Рыбки уснули в пруду

Пятнадцатый фестиваль NET (Новый европейский театр) начался со спектакля Кристофа Марталера «King size».

Christoph Marthaler, музыкант, режиссёр и драматург, один из плеяды крупнейших европейских деятелей театра, таких как Джорджо Стрелер, Питер Брук, Роберт Уилсон, Анатолий Васильев, Эймунтас Някрошюс - стал знаменит в 1993 году, сразу после постановки в берлинском театре «Фольксбюне» спектакля со странным названием «Убей европейца! Замочи его! Пристукни его! Прикончи его! Патриотический вечер Кристофа Марталера».

Во всех его спектаклях актёры поют, звучит разнообразнейшая музыка, происходят простые вещи, подсмотренные швейцарцем на улицах, в квартирах и на вокзалах. По сути, театр Марталера - это швейцарский вариант вербатима, док-театра, понятого как хоровое коллективное действо и бытовой ритуал самозабвения. Походы Марталера с диктофоном на вокзал претворялись в повторяющиеся, сериальные, зацикленные ритмы жестов и звуков. Это какие-то клоунские, абсурдные общности поющих людей, чудесно возникающие перед глазами зрителей.

На этот раз базельский режиссёр удивил простотой и незамысловатостью спектакля «King size». Вот кратчайший пересказ этого спектакля - спи моя радость, усни, в доме погасли огни. И дело зрителей решать, в каком доме всё погасло – в европейском, семейном, или в дневном психиатрическом стационаре. Конечно, Марталером точно рассчитаны минимальные вещи – жесты, тембр голоса, мелодика песен, исполняемых на трёх языках. Минимализм – дело тонкое, оставляющее форму спектакля разомкнутой, чтобы вовлекать воображение зрителей в дорисовку образа происходящего.

Кто-то видит пациентов с обыденным диагнозом «шубообразная шизофрения» (Schub – толчок, сдвиг), другие – странную оперетту. Несмотря на сладость песенок, опус Марталера не только приятное развлечение, но и пять-шесть килограммов ценного меха (шутка). Короче говоря, этот спектакль со странным набором вокальных номеров имеет отчётливый привкус абсурда, как будто «написан» Сэмюэлем Беккетом для театра музкомедии.

Тем самым подтверждена позиция артдиректоров фестиваля NET Марины Давыдовой и Романа Должанского – современный, продвинутый и постдраматический театр совсем не желает «делать зрителю приятное». А что желает такой театр? Удивительное дело, но того же, что и театральная хартия минкульта Франции, говорящая о правомерности исследования человека театральным искусством. Театр должен ставить эксперименты не меньшей важности, нежели ядерная физика. То есть французская хартия не делает различия между наукой и театром в деле познания. Нашему минкульту до такого подхода к искусству как до Марса… Но не будем о грустном.

После спектакля актёры говорили, что идея опуса – высмеять традицию немецких музыкальных семейных, бюргерских вечеров. Действительно, «King size» чрезвычайно смешит зрителя, отличающего музыку Баха от Битлз, а Малера от раннего Майкла Джексона с братьями. И ещё какого-то Мишеля Полнареффа они исполняли вполне бурлескно. Но ничего бы не зацепило зрителя, если бы у спектакля не было мотивов философского и антропологического толка.

Итак, на сцене четверо, двое из них мужчины и поют неплохо, Michael von der Heide в роли мужа-певца и Никола Вайсе за фортепиано и синтезатором, у высокой блондинки Tora Augestad вообще оперный голос. А вот актриса Бендикс Детлефсен, играющая потустороннего, хаотического, «абсурдообразующего», но очень знакомого персонажа - курсирует между санузлом и шкафом, раскладывает стальной пюпитр, произносит неожиданные, вполне хармсовские сентенции:

Эти руки, эти пальцы. Животное. Если это как следует обдумать, я могу сама подарить себе возможность мыслить. Я также могу ловить мух, смотреть в окно или оскорблять людей каким-либо иным способом.

В гостиничном номере огромная квадратная, кингсайдовская кровать, на ней спят, поют нежными голосами двое, по отношению к которым героиня Бендикс – неприглядное, грустное будущее. Они поют, заходя в уборную и выходя из шкафа, она же поедает спагетти и салат прямо из красного ридикюля, клептомански втискивает в сумку огромный гостиничный телефон. Она - мутация сна, старости и одиночества, она намекает на вполне загробный метаморфоз, произнося фразу как будто из курса лекций доктора Штейнера: Я рада, что всё вывернулось во мне наизнанку. Всё, что было снаружи, переместилось вовнутрь, всё внутреннее – наружу.

Героиня с оперным голосом вдруг полезла под кровать во время исполнения очередного сладкого шлягера, вызвав не только хохот, но и провалы в грусть-тоску. Марталер очень тонко смешал неожиданные жесты с самодовлеющими красивыми голосами. Наверное, чтобы показать смешного европейского человека, живущего на богатейшем олимпе культуры, но использующего эту роскошь только для одного – заснуть и видеть сны: Молча вложи свои руки в мои, и пусть тебе приснится рай, Sonny Boy. Где искать успокоенье? Лишь во сне, глубоком сне! Там забудутся мученья, что терзали сердце мне.

Двое на кровати очень комично не могут перестать петь, чтобы соединиться, прикоснуться, увидеть друг друга. Они, переодевшись в очередной костюм, поют и поют, будто заколдованные Бегемотом или Азазеллой. Возникает вопрос - не для того ли Марталер подобрал репертуар, где все песни о разлуке и сне, что хотел намекнуть на две вещи. Первое – во сне мы одни, одиноки, только поэтому и набираемся сил для выживания. Это одиночество сна начинает проявляться и наяву, ведь сил на общение у людей всё меньше. Сон довлеет всё больше, наваливается беспробудностью приятной радио-музыки и ритмом фантазий. Да что там говорить – сон давит так, что от массива европейской культуры остались только сладкие сказки звуков, весь этот джаз, и попс, и Малер. А может, кроме песен, ничего и не было.

Марталер не показывает, почему так случилось, что обычные песни выглядят метаморфозом, как будто Морфей впрыснул морфий самозабвения. Похоже на пророчество - когда выворачивание дневного действия в ночную грезу станет довлеющим, смешные европейцы погрузятся обратно в первобытный сон. Марталер отчётливо понимает, что самая сильнодействующая вещь театра – показать неприметное, обыденнейшее. Выявить нечто всепроникающее, неосознаваемое, разлитое во всех людях и вещах. Так показать, чтобы не спугнуть, не упустить под кровать или в шкаф. Поэтому они поют сказки – в шкафу, наяву, на сцене, под кроватью, переодеваясь в концертные платья и костюмы, боясь соприкоснуться рукавами.

Принц и принцесса однажды жили, очень друг друга любили, сердцам влюблённых мешала вода, встречаться они не могли никогда! Песня, как остаток сна, живая вода, непрерывный внутренний сладко-сказочный диалог, продуцируемый «наработками» европейской культуры – единственное, что у нас есть на всякий день, для выживания. Даждь нам днесь песню. А ночью мы хоть и смутно, но живём полнотою чувств, ритмом сказки сна. Зачем нам мёртвая, обессиливающая пустыня дня? Найди ближайшую квадратуру кровати king size и спасайся: глаз не разомкну, не встану, лишь накроюсь с головой.

Дмитрий Лисин

Фото EPA/ИТАР-ТАСС

Свободная Пресс

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе