"Дама с единорогом" не "Сикстинская Мадонна", не "Обручение Богоматери", не "Форнарина", не "Преображение" — она не из тех полотен, которые при упоминании имени Рафаэля возникают перед глазами автоматически. Проблема не в том, что картина нехороша — вполне себе классический рафаэлевский портрет. Истово расчищенный, конечно, но, в сущности, чудесная вещь с нежнейшими лессировками, сладостной воздушностью колорита, ясным светом, мягко выписанным небосклоном и той самой неподражаемой трактовкой модели, которой столетиями восхищались академически настроенные дилетанты и профессионалы: вроде и живоподобно, и идеально, и так, знаете, правильно, без извилин. Проблема в другом: в известный издавна список рафаэлевских шедевров "Дама с единорогом" не попала просто потому, что вплоть до 1930-х ее Рафаэлем не очень считали. А все потому, что она была сурово записана (и, видимо, в течение ста лет после того, как Рафаэль отложил кисть,— теперь считается, что картина была создана в первые годы XVI века). Взгляд дамы был более озадаченным, на полуоткрытые плечи было наброшено покрывало, а в руках виднелись мученическая пальма и кромка колеса — однозначные атрибуты святой Екатерины. Уже при дуче сначала икс-лучи, а потом тампоны с растворителем открыли, что под образом александрийской великомученицы скрывается женский портрет совершенно другого свойства.

Другого, и не очень понятно, какого именно. Ученые говорят, что первоначально дама держала в руках собачку. Это вполне естественный атрибут в XVI веке, когда комнатные собачки входили в моду и постепенно стали расхожей принадлежностью дамы, приятной во всех отношениях (позже испорченное итальянское cane al pie, "собачка в ногах", превратилось в галантное французское "канапе" — обозначение предмета мебели, где помимо уютно устроившейся дамы мог поместиться песик или завидовавший доле песика скромный воздыхатель). Но собачка сохранилась плохо, к тому же очень вскоре на ее месте появилось нынешнее существо, которое и единорогом-то называть неудобно — какая-то фантасмагорическая крохотуля, похожая на ягненка с торчащей изо лба палочкой.

В любом случае не мученица. Стоит предположить, что речь идет не об идеальном женском образе — каталоги образцовых черт, считавшихся в XVI веке параметрами идеальной женской красоты, высказались бы в пользу более тонкого и изящного носа. Если смотреть дальше носа, то неминуемо возникает вроде бы нелепый, но на самом деле глубокомысленный вопрос о том, какое животное считать иконологическим ключом к содержанию портрета. Если собачку, то это символ всяческой верности, в том числе супружеской, и тогда это очень может быть портрет Маддалены Строцци, вышедшей замуж за молодого флорентийского богача Аньоло Дони, известного по портрету работы Рафаэля. Однако тут есть та сложность, что артикулированный рафаэлевский портрет Маддалены Дони есть. И там дама, безусловно, очень похожа на "Даму с единорогом", но так, как сестра-дурнушка бывает похожа на сестру-красавицу. Если единорога, то тут в качестве кандидатуры предлагается Giulia la Bella, Джулия Фарнезе. Это последняя любовница недоброй памяти папы Александра VI Борджиа, которая так удачно построила свои отношения с епископом Рима и с его курией, что перед ее семейством открылись самые радужные перспективы на будущее, отмеченные не только кардинальскими шапками и тиарой папы Павла III (в миру Алессандро Фарнезе), но и короной самостоятельного государства, Пармского герцогства, которая принадлежала семейству вплоть до первой половины XVIII века, когда герцогство прибрали к рукам сначала Бурбоны, потом Габсбурги, потом снова Бурбоны. Всю эту церковно-геополитическую мешанину предвещает, получается, только зверек в руках дамы: единорог входил в число семейных эмблем Фарнезе.

Подобного рода выкладки и толкования в отсутствие однозначных фактов — нормальная часть академической науки, гарнир к описанию самого живописного памятника: это произносишь, признаться, без особого воодушевления, но с художественными-то достоинствами рафаэлевой дамы все ясно. Но все равно взгляд как-то спотыкается на так называемом единороге. Уж очень это дико, почти сюрреалистически выглядит: крохотный единорожек на руках у дамы не совсем представимого поведения — практически как лох-несское чудовище в стакане воды. Все-таки не получается забыть, что единорога многовековая традиция представляла грозным, большим, опасным и загадочным зверем. Что гипотетический рог единорога (а на самом деле нарвала) главная династия Европы, Габсбурги, берегла как самый драгоценный талисман. Что при словах "Дама с единорогом" представляются вообще-то прежде всего образы позднеготического искусства вроде знаменитой шпалеры из музея Клюни, за которыми тянется шлейф возвышенной символики: единорога, мол, могла приручить только девственница, и поэтому укрощение свирепого зверя чистой девой рассматривалось как аллегория рождения Христа. А тут, на портрете, какое-то недоразумение на руках если не свидетельницы, так современницы гомерических дебошей во дворце римского понтифика. Словом, если кому нужен красноречивый аллегорический компромат на недостаточную одухотворенность Высокого Возрождения — то вот, пожалуйста. И при всем при этом живопись, конечно, хотя и зареставрированная, но все-таки Рафаэль, так что досаду впору испытывать в основном по мотивам, никак не связанным с Римом Борджиа. Например, по итогам сравнения стартовых проектов года Испании в России, открывшегося большой выставкой из музея Прадо в Эрмитаже, и одновременного итальянского года, который почтили привозом одного-единственного полотна из непервостепенного музея.

СЕРГЕЙ ХОДНЕВ

Коммерсантъ