Два рукопожатия до Станиславского

Константин Сергеевич Станиславский, чье 160-летие мы отмечаем 17 января, для любого актера и режиссера — это тот фундамент, на котором строится всё. Начиная с первого курса театрального вуза он сопровождает тебя буквально всюду: его мудрый, с хитринкой, взгляд с портрета, его цитаты: «Не верю!», «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве», его хрестоматийные «Работа актера над собой» и «Работа актера над ролью». Его система воспитания актера, его «Этика» — это впитывается буквально с каждым вздохом и становится частью тебя.


Хотя порой приходится слышать, что кто-то из режиссеров и пытается отстраниться от учения и системы Станиславского, выстроить свою собственную театральную эстетику, отличную или даже противоположную той, что проповедовал Константин Сергеевич. Но ведь понимаете, какая ирония: даже отталкиваясь от берега и отправляясь в собственное плаванье, вы ведь всё равно от чего-то отталкиваетесь, чему-то себя противопоставляете. И эта земля, этот берег, эта точка отсчета — именно Станиславский. Его вера в предлагаемые обстоятельства, его требование быть правдивым, его фокус на жизни человеческого духа на сцене. Это, мне кажется, никогда не перестанет быть актуальным.

Станиславский считал, что высший пилотаж в актерской профессии — умение перевоплощаться, стать как бы другим человеком: с иным голосом, пластикой, даже взглядом. Для его современников это было революционной идеей, и он был первым, кто разработал систему, которая могла пошагово обучить этому искусству перевоплощения — хотя удавалось это всё равно немногим, поскольку это все-таки зависит от психофизики актера. Но тем не менее свод упражнений, разработанный Станиславским, позволяет актеру максимально приблизиться к этому эффекту преображения в другого человека.

Насколько это применимо в сегодняшнем театральном искусстве? Мне кажется, это вопрос скорее философский. За столетие с лишним театральное искусство обогатилось огромным количеством течений, различных форм и способов существования актера на сцене. Были периоды, когда важнее было увидеть на сцене не персонажа, а личность актера, который транслировал некие идеи. Но, мне кажется, даже в эпическом или игровом театре любой талантливый артист хотя бы фрагментарно живет на сцене «по Станиславскому», и именно эти моменты в его роли — наиболее ярки и вызывают особый резонанс со зрительным залом.

Продолжая тему актуальности, хочу напомнить: Станиславский ведь велик не только созданием своей теории актерского мастерства — он воспитал талантливейших учеников, которые, как раз оттолкнувшись от его системы, создали свою собственную. На заложенном им фундаменте построили свое здание, свой театр. И это тоже особый дар — дать миру таких учеников.

Всеволод Мейерхольд разработал биомеханику, в противоположность своему учителю утверждая, что в театре действует не только закон органики — «сначала испугался, потом побежал», — но и обратный: сначала побежал, а потом испугался. То есть верно подобранный пластический рисунок пробуждает нужные эмоции у актера. А были еще Евгений Вахтангов, который положил начало яркому игровому театру, предвосхитив — а, по сути, продолжив, вслед за итальянской комедией масок — принцип игры с персонажем, и Михаил Чехов, который, развивая идеи Станиславского, пришел к совершенно особому, почти мистическому способу создания образа на сцене. Мне, кстати, наиболее близок именно его метод — это не совсем полное перевоплощение, о котором говорит Константин Сергеевич, а как бы «парное погружение» в глубины, совместное с героем проживание обстоятельств, когда моментами происходит полное слияние с персонажем.

Именно поэтому мне кажется, что «этика» и «эстетика» Станиславского — это не что-то застывшее, отмирающее. Она развивается вместе с нами уже более ста лет и будет продолжать развиваться. Я убеждаюсь в этом вновь и вновь, когда мы проводим в наш Летний фестиваль губернских театров «Фабрика Станиславского». Идея создания этого фестиваля родилась из желания исследовать, как же развивается эта эстетика в наше время. И я вижу, что психологический театр, созданный Константином Сергеевичем, по-прежнему жив и любим зрителем. Именно потому, что в нем есть правда, есть жизнь человека. Не режиссерские ребусы, а человеческая история, которую режиссер рассказывает через актера, проживающего эту историю на сцене.

Для меня лично Станиславский — это учитель моих учителей. Я выпускник Школы-студии МХАТ, моим учителем был Олег Павлович Табаков, который, в свою очередь, учился у Василия Топоркова — ученика Константина Сергеевича, которого еще называют «переводчиком» системы Станиславского. Топорков написал две великолепных книги о его системе. Так что от Константина Сергеевича меня отделяют только два рукопожатия, как модно сейчас говорить. И я сам, уже будучи преподавателем двух актерских курсов во ВГИКе, стараюсь передать своим студентам почтение к этому учению — на занятиях по актерскому мастерству мы используем его систему, а также систему Михаила Чехова. Это актерская азбука, без знания которой нет владения профессией. Как классический рисунок для художника, который сначала учится рисовать натюрморты, человеческое лицо, тело. И лишь овладев этим, он может начать искать себя в импрессионизме, постмодерне, кубофутуризме или создать свой собственный стиль. Но не зная классического рисунка, ты никогда не станешь мастером.

Станиславский для театра сейчас — это классический рисунок. Причем не только в актерском мастерстве, но и в режиссуре. И начиная работать над своей очередной режиссерской постановкой, я нередко обращаюсь к его трудам. Благо он оставил множество режиссерских экспликаций — подробнейших разработок своих замыслов спектаклей, по которым можно учиться режиссерской профессии. Иногда в своих постановках я делаю своего рода «поклон» Константину Сергеевичу.

Например, у него был период увлечения натурализмом, когда он старался создать на сцене атмосферу со всеми подробнейшими деталями: настоящая, не бутафорская, мебель, лай собак, звук сверчков за печкой, запахи. Когда я ставил «Вишневый сад» в Губернском театре, то многие детали в спектакле родились именно как такой «поклон Станиславскому»: мы создали на сцене настоящий вишневый сад, который по ходу действия цветет, затем на деревьях остается только листва, а в финале на сцене — голые черные деревья. Это в какой-то степени и дань натурализму, и, одновременно, образ умирания той жизни, которая некогда цвела в этом имении. На премьеру мы даже пригласили специалистов, которые при помощи ароматический смесей создали «5Д-эффект» — в зале витал запах скошенной травы.

Станиславский, без сомнения, был глыбой, одним из тех великанов, стоя на плечах которых, мы творили весь ХХ век. И не только мы — его чтут до сих пор и за рубежом, причем, мне кажется, даже больше, чем у нас. Звезды Голливуда середины прошлого века — Мэрилин Монро, Клинт Иствуд, Ингрид Бергман, Гари Купер, Грегори Пек — учились актерскому мастерству у Михаила Чехова, ученика Станиславского. И мой учитель, Олег Табаков, в течение многих лет преподавал актерское мастерство в США. Конечно же, по системе Станиславского. Она и по сей день влияет на мировой театр. Станиславский и его система — это наш бренд, известный всему миру и ставший нашим общим достоянием. Так же как русский балет, как спутник.


Автор — народный артист России, художественный руководитель Московского Губернского театра, режиссер, продюсер, сценарист

Поделиться