Между Чеховым и Шекспиром

«Все мы прекрасные люди». По пьесе И. Тургенева «Месяц в деревне». Театр имени Ленсовета. Режиссер Юрий Бутусов, художник Виктор Шилькрот.
Юрий Бутусов никогда раньше не ставил Тургенева. Не поставил он его и сейчас. Чужд главному режиссеру «Ленсовета» тихий, мирный, легкий усадебный мир русского классика. Внешне как-то все в нем подозрительно благополучно: никто не пьет, не скандалит, громких истерик не закатывает.
Надо полагать, не взялся бы Бутусов за «Месяц в деревне» и сейчас, если бы обстоятельства не сложились так, что недоделанный спектакль пришлось подхватить из рук Евгения Марчелли. Режиссер использует те же способы и приемы, которые уже не раз применял к У. Шекспиру, А. Чехову, Б. Брехту. В результате увеличивается количество пауз, они становятся длиннее, рвется знаменитый тургеневский «кружевной» диалог, непрерывное действие распадается на отдельные сцены. Герои не слышат друг друга, не понимают. Возникает комический эффект. И voila — не Тургенев, а чистейший Чехов, не «Месяц в деревне», а «Все мы прекрасные люди».



А. Ковальчук (Наталья Петровна), С. Перегудов (Ракитин).

Фото — Виктор Васильев.


Как всегда, много в спектакле музыки, хорошей и разной: от Е. Ваенги до А. Шнитке, от группы Nirvana до Дж. Пуччини. На сцене — уже ставший традиционным типично бутусовский хаос. Где-то в углу грудой сваленные стулья разной масти, в центре — стол, покрытый скатертью, справа — оконная рама на подставке, напоминающая ученическую доску, чуть поодаль — два пианино: одно зеленое, другое — никакое (в том смысле, что поломанное), и т. д. Стены заколочены фанерными листами разного формата. Кругом — дыры и бреши. Во всем — упадок.


Одна из задач спектакля — ниспровержение идеала, уничтожение усадебного мирка с его преемственностью, раз и навсегда установленным укладом, незыблемым порядком. Время от времени для тех, кто не понял иронии автора, включается аудиозапись, на которой елейным голосом сначала цитируется письмо Ивана Тургенева Эмилю Золя о прекрасном уголке, расположенном под Мценском (там находилась усадьба писателя Спасское-Лутовиново), затем идет описание Дома-музея: все тот же сладкий голосок вещает об анфиладах комнат, удивительном уюте и нисходящей благодати, о «фортепьянах», с клавиш которых слетают звуки знаменитых вальсов… Уже успев услышать не вальс, а песенку поп-певицы Макsим в исполнении главной героини и глядя на захламленную сцену, зрители смеются, аплодируют.



А. Ковальчук (Наталья Петровна), А. Дюкова (Вера).

Фото — Виктор Васильев.


Кстати о преемственности. Спиралевидное движение действия к финалу превращается в круговое — все замыкается. Наталья Петровна (Анна Ковальчук) все более начинает походить на матушку мужа Анну Семеновну (Галина Субботина), а Верочка (Анастасия Дюкова) — у нас на глазах становится, в свою очередь, копией Натальи Петровны. Все друг на друга похожи, у всех одна судьба. Мысль вполне тургеневская.


Никаких тургеневских барышень, одухотворенных, воздушных и недоступных, здесь нет. Поместный мир Ислаевых дышит желанием. Служанка Катя (Мария Синяева), наводя в доме чистоту, наклоняется, демонстративно отклячив зад, за ней бегает голый дворовый мужик Матвей (Роман Баранов), страдает и томится безответно влюбленная в Ракитина Анна Семеновна. Наталья и Вера — тоже существа вполне телесные, страстные. Но при том в этих почти сестрах («мы как сестры», не устает повторять Ковальчук) есть что-то ведьминское, демоническое, сводящее с ума.


В течение всего спектакля нам навязывается мысль, будто Ислаева любит «двоих разом». Но впечатление такое, точно Наталье Петровне есть дело до каждого мужчины в селении, кроме собственного мужа, человека тихого, покорного, все понимающего и интеллигентно молчаливого.


Она сначала забавляется с другом Михаилом Александровичем, признается в любви, соблазняет, бросает. Затем, заинтересовавшись студентом-учителем Беляевым, переключается на него. Ей скучно. Наталья Петровна развлекается, как может, меняя настроение, платья, прически. Легкая игра перерастает в нечто большее, чувство глубокое, ядовитое. Героиню корежит, ломает. Она срывается на крик, истерит. Мокрая, с растрепанными черными волосами, скрюченная пополам и мечущаяся по сцене Анна Ковальчук очень напоминает Леди Макбет Лауры Пицхелаури.


Верочка — доброе и наивное существо, влетающее на сцену на самокате, довольно скоро меняет шорты и майку на черное платье, кеды — на шпильки, покладистость — на резкость и жесткость, свободу — на добровольное рабство. Ей ничего не стоит открыто признаться в чувствах к Беляеву, указать Наталье Петровне на возраст или демонстративно соперничать с ней в выборе туалетов, являясь точно в таком же наряде. Потеряв Беляева, Верочка, взвесив все «за» и «против», принимает решение выйти замуж за человека нелюбимого. Трагическая обреченность, безысходность, невозможность нахождения в сестрином доме — условия, созданные этими самыми «хорошими людьми». Тут и двух сестер хватает, чтобы понять: жизнь абсурдна, нелепа, несправедлива.



И. Бровин (Беляев), А. Ковальчук (Наталья Петровна).

Фото — Юлия Кудряшова.


Второй акт, по сути, есть повторение первого, но с небольшими изменениями. Прием, уже использованный Бутусовым в «Чайке» и «Макбете». Повторяется главный монолог Натальи Петровны о влюбленности и болезненности, «точно ей яду дали», но теперь устами Анны Семеновны. Еще раз дается объяснение Аркадия Ислаева (Антон Багров) с Михаилом Ракитиным (Сергей Перегудов), но теперь они не трезвы — пьяны. Дублируется беседа Натальи с Верочкой о том, кого любит и не любит Беляев (Иван Бровин). Наконец, в финале мы видим ту же картину, что и в начале, но герои не говорят — сидят молча. Их записанные на пленку голоса с одними и теми же вопросами гоняются по кругу до бесконечности. Занавес так и падает под десять раз повторенное, точно заклинание: «Все мы прекрасные люди, а между тем…».

 Петербургский театральный журнал
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе