обращение – шакал».

* * *

Разумеется, многие «трудпоселенцы» стремились любой ценой вырваться из этого ада, и, как писал инструктор Величко, «бегство поселенцев, начавшееся ещё на острове, вскоре приняло массовые размеры».

Но бежать в тайге было некуда.

Инструктор Величко приводит характерный эпизод:  «Среди поселенцев пошёл слух, что всего в 40 километрах от участков есть  железная дорога – дело в том,  что на одном из участков в ясные зори слышалась отдалённая гармонь, крик петуха и звуки подобные гудку. Позже выяснилось, что звуки шли от крохотного посёлка, стоявшего на озере посреди непроходимого болота. Но поселенцы бежали в тайгу и сотнями тонули в болотах».

* * *

Письмо инструктора Василий Величко не осталось незамеченным: в сентябре 1933 года специальным постановлением бюро крайкома партии была создана комиссия во главе с председателем краевой контрольной комиссии ВКП(б) М. Ковалевым. Комиссия работала почти полтора месяца и подтвердила все изложенные в нем факты.

На острове расследователи обнаружили 31 братскую могилу, в каждой из которых было зарыто 50–70 трупов.

«Какое точно количество людей похоронено на острове Назино и кто именно по фамилиям – таких сведений нет», – говорилось в докладной записке, составленной по итогам проверки.

В итоге в постановлении «О результатах проверки состояния работ по хозяйственному устройству трудпереселенцев в Александровском районе» определялась мера наказания виновных: коменданту Цыпкову был объявлен строгий выговор с предупреждением, трём работникам районного звена в посёлке Александрово, ответственным за расселение трудпоселенцев, – выговор, окружному прокурору вменялось в обязанность произвести «глубокое расследование» по существу этого дела. Были наказаны и стрелки ВОХР – 23 человека «за мародёрство и избиения».

В то же время чекисты расстреляли и 34 «трудпоселенца», в том числе и «за людоедство».

* * *

Доклад комиссии со всеми материалами расследования был представлен начальнику ГУЛАГа Матвею Берману, который наложил на документ резолюцию: «С вашим предложением о расселении этого контингента в отдалённых изолированных районах согласен… В отношении деклассированного соцвредного элемента необходимо в ближайшее время установить лагерный режим. Организацию трудкоммун считать нецелесообразным».

Также был значительно смягчён режим содержания остальных трудпоселенцев. Так, в 1935 году вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О школах в трудпоселках», согласно которому разрешалось детей трудпоселенцев, окончивших среднюю школу, принимать на общих основаниях как в техникумы, так и в вузы. Также детям «трудпоселенцев»и передовикам производства в 1938 году стали выдавать паспорта, которые давали право на выезд из мест поселений. (Окончательно же система трудовых поселений была ликвидирована только летом 1954 года.)

* * *

Одновременно ужесточалась и паспортная система в городах. Вводились ограничения на проживание в режимных городах для всех нетрудовых элементов за исключением пенсионеров, инвалидов и иждивенцев трудящихся, что на деле означало автоматическое лишение прописки и выселение из города любого человека, потерявшего работу и не имеющего работающих близких. Появилась и практика закрепления на тяжёлых работах путём изъятия паспортов. Например, с 1940 года у шахтёров в отделах кадров изымали паспорта, выдавая вместо них специальные удостоверения, обладатели которых не могли ни устроиться на новую работу, ни покинуть определённые им места проживания.


Лишь в 1976 году был принят закон о новой паспортной реформе, согласно которому все жители страны могли получать паспорта


Казалось бы, конец паспортного ига должен был наступить после смерти Сталина и прихода к власти Никиты Хрущева. Но «дорогой Никита Сергеевич» не сделал для изменения паспортного режима в колхозах ровным счётом ничего, прекрасно понимая, что получив свободу передвижения, колхозники просто разбегутся из колхозов. Ничего не изменилось и после смещения Хрущева и перехода власти к Брежневу, который в 1967 году в штыки воспринял предложение первого заместителя председателя Совмина СССР и главного ответственного за сельское хозяйство Дмитрия Полянского о проведении паспортной реформы. Напомним, что тогда в Стране Советов свободы передвижения по официальной статистике МВД было лишено 62,6 миллиона человек, проживающих в сельской местности в возрасте старше 16 лет, что составляет 36 процентов к численности всего совершеннолетнего населения страны.

Лишь в 1976 году был принят закон о новой паспортной реформе, согласно которому все жители страны могли получать паспорта. При этом для колхозников до самого конца Советского союза сохранился порядок приёма их на работу на предприятия и стройки только при наличии справок об отпуске их правлениями колхозов.

Поделиться