«Грозный, страшный и могучий, ты гоняешь в небе тучи, // Грозный, страшный и свирепый, приносящий смерть совдепу, // Рок-н-ролл, // Рок-н-ролл, // Этот русский рок-н-ролл!» — спел в 1991 году лидер группы «Ноль» Федор Чистяков. Концерты, прошедшие после августовского путча по всей стране, стали, кажется, последним большим совместным выступлением представителей русского рока. После этого он постепенно перестал играть роль мощного общественно-политического движения и стал просто музыкой.
Можно сказать, что русский рок в этом смысле умер. Но вернее (и важнее) сказать, что он породил некий культурный код, который после распада СССР оказался единственным действительно общим для всех нас. Именно из него выросли языки, на которых говорит современная Россия — от буржуазного индивидуализма до национализма и соборности, от политического протеста до эзотерики. История рока вообще и Ленинградского рок-клуба в частности — это история о том, как молодые люди, толком не умевшие играть на музыкальных инструментах, собрались вместе и изменили мир, потому что сумели сформулировать что-то такое, что в ретроспекции стало идеологией русского рока.
А началось все 7 марта 1981 года в зале при Ленинградском межсоюзном доме самодеятельного творчества, когда на улице Рубинштейна, 13, прошел первый концерт Ленклуба любителей музыки.
Формально это был способ легализации рок-музыки: членство в клубе давало музыкантам возможность выступать, записываться и, самое главное, слушать друг друга. Содержательно же это был советский аналог Уголка оратора в лондонском Гайд-парке — площадка для дискуссий и свободного самовыражения всех, кому было что сказать.
Тексты песен додумывались публикой, начинялись смыслами и постепенно становились самостоятельными высказываниями — независимыми не только от системы, но и от их авторов. Например, в 1983 году, когда Борис Гребенщиков спел свое знаменитое «Рок-н-ролл мертв», журнал «Рокси» написал: «Что же касается смысла текста, который уже вызвал дурацкие споры и обсуждения “всерьез” — “а мертв ли рок-н-ролл на самом деле” и тому подобное, — то надо отметить, что заявление это весьма самоуверенное».
С самого начала рок-клуб был не столько музыкальным, сколько социальным явлением. «Жизнь, конечно, кипела: все время кто-то приходил-уходил, музыканты, художники, — вспоминает сейчас Евгений “Ай-яй-яй” Федоров, участник групп “Объект насмешек“ и “АУ”. — Смешные были собрания — с попытками революций, с коррупционными разоблачениями: почему нас не взяли на фестиваль, а этих взяли. Ну и всегда можно было прийти, напечатать что-то на машинке, поглазеть на настоящий компьютер или порепетировать в красном уголке».
Формально рок-клуб был очень советской организацией — с членскими билетами, уставом, распределением билетов, трудовыми книжками, комиссиями, прослушиваниями и литовкой песен перед концертами. Содержательно же это был эксперимент по демократизации той насквозь советской системы изнутри — взять хоть тот факт, что правление клуба несколько раз переизбиралось на общем собрании рокеров, недовольных политикой организаторов фестивалей. «Разве может такой творческий организм, как рок-клуб, в списке которого было около 60 групп, обойтись без интриг и разногласий, без собраний, на которых свергалось одно правление и назначалось другое?» — говорит лидер группы «Пикник» Эдмунд Шклярский.
В основе стихийно созданной рок-клубовской идеологии была свобода, которую тогдашние рокеры понимали как свободу самовыражения. На этом понимании строилась, в частности, конкуренция между группами: каждый должен был быть в первую очередь непохож на остальных.
«Налицо было торжество идей художественного плюрализма», — пишет в своей рок-энциклопедии Андрей Бурлака. Это было, пожалуй, главным достижением рок-клуба. В июне 1988 года на XIX Всесоюзной партийной конференции Михаил Горбачев провозгласит «плюрализм мнений», который рок-клубовцы опередили на семь лет.
Впрочем, рок-клубовский плюрализм касался не только музыки: рокеры заговорили о том, что их волнует. В начале 1986-го в интервью журналу «Рокси» лидер группы «Телевизор» Михаил Борзыкин сказал: «В данный момент я иду от своих болевых точек. Не могу молчать. Я хочу делать свои песни не похожими ни на кого, но это не самоцель. Самое главное — выразить и донести свою боль». А Константин Кинчев за год до этого спел: «Мое поколение молчит по углам, // Мое поколение не смеет петь, // Мое поколение чувствует боль, // Но снова ставит себя под плеть».
Этот протестный драйв и стал языком, общим для целого поколения людей, выросших в СССР или еще заставших его, — людей, привыкших определять себя «от противного» через сопротивление репрессивной системе. После распада Союза распался и этот объединявший всех язык — на множество разных дискурсов, у каждого из которых есть собственные аудитория и идеология. Фактически в 1990-е и особенно в нулевые с русским роком случилось вавилонское столпотворение и разделение языков, среди которых можно выделить несколько основных.
Социально-политическая протестная составляющая русского рока породила современный либерализм. Юрий Шевчук в 1980-е пел: «В этом мире того, что хотелось бы нам, нет! // Мы верим, что в силах его изменить, да!» («Революция», 1988), в 1990-е: «Боже, сколько правды в глазах государственных шлюх, // Боже, сколько веры в руках отставных палачей! // Ты не дай им опять закатать рукава» («Родина», 1992), а в нулевые стал завсегдатаем «маршей несогласных», пел на Майдане в Киеве во время «оранжевой» революции 2004 года, давал концерты «Не стреляй!» после вооруженного конфликта в Осетии 2008 года, пел в защиту Химкинского леса, говорил с Владимиром Путиным о ситуации со свободой слова в стране — словом, стал одним из символов либеральной оппозиции наряду с другими рокерами вроде Михаила Борзыкина.
Стремление к объединению против общего врага, которым в советское время была система, и поиски национальной идентичности, в том числе и в славянских легендах, в нулевые трансформировались в национализм и соборность. Их сегодняшний адепт Константин Кинчев в 1992 году пел: «И если кто-то думает так же, как я, // Мы с ним похожи точь-в-точь, // Мы вместе!», а в 2000-м: «Нараспашку идти, // Да в молитве радеть, // Да собором судить, кому тяжло держать // Во славу нашей земли! // Мы — православные».
Философский извод русского рока в девяностые органично соединился с новой модой на восточный мистицизм и эзотерику. В 1994-м певец «русской нирваны» Борис Гребенщиков формулирует новую идеологию поколения, которое выросло с книгами Виктора Пелевина и привыкло объяснять абсурдную социально-политическую реальность космическими процессами и принимать любые ее проявления спокойно и безразлично: «На что мне жемчуг с золотом, на что мне art nouveau; // Мне, кроме просветления, не нужно ничего. // Мандала с махамудрою мне светят свысока — // Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!» А в 2002-м он же поет про Быколая Оптоеда: «Он сжег офис “Лукойл” вместе с бензоколонкой — // Без причин, просто так. // Из уваженья к огню».
В русском роке можно найти и зачатки современного буржуазного индивидуализма — взять хоть чистяковское «Сегодня мы не спим: // К нам придут герлы. // Мы будем вместе с ними закручивать болты», как нарочно спетое в 1989 году, когда остальная страна бредила перестройкой и предчувствием перемен. И ростки музыкального стеба, который в нулевые с широким распространением интернета обрел массовую популярность: одними из тех, кто сочиняет и выкладывает в Сеть смешные песенки про современные социально-политические реалии, стали журналист и блогер Максим Кононенко и рок-клубовский звукорежиссер и музыкант Алексей Вишня. Как группа «Жопа» они спели издевательское «Танго Рамзан», «Цивилист» (песню, посвященную некоторым модернизаторским инициативам Дмитрия Медведева) и «Акции» с текстом: «Она купила мне акции // Госкорпорации // “Ростехнологии”!»
Сегодня в культуре нет единого или «главного» языка. Мы все говорим по-разному, о разном и зачастую друг друга не понимаем. Эту разобщенность считают главной болезнью нулевых — но она же есть и главное достижение восьмидесятых, сделавшее частное важнее общественного. Парадокс в том, что вообще-то и русский рок, и Ленинградский рок-клуб были делом общим и общественным. То есть рок-движение подарило нам сегодняшний плюрализм и мультикультурность во многом ценой своего собственного распада.
В воспоминаниях членов Ленинградского рок-клуба отчетливо виден этот слом конца 1980-х — когда индивидуальное творчество постепенно стало важнее товарищества, круговой поруки и общего сопротивления системе. Именно в этот момент рок-клуб перестал гарантировать своим членам популярность, гастроли и набитые залы: у каждого из рокеров появились своя площадка для высказывания и своя аудитория — адресат этого высказывания. А в этом и заключается свобода самовыражения, которой они так добивались.
Можно сказать, что рок-клубовцы вырастили нас — поколение современных индивидуалистов. Сможем ли мы, несмотря на унаследованную от рокеров установку на частное и индивидуальное, собраться вместе и в свою очередь сделать что-то настолько же большое и настолько же общее, покажет время.
Николай Михайлов создатель и бессменный президент Ленинградского рок-клуба
Рок-клуб ведь был не первым в своем роде?
Нет. Он стал то ли пятой, то ли шестой попыткой создания рок-объединения в Ленинграде. Первую предпринял в начале 1970-х Коля Васин. Называлось его детище Поп-федерация, все концерты маскировались под съемки фильмов и проходили под грифом «массовка». Проводилось все это дело в школах. Директриса одной из них как-то изъявила желание посмотреть, как снимается кино, и пришла. Сначала у нее был легкий сердечный приступ, а потом она написала соответствующую телегу, и начались репрессии. Организатор всех этих действий (Сергей Артемьев. — «РР») оказался в тюрьме по статье «Организация подпольных концертов», а Васин в панике закопал свою коллекцию пластинок в лесу.
А вы как оказались в гуще событий?
Я был музыкальным руководителем студенческого театра Политехнического института. Именно там сформировалась группа «Пикник». Тогда же примерно появилась очередная организация, называвшаяся Городской экспериментальный клуб любителей современной молодежной музыки. У нас не было никакого официального патрона, и мы активно искали, кому бы, что называется, отдаться.
Тогда в стране правили три культуры: комсомольская, государственная и профсоюзная. Комсомольцы нас сразу невзлюбили, государство вообще не замечало, а вот профсоюзы начали нами интересоваться.
В ту пору уже проявлялись какие-то зачатки клубной демократии. От каждого коллектива направлялся представитель в совет клуба. И меня как самого никчемного музыканта «Пикника» (флейтист в хард-роковой группе — довольно странное явление) отправили в этот совет.
Но тот клуб рухнул из-за противоречий среди руководства. Образовалась пауза, примерно на год. А потом инициативная группа, в которую уже и я входил, потопала в Дом самодеятельности на Рубинштейна — его как раз представляли профсоюзы. Там недавно сменилось руководство, у руля встали женщины. Они долго нас мурыжили, но, видимо, им дали отмашку пустить эту гопоту к себе. Мы вообще удачное время выбрали: как раз к тому моменту выросла «отрицательная статистика», сложилась почти революционная ситуация. Всем органам надзора дико не нравилось огромное количество нелегальных концертов, но контролировать их было практически невозможно, и потому они решили создать рок-резервацию.
То есть это не слухи, что рок-клуб контролировался КГБ?
Это неверно. Инициатива шла исключительно снизу. Просто она понравилась властям. Так мы начали функционировать при Театре народного творчества. Статус наш был на уровне кружка кактусоводов. Хотя рок-клуб объединил громадное количество самых разных людей — не только музыкантов, но и художников, поэтов, техников, журналистов, фотографов. У нас проводились самые разные
семинары, открылась музыкальная школа.
Зачем вам понадобилось вводить членство для музыкантов?
Никаких бонусов от этого коллективы не получали. Особенно вначале. Разве что корочки давали право проходить на концерт. Зал ведь у нас был маленький, всего на 500 человек, и все попасть внутрь не могли: велся строжайший учет девушек, друзей и родственников.
Я так понимаю, билеты вы не продавали.
Мы не зарабатывали на концертах. Это все было строго бесплатно, как для музыкантов, так и для публики. Конечно, мы тайком продавали некоторое количество пригласительных. Прикупали потом на эти деньги лишний динамик, микрофон, делали какой-нибудь мелкий ремонт.
А как вы боролись с цензурой?
В какой-то момент в Театре народного творчества появился штатный сотрудник — Нина Барановская. Она была постарше нас, но к тому, чем мы занимались, относилась с сочувствием и под разными предлогами литовала практически все. Какую-то майковскую песню описывала как «посвящение агрессии США в Никарагуа». Это все нам здорово помогало, как и деятельность Андрея Тропилло. Он записывал рокеров в своей студии на Ржевке, и записи расходились по всей стране. Благодаря этому к нам начали приезжать из разных городов гонцы. А у нас уже к тому моменту выработался пакет нормативных документов: устав, протокол. Гонцы возвращались к себе и говорили: «Смотрите, в городе трех революций есть такое объединение. Чем мы хуже?»
Свердловский рок-клуб организовался на основе наших документов, так же появилась Московская рок-лаборатория. После нас это было уже не остановить. В какой-то момент в стране насчитывалось порядка ста рок-клубов. Настоящее общественное движение.
Вы рассказываете об этом как о чуть ли не безоблачном периоде. Но ведь были же и облавы?
Особенно по первости. Работали комсомольские оперативники. Конечно, кагэбэшники при этом тоже присутствовали. Но роль КГБ, как ни странно, была позитивной. Комсомольцы хотели нас пригнобить, профсоюзы боялись, а госкультура просто избегала. Чекисты же сказали, что раз назад дороги нет, то «пускай они в одном месте бесятся — хоть присмотрим».
Вообще много было гонений на рок-клуб? Они сразу же начались?
Самый пик был, как ни странно, не в 1981-м, а в 1984-м, когда члены Союза композиторов почуяли реальную угрозу своему благосостоянию. Они тогда продавили постановление, что в репертуаре коллективов должно быть не больше 20% песен собственного сочинения, остальные — членов СК. Пошли разгромные статьи вроде «Рагу из синей птицы». Но эта кампания быстренько свернулась, как и все прочие.
В рок-клубе с момента основания на балкончике сидели люди, которые за нами надзирали — из КГБ, профсоюзов и других организаций. А в 1988-м балкон вдруг опустел. Тогда я понял, что перестройка началась — им стало не до нас.
Борис Гребенщиков лидер группы «Аквариум»
род. в 1953-м, в рок-клубе с самого начала
Доверься мне в главном,
Не верь во всем остальном…
(«Музыка серебряных спиц» из альбома «Радио Африка», 1983)
Мы были одной из групп, с которой изначально шел разговор о вступлении в Ленинградский рок-клуб, как только стало понятно, что он будет. Это произошло само собой: мы стояли у самого истока этого образования, тем более что группе «Аквариум» на тот момент было без малого 10 лет.
Любые концерты в то время можно было представить как подсудную деятельность, а вступление в рок-клуб позволяло играть на сцене Дома самодеятельности и вообще общаться.
Теперь в этом едва ли есть необходимость, поскольку уже нет общего врага, давящего любую живую деятельность.
Естественно, во времена рок-клуба нам было прекрасно известно, что за всем этим стоит КГБ, но КГБ — просто организация, а под колпаком была вся страна. И мы делали все возможное, чтобы получить удовольствие в этих абсурдных условиях.
Между рок-клубовскими группами, естественно, существовала конкуренция, всем хотелось быть лучше других. И это было очень здоровое явление. Сейчас, конечно, все иначе: меняется Россия, меняется и музыка, как бы она ни называлась. Но она все равно будет всегда, пока есть русские люди и русский язык.
Алексей Вишня музыкант, певец, звукорежиссер
род. в 1964-м, в рок-клубе с самого начала
Хочу производить через каждые две доли удар,
Выщипывать при этом из гитары какой-нибудь минор…
(«Музыка моя» из альбома «Танцы на битом стекле», 1989)
Со школы меня тянуло к технике и музыке. Опоздав со вторым, я решил освоить музыкальную технику в Доме юного техника на Охте. Научился демонстрировать фильмы, разбирать и собирать кинопередвижку, паять и фотографировать. Заметив пытливое чадо, преподаватель пригласил меня в кружок акустики и звукозаписи — секцию Дома профтехобразования.
В 1980 году в нашу секцию впервые пришел Борис Гребенщиков, и вскорости случился «Синий альбом». С тех пор мотивации юного звукооператора сводились лишь к тому, чтобы чаще ходить на концерты и видеть своими глазами, как происходит музыка. Мне очень хотелось научиться играть, красиво и умно петь и непременно когда-нибудь снести с лица земли своих кумиров.
Первым делом нужно было вступить в рок-клуб. Без этого нельзя было посещать бесплатные рок-клубовские концерты в ЛДМСТ на Рубинштейна, 13. Членских билетов не было. Совет рок-клуба вел списки, по ним каждую субботу в 12 часов в Белом зале проходили переклички — это называлось «общим собранием».
Мы стали членами рок-клуба всеми тремя сменами секции звукозаписи: разделились на рок-группы и повступали. Никто нашей музыки в жизни ни разу не слышал. Разве что потом, лет через пять, что-то стало доноситься из средств массовой информации. Так что для меня рок-клуб — это просто школа. Школа общения с неформальной публикой, отличной от той, к которой я привык, воспитываясь в семье отставного сотрудника ГРУ.
Однажды в рок-клуб приехал патлатый очкастый бородач. Места ему не досталось, он присел на паркет под театральной балюстрадой. Я уже триста раз к тому времени прослушал альбом уфимской группы «Периферия» и знал, что звали его Юрий Шевчук. С трудом преодолев неловкость, я подошел, присел подле и сунул ему в руку записку со своим телефоном, шепнув, что с удовольствием помогу записать, если что срочное вдруг понадобится. Будучи инсайдером студии «Антроп», о невозможности записи у Андрея Владимировича Тропилло посреди учебного года я знал.
Юрий сидел в окружении близких друзей. Никто из них ни разу со мной не поздоровался. Наверное, шепнули ему что-то про меня, вот Юра и выбросил мой телефон в ближайшую урну — и не много потерял. Построил свою собственную студию в отдельно стоящем доме Центрального района Санкт-Петербурга.
Группе «Кино» с жилым фондом повезло меньше, и мне удалось записать три их прекрасных альбома. «Кино», «Кофе», «АВИА», «Объект насмешек», «Алиса», «Мифы», «Тест» — некоторые даже по несколько альбомов успели записать, пока все это мне не осточертело. А если честно, убила все мои мотивации группа «Телевизор», построив восьмиканальную студию. Стоимость ее аренды была высока, но люди как-то сразу нашли деньги, чтобы платить за запись. Я же всегда относился к рок-музыке как к нашему общему хобби, и никто не платил, об этом даже говорить было стыдно: работали мы на списанных объедках Гостелерадио, а не на фирменной технике. «Телевизор» в таких условиях я пробовал записать, но ничего не получилось. Поэтому, когда мне понадобилась срочно многоканальная студия, пришлось Борзыкину платить.
Анатолий «Джордж» Гуницкий один из основателей «Аквариума»
род. в 1953-м, в рок-клубе с самого начала
Мой ум сдох
Ранней весной,
Когда в саду
Распустился куст.
И в свете луж
Нашел я ответ:
Мой ум сдох,
Его больше нет…
(«Мой ум сдох» из альбома «Искушение Святого Аквариума», 1973)
7 марта я пришел на самый первый концерт Ленинградского рок-клуба на Рубинштейна, 13. Потом меня выбрали в совет рок-клуба. Туда меня приняли, потому что я к тому времени уже имел опыт игры в «Аквариуме» и еще поработал в ДК «Невский». То есть имел опыт административной работы с рок-н-роллом.
Прослушиванием новых групп я стал заниматься в период подготовки к первому рок-клубовскому фестивалю 13–16 мая 1983 года. Это прослушивание показывало уровень мастерства музыкантов и группы в целом. Группа «Кино», например, на прослушивании сыграла очень слабо, ее даже не хотели принимать.
Рок-клуб был важен и нужен в начале 1980-х, когда группы, как и сам жанр, только утверждались в нашей стране. Группы были вместе и этим поддерживали друг друга. А потом появились другие концертные структуры и другие клубы. Необходимость в рок-клубе отпала. Как и в идеологии первых рок-нонконформистов.
Все меняется со временем, изменился и русский рок. Он не стал у нас по-настоящему народной музыкой, как это случилось на Западе. У молодежи теперь много других ориентиров и интересов. Музыкальный драйв порой есть, но текстовая культура в целом стала на несколько уровней хуже.
Владимир Рекшан основатель группы «Санкт-Петербург»
род. в 1950-м, в рок-клубе с самого начала
Это смутное время мы пережили,
Смутное время!
Это смутное время мы переживем!
(«Смутное время» из альбома «Коллекционный альбом 69’–94’», 1988–1989)
После разгрома Поп-федерации осталась инфраструктура — организаторы, зрители, музыканты, контрразведка. Кроме того, органы устали гоняться за музыкантами. Да и в сами органы пришло новое поколение, слушавшее The Beatles и Led Zeppelin.
Где-то в царствование Андропова, кажется, я пришел в клуб на субботний концерт. Народу было мало. Со сцены объявили: группа «Кино»! Появился какой-то зачуханный монгол в жабо и славянин в носках на тонких ножках. Монгол оказался Цоем и монотонно заголосил. Из-за кулис выглядывал БГ с большим барабаном и делал многозначительные пассы.
Потом, весной 1985 года, уже все кипело. В составе группы «Алиса» явился миру Костя Кинчев. Он еще не был, как сейчас, культуристом, а в скромном пиджачке принимал выразительные позы.
Очень веселым было явление группы Scorpions: все держалось в строжайшей тайне, но народ все равно набился. Стадионная группа играла на пяти квадратных метрах красного уголка, а толпа металлистов тянула к ним руки. Их охранники не знали, что делать. Один слезно просил меня помочь, предполагая, что я, в силу высокого роста, местный охранник.
Советская рок-музыка неосознанно реализовывала определенные задачи: сначала на этой музыке выросло поколение внутренне свободных людей, затем они захотели демократических изменений вокруг себя. Когда эти задачи оказались выполненными, историческая надобность в этом отпала. Русский рок из маргинального явления превратился в естественную часть взросления.
Эдмунд Шклярский лидер группы «Пикник»
род. в 1955-м, в рок-клубе с начала до 1984 года
Ночь шуршит над головой, как вампира черный плащ,
Мы проходим стороной: эти игры не для нас.
Пусть в объятьях темноты бьется кто-нибудь другой,
Мы свободны и чисты, мы проходим стороной…
(«Ночь» из альбома «Дым», 1982)
Главным событием того времени для нас была запись в 1982 году первого магнитоальбома «Дым», после чего музыкальная информация разошлась по стране благодаря студиям звукозаписи и кооперативным ларькам, которые тиражировали и продавали записи во всех городах СССР. Ну и, кроме того, мы принимали участие в первом фестивале Ленинградского рок-клуба и стали его лауреатами. В результате мы переиграли практически со всеми группами, выступавшими до 1984 года, когда мы вышли из рядов рок-клуба.
Тому было несколько предпосылок. Одна из них — желание выступать не только в родном городе, но и колесить по стране. Рок-клуб не мог организовывать концерты на нормальном уровне, а в других городах вообще практически не организовывал. Кроме того, у нас не особо складывался альянс с правлением рок-клуба. Так что мы стали искать организацию, которая могла устраивать гастроли в других городах. И в конце концов прибились к Ленконцерту.
Организация, которая давала бы возможность группам репетировать, записываться и выступать, не только возможна, но и необходима и тогда, и сейчас. И понятно, что роль Ленинградского рок-клуба в те заповедные времена однозначно позитивная: возможность исполнять свои песни не в загородных клубах на танцах, а в самом сердце Ленинграда дорогого стоит. Да и простое перечисление групп, которые соприкасались с рок-клубом, думаю, впечатлит любого знатока русского рока. Хотя в последнее время его облик изменился: если раньше ему сопутствовал шлейф псевдоподполья, то теперь все легально и никакой тайны в происходящем нет — хоть матерись, хоть голый по сцене прыгай.
Андрей Бурлака глава секции рекламы и информации рок-клуба
род. в 1955-м, в рок-клубе с самого начала
В то время во всех сферах творческой активности, не входивших в парадигму официального советского искусства, наблюдалась мощная тяга к объединению. Пытались объединиться художники, литераторы, даже диск-жокеи дискотек. Ну и рок-музыканты тоже.
Пару лет я ходил в рок-клуб как обычный посетитель. Осенью 1984-го меня пригласили возглавить секцию рекламы и информации. Название было красивое, но условное: какая, к черту, могла быть реклама при тотальном контроле за прессой?
Численность клуба никогда не превышала трех-четырех сотен человек, большую часть которых составлял балласт — участники групп, принятых «авансом», но так ничего и не предъявивших. Причем это не всегда была их вина: на популярность групп влияли и талант лидера, и мастерство музыкантов — они по большей части были удручающе непрофессиональны, — и сноровка звукооператора, и чудовищно низкое качество аппаратуры, и конъюнктура рынка, требовавшая от артистов вынуть из кармана пресловутую фигу.
Сам клуб был необходим до тех пор, пока юридический статус рок-группы как творческой единицы был неопределенным. С началом перестройки популярность рок-клуба стремительно взлетела, а затем так же стремительно покатилась вниз, поскольку необходимость в нем отпала: музыканты могли искать и находить посредников для организации концертов и гастролей, обзаводились своими директорами, появились всевозможные МКЦ, кооперативы, театры-студии, которые неплохо справлялись с коммерческим распространением рок-музыки.
Я сам безо всякой поддержки со стороны рок-клуба в сентябре 1986-го начал выпускать ежемесячный журнал «РИО», который за один сезон стал, пожалуй, самым известным в стране. Андрей Тропилло не только записывал — опять же, сам — интересные ему группы, но и пробил через «Мелодию» издание массовыми тиражами своих лучших работ.
У рок-клуба появилась альтернатива: проявлять инициативу, вступать в кооперацию с новыми людьми и придумывать новые формы общения — или самораспуститься. Однако внутри руководства клуба возобладали какие-то келейные воззрения, в результате чего в конце 1988-го он фактически перестал быть выразителем коллективных идей питерского рок-движения. Если фестиваль 1988 года проходил на Зимнем стадионе и собрал многотысячную аудиторию, то фестиваль 1989-го вернул рок-клуб в зал ЛМДСТ на 550 мест, половина из которых пустовала.
Геннадий Барихновский основатель группы «Мифы»
род. в 1952-м, С 1994 года живет в Германии, в рок-клубе с самого начала
Исчезли в облаке тумана
Все голубые города.
И земляничные поляны
Остались в детстве навсегда…
(«Земляничные поляны» из альбома «Дорога домой», 1981)
Наш первый концерт состоялся в 1967 году — наверное, мы были старейшей отечественной рок-группой. Мне было 28 лет, но меня считали почти ветераном рок-н-ролла. Первое время молодые нам буквально в рот смотрели. А к середине 1980-х появилась новая волна, потом панки — они уже смотрели на нас как на стариков. У них была своя тусовка, у нас своя.
Вообще главные воспоминания о рок-клубе — безудержное веселье. А за последние 30 лет русский рок-н-ролл лично для меня изменился не в лучшую сторону. Хотя и сейчас есть отличные группы, но в наше время это была своя идеология, своя жизнь, а не только игра на гитарах. Сейчас время героев проходит.
Но я не бросил музыку: в Германии я играю в большом коллективе — четверо русских и трое немцев. Мы играем свои песни и делаем каверы. Более того, несколько лет назад в Питере собрался состав «Мифов» — мы часто даем концерты, раз в два-три месяца я летаю в Россию.
Алексей Рахов участник групп «Странные игры», «АВИА» и других
род. в 1960-м, в рок-клубе с 1982 года
В потемках Истории, в сумраке ночи
Иду я на ощупь,
Всему удивляюсь, иду, спотыкаюсь,
И странно мне очень…
(«Метаморфозы» из альбома «Метаморфозы», 1983)
Когда я в первый раз оказался в рок-клубе, народу было немного. Нам всем предложили заполнить анкеты, и на этих словах про анкеты почти все встали и ушли. Еще бы: группы запрещенные, концерты подпольные, сам факт того, что нужно регистрироваться, несколько смущал. Но потом нас опять собрали, народу уже пришло побольше — кажется, тогда сказали, что иногда будут разрешать официально выступать.
Когда начались концерты, народу на прослушивания стало приходить значительно больше. Я тоже ходил каждую неделю, участвовал в обсуждениях. Помню, защищал «Кино», когда они первый раз появились — еще как панк-группа: их очень активно критиковали.
Мы стали давать много концертов, не все они были разрешены. Помню, как во время первой поездки «Странных игр» в Москву посреди концерта всех разогнали. Милиция забирала тех, кто был с длинными волосами, а мы со своими короткими стрижками спрятали инструменты под одежду и ушли.
Между рок-клубовскими группами всегда была конкуренция, все старались выделиться — идеями, музыкой, шоу. Если про одну группу говорили, что она похожа на другую, это считалось самым страшным оскорблением. Но конкуренция была дружеская, к тому же музыканты все время переходили из одной команды в другую, потому что их было не очень много. Я играл на саксофоне; однажды других саксофонистов рядом не оказалось — и я сыграл концерт с «Аквариумом».
Когда ты выступал на сцене Ленинградского рок-клуба, ты чувствовал ответственность. Все в рок-клубе знали, что завтра будет собрание, будут обсуждать. И если про тебя скажут, что твоя группа — говно, то не отмоешься, потому что полгорода об этом узнает. Сейчас всем на все наплевать, группы стали бесплатным оформлением для выпивки. А во времена рок-клуба выходить на сцену без новых песен было нельзя. Я даже помню один концерт «Аквариума», когда люди уходили: как это можно, они не сыграли ни одной новой песни! А если спел новую песню, кто-то обязательно ее записал, и она начинала ходить на пленках, а потом об этом появлялись статьи в самиздатовских изданиях. Так что халява не проходила. Конечно, мы играли не очень здорово, но отношение было серьезным. Никто не пел, только чтобы понравиться девушкам. Хотя и для этого тоже.
Леонид Федоров лидер группы «АукцЫон»
род. в 1963-м, в рок-клубе с 1983 года
Был я случайно в нынешней чайной,
Понял секрет.
Нас просто нет, вот беда,
И в принципе не было, видимо, вообще никогда…
(«Новогодняя песня» из альбома «Как я стал предателем», 1988)
В рок-клуб нас привел Гаркуша. Он тогда был диск-жокеем, а куратор диск-жокеев сидел с куратором рок-клуба в одной комнате, и Гаркуша замолвил за нас словечко. К нам на репетиционную точку пришла комиссия, нас послушали, сказали: «Научитесь играть». А через полгода у нас уже был первый концерт на сцене рок-клуба.
Это вообще был наш первый большой концерт: до того мы несколько раз играли на каких-то танцах, на выпускных вечерах, что ли. Зрителей было не очень много, принимали нас так себе, да и я был недоволен тем, как мы сыграли. После этого группа развалилась. А через год я собрал новую — остались только Озерский и Гаркуша, который тогда с нами на сцене еще не выступал. Но мы уже были в рок-клубе, так что второй раз вступать не пришлось. К тому же мы и играть стали получше, и о нас уже кто-то где-то слышал.
Помню, что постоянно ходил на все собрания рок-клуба. Они проходили в Большом зале — там не столько обсуждали музыку, сколько решали всякие организационные вопросы. Шли бурные дебаты о смене руководства, например, или по поводу возможности играть, шли битвы за билеты.
В тот момент рок-клуб был отдушиной — это было интересно, тем более что вокруг не было ничего подобного. Сейчас-то можно вылезти в интернет, куда-то поехать — ты свободен. А тогда людей по интересам объединял рок-клуб.
Сергей «Силя» Селюнин лидер группы «Выход»
род. в 1958-м, в рок-клубе с 1983 года
У меня нет крыльев,
Не на месте ноги,
У меня нет дома,
Я живу в берлоге.
Я не вижу света
И не слышу звука,
Но зато изрядно
Преуспел в науках…
(«Ради такого дела» из альбома «Втроем», 1984)
О рок-клубе, его структуре и организации я ничего толком не знаю. На собрания не ходил, в прениях не участвовал, бумаг не подписывал. Вроде как мы в нем состояли. А потом вроде бы приостановили свое членство, поскольку у нас умер барабанщик Миша Брук. Он и басист Шура Андреев были нашими главными бюрократами: торчали в рок-клубе, были вхожи в высокие круги. Я же только рот разевал и песни пел.
Вступили мы в рок-клуб потому, что это было модно — такая центровая тусовка. Все уважающие себя музыканты того времени стремились туда. Для них это была реальная возможность раскрутки, официальных выступлений — туда куча народу ходила.
Я не знаю, стоял за рок-клубом КГБ или нет. Думаю, что стоял. Но лично в моей жизни рок-музыка сыграла только один политический трюк.
Будучи пионером и комсомольцем, я так и не вступил в партию, несмотря на то что работал на заводе Ленпрограммаш. Самым верным способом попасть в партию было стать рабочим завода. И вот, когда Черненко умер, ко мне пришел начальник и говорит: «Товарищ Селюнин, вы молодой перспективный комсомолец. Но у нас умер немолодой и неперспективный генсек, и нам нужно срочно пополнить нашу партию миллионом членов. А вы отличный кандидат».
Я все думал: как бы мне так послать эту партию на х…, чтоб не уронить лицо рабочего завода? И в результате сказал, что вступил бы в партию с удовольствием, да есть одна проблема: я песни пою. И принес начальнику альбом «Брат Исайя». Через три дня он мне сделал к альбому обложку, фотографию мою приклеил, подписал название: некрасиво, говорит, без оформления. Короче, ему песни понравились, он даже себе переписал и сказал, что будет слушать. Но вопрос о партии больше не стоял. Так что да, были гонения на рок-музыку — меня вот в партию не взяли. Вообще, когда я слышу, что кого-то стукнули по башке трубой за то, что он пел песни, я удивляюсь. Меня столько раз били по морде на улице, но я никогда не говорил, что били за музыку.
Сейчас лично мне все это не очень нужно. Я не понимаю, по чему ностальгировать. Недавно посмотрел фильм «Черная роза — эмблема печали». Так это ж полное говно! Фраза, что «перестройка приходит и уходит, а запах говна остается» — это не про обстановку в стране, а про такое кино. Его ничего не спасает, даже эффектно вышедший из шкафа Гребенщиков. Хотя в то время было очень круто, что наш Гребенщиков появился на их экране. Сейчас же этот аспект никому не интересен. У русского рока, как и у любого культурного явления, истек срок годности: сейчас это музыка для залов на сто человек.
Виктор Салтыков солист группы «Мануфактура»
род. в 1957-м, в рок-клубе с 1983 года
Невский проспект, опять с тобой я снова наедине.
Отчего я здесь, а не где-нибудь еще, я не знаю сам…
(«Невский проспект» из альбома «Зал ожидания», 1983)
Когда я впервые попал в Ленинградский рок-клуб, это был шок. Я тогда знал The Beatles, The Rolling Stones, The Police, учился в институте, где познакомился с Теймуразом Боджгуа. Мы с ним решили создать свою группу «Демокритов колодец». Как раз пошли слухи о том, что в 1983 году будут проводить первый фестиваль рок-музыки в Ленинграде.
На первом прослушивании я познакомился с Олегом Скибой, его «Мануфактура» прослушивалась параллельно с нами. И в тот день Олег предложил мне записать альбом с ними в качестве вокалиста. Я начал ходить на репетиции, Олег предложил прослушаться еще раз, вместе. И так получилось, что я не попал на фестиваль в составе «Демокритова колодца», но попал в составе «Мануфактуры».
На фестивале было наше первое серьезное выступление. Я тогда работал в ломбарде. Там было разбитое фортепиано, я за ночь распелся, все повторил и поехал. Мы выступали вместе с «Аквариумом», «Зоопарком». Когда я услышал овации после нашего выступления, то подумал, что мы займем третье место. Но когда объявили, что мы первые…
Во времена Ленинградского рок-клуба коллективы могли не очень хорошо играть или петь, но они были честными. Все пытались себя проявить, у каждой группы было свое лицо. Все было искренне. Рок-клуб оказался местом, где люди раскрепостились. Конечно, были ограничения, худсовет, но все равно это был кусочек свободы. На нашей стороне было много комсомольских боссов, которые это приветствовали где-то глубоко внутри, хоть и не показывали виду. Ленинградский рок-клуб имел какую-то особую атмосферу, в которой не было снобизма. Там было мало жлобов.
Михаил Борзыкин лидер группы «Телевизор»
род. в 1962-м, в рок-клубе с 1984 года
Встаньте за меня на колени,
Бросьте на меня сильный взгляд.
Я один, а вас — поколение.
В чем же я тогда виноват?..
(«Я не виноват» из альбома «Шествие рыб», 1985)
Мы были настолько рады самому факту своего вступления в рок-клуб, что вплоть до 1986 года не понимали, как он устроен, кем организован и ради чего. Это уже потом мы поняли, что отдельные вещи в организации и структуре рок-клуба можно изменить. Например, нас не очень устраивало, что какие-то группы — может, менее скандальные, более приближенные к руководству — ехали на гастроли первыми. Все остальные могли месяцами ждать своей очереди. А без разрешения рок-клуба невозможно было ни выехать на гастроли, ни выступать в Питере. Поэтому в 1987-м произошла мини-революция: вместе с группами «Алиса», «Объект насмешек», «Присутствие» и десятком других мы организовали переизбрание совета рок-клуба в надежде на то, что ситуация станет чуть более справедливой.
КГБ и комсомольские организации доставали нас только через нашего куратора. Поступали пожелания не играть ту или иную песню, которые мы с удовольствием игнорировали. За это нас наказывали — например, отлучением от концертов на полгода. И я уверен, что это не было плодом рок-клубовской самоцензуры. Нам просто напрямую говорили: «Ребята, люди из обкома ВЛКСМ или из партийных органов посмотрели вашу программу и настоятельно рекомендовали убрать вот эти строчки. А песню “Выйти из-под контроля” вообще нельзя исполнять. Если вы ее петь не будете, то станете лауреатами, у вас все будет в порядке. Поймите нас правильно, мы — за вас».
В рок-клубе всего за пару лет произошли радикальные изменения в смысле цензуры. Нам разрешалось все больше и больше. Хотя приходилось выкручиваться перед комсомольцами — не нам даже, а кураторам. Комсомольцы выкручивались перед партийцами, а те в свою очередь советовались с кагэбэшниками. В общем, была какая-то странная атмосфера разброда и шатания. Ведь многим молодым сотрудникам КГБ и партийных органов все это было интересно и самим нравилось — вот хватка и ослабевала потихонечку.
Рок-клуб никогда не был «профсоюзом рокеров». Это было именно сообщество, клуб по интересам. Художники, писатели, музыканты выступали в качестве зрителей, критиков и исполнителей. Сейчас ситуация другая. Но обмен мнениями, какие-то совместные проекты по-прежнему необходимы.
Сейчас ведь масса групп существует два-три года и распадается именно из-за отсутствия надежды на то, что их услышат, что они смогут собрать публику. Сколько уже было попыток хотя бы создать концертную площадку, где молодые группы могли бы выступать, не беря обязательств перед клубом распределить 100 билетов по 500 рублей. Сейчас это единственный способ для молодой группы попасть на сцену. Поэтому возникновение сообществ вроде рок-клубовского должно если не полностью, то хотя бы частично субсидироваться муниципалитетами, как это происходит в Европе.
Вообще за тридцать лет, что прошло с рождения рок-клуба, много чего изменилось. Рок-музыка перестала быть в России генератором смысла, а это очень важная роль. Молодые люди в 1970–1980-х годах, приходя на концерты, искали ответы на серьезные вопросы. А сейчас в большинстве случаев люди воспринимают рок-музыку как закуску к пиву. Любая серьезная мысль вызывает у них инстинктивное отторжение. Поэтому популярными становятся наиболее банальные с точки зрения мелодии и текста песни.
Деградация коснулась всего, не только рока. Мы так и не стали частью мира, а снова вернулись в свой провинциальный угол, где страшно гордимся, что заработали такую популярность внутри своей деревни.
Максим Леонидов лидер группы «Секрет»
род. в 1962-м, в рок-клубе с 1984 года
Твой папаша твердил тебе с детских лет:
«В жизни, детка, не главное — звон монет.
В жизни, детка, есть вещи куда поважней,
В жизни деньги — последнее дело, ей-ей!»
Но что такое советы и что тебе в них,
Если вдруг подвернулся престижный жених
И пришел тот час, когда встал вопрос:
Либо деньги всерьез, либо счастье всерьез…
(«Твой папа был прав» из альбома «Секрет», 1986)
Одно из первых наших выступлений накануне вступления в клуб состоялось в зале московского часового завода «Слава», где мы играли на разогреве у Майка. А наше пребывание в рок-клубе было очень недолгим.
Началось все с того, что Майк Науменко услышал нас и рекомендовал в клуб. Через месяц мы уже участвовали в фестивале. Мы заняли одно из первых мест, я стал лучшим вокалистом. Было это вроде бы в 1984 году. Вскоре после этого мы попали в армию, потом на телевидение и вскоре стали профи, что автоматически исключало нас из любительской организации, каковой являлся рок-клуб.
Что касается русского рока вообще, то он был и есть. Просто изменились запросы общества. Люди потеряли надежду на перемены, и в результате самой популярной музыкой вновь стала кабацкая песня.
Константин Кинчев лидер группы «Алиса»
род. в 1958-м, в рок-клубе с 1984 года
Импульс начала, мяч в игре,
Поиски контакта, поиски рук.
Я начал петь на своем языке,
Уверен, это не вдруг…
(«Мы вместе» из альбома «Энергия», 1985)
Когда я стал лидером «Алисы», группа уже была при рок-клубе, так что и я автоматически стал обладателем корки члена Ленинградского рок-клуба.
Самое яркое воспоминание — это, конечно, мой первый концерт. Мне эта площадка казалась огромной: в рок-клубе было, кажется, мест пятьсот. Это был космос! Ну и сразу
«…на рассвете звездой я встал», вот так.
Только благодаря рок-клубу меня не закрыли власти: клуб в лице Коли Михайлова, Нины Барановской, Джорджа Гуницкого и многих людей впрягся за меня и отстоял. Меня даже на поруки трудового коллектива рок-клуба передали, что само по себе является некоторым идиотизмом со стороны власти.
Между группами была конкуренция, но она была исключительно в том, чтобы стать лауреатами фестиваля, хоть это звание разве что тешило самолюбие, которого у всех было выше крыши. У «Алисы» никаких конкурентов не было, мы были сами по себе. Но считалось, что «Алиса», «Кино» и «Телевизор» — конкуренты. Лично я никакого соперничества не ощущал: это был клуб единомышленников, где все занимались одним делом. Мы все были настолько самобытны и интересны, настолько непохожи друг на друга, что говорить о конкуренции просто смешно. Мы выживали вместе. Все друг другу помогали и поддерживали. Один был за всех, и все за одного.
Андрей Отряскин лидер и гитарист группы «Джунгли»
род. в 1964-м, С 1992 года живет в США, в рок-клубе с 1984 года
В то время можно было играть музыку на танцах, и мы, естественно, именно так и начинали. Но свою музыку — нетанцевальную — исполнять было негде, а рок-клуб как раз давал такую возможность. Нужно было подать заявку с текстами песен, если такие были, чтобы их залитовал специальный отдел. Мы не пели, так что нам было несколько проще. Это потом у нас появилось несколько текстов, которые мой друг Илья Бояшов, сейчас известный писатель, написал и читал со сцены под нашу музыку.
Существуя внутри рока, мы хотели делать другую, свою музыку. Когда ты молодой, тебе хочется покорить мир и никаких ограничений для творчества ты не видишь. Бывало, что некоторые уходили с наших концертов, но люди уходят с любых концертов. А такого, чтобы кто-то кричал: «Рок давай!», не было. Энергетика, с которой мы подавали нашу музыку, была, скорее, роковой: много напора. И люди начинали вслушиваться.
Мы тоже все время ходили на концерты, слушали. Однажды в Ленинград приехала группа UB40, они играли в «Юбилейном», а потом пришли на выступление «Аквариума» в рок-клуб. Мы с друзьями тоже были там. Но до концерта милиция нас повязала, потому что мы распивали портвейн в туалете. Когда остальные музыканты узнали об этом, они сказали: если не отпустите ребят, мы не будем играть и уйдем. Милиция побоялась беспорядков, потому что народу было очень много, и нас отпустили.
А потом все стало меняться. Союз расползался по швам. Когда мы в последний раз ездили с группой в Кишинев, на улицах уже стояли танки. Мне кажется, с русским роком проблема в том, что изначально он был заточен под некий социальный месседж — на Западе такого практически не было. А те «протестанты», которые там появлялись, точно так же увяли, пытаясь что-то делать на старых дрожжах. И это естественно.
Все заканчивается одним и тем же — вопросом «Как заработать на жизнь?». В современном мире этот вопрос стал еще острее, чем раньше. Сейчас ведь не 60-е, и сколько бы ты ни притворялся хиппи, ты живешь в жестоких экономических реалиях: аренда растет, клубы закрываются, музыка уходит в Сеть. Но все равно что-то интересное появляется, просто оно не всегда слышно. Что касается меня, то музыкой я не занимаюсь уже семь лет. Я реставрирую старые дома.
Федор Чистяков лидер группы «Ноль»
род. в 1967-м, в рок-клубе с 1986 года
Просто я живу на улице Ленина,
И меня зарубает время от времени…
(«Улица Ленина» из альбома «Песни о безответной любви к Родине», 1991)
Для вступления нужно было сыграть перед рок-клубовской комиссией. Помню, что играли в каком-то ДК в пустом зале перед комиссией. Сыграли. Комиссия сказала: «Нормально». Так нас приняли в рок-клуб.
На начальном этапе нам помогали группы «Телевизор» и «Опасные соседи»: пускали на свою точку репетировать и даже устроили там концерт для своих — забесплатно. Это было общее дело, шоу-бизнес начался после.
Первый крупный концерт, который дал нам путевку в жизнь, состоялся на пятом фестивале Ленинградского рок-клуба в мае 1987 года. На фестиваль съезжалась вся рок-общественность Советского Союза. Выступление группы «Ноль» прошло с большим успехом, тогда все много об этом говорили. А я был очень стеснительным. Сидел за кулисами на лестнице рядом с Цоем и не знал, о чем с ним поговорить. И мы молчали. А потом его не стало. Вот так я и пообщался с Цоем.
Нужен ли сейчас такой «профсоюз», как рок-клуб? Не знаю. Сейчас, мне кажется, есть много возможностей играть, по крайней мере, в столицах. Да и инструменты можно купить любые, не то что тогда. Главное — делать что-нибудь стоящее. А помогает ли в этом вопросе «профсоюз», не знаю.
За последние 30 лет очень изменилась жизнь. И русский рок — такой, каким он был тогда, — сегодня просто невозможен. Я бы назвал это кризисом культуры вообще и рок-музыки в частности. Переизбыток всего, девальвация ценностей. Заходишь в магазин — а там этой музыки завались. Одних названий не перечитать, не то что переслушать. Уже и магазины скоро умрут, потому что все теперь бесплатно в интернете. У каждого пользователя гигабайты МР3, да вот слушать это некогда. Вот раньше люди книги коллекционировали, а теперь от этого хлама не знаешь как избавиться. И дальше будет еще интересней.
Евгений «Ай-яй-яй» Федоров участник групп «Объект насмешек» и «АУ»
род. в 1965-м, в рок-клубе с 1986 года
Я выбрал дорогу для своих ног,
Я бы строил корабли, но я люблю рок.
Я бы пел о любви, но мне не снятся сны,
Я бы повернул назад, но я сжег мосты…
(«Тот, кто не с нами» из альбома «Гласность», 1987)
Мы вступили в рок-клуб зимой 1986 года. К тому моменту у нас уже была бодрая программа, и мы, естественно, собирались всех уделать. Рикошет тогда очень сдружился с Костей Кинчевым, тот был чем-то вроде греческого божества — самой популярной, загадочной и притягательной личностью: совсем недавно вышла «Энергия».
И вот появилась идея давать совместные концерты — речь, по-моему, шла даже о каком-то конкретном выступлении в ДК им. Крупской, чуть ли не о том, которое вошло в фильм «Взломщик». Но чтобы давать концерты такого уровня, необходимо было вступить в рок-клуб, залитовать тексты и прочее. Это была единственная причина, побудившая нас подать заявку.
Нам назначили день, мы приехали в какой-то НИИ на Ленинском проспекте, там в актовом зале и произошло прослушивание. Мы выступили отлично и были очень разочарованы, когда услышали, что в концерте «Алисы» нам участие принимать не разрешают. Однако нас, безусловно, принимают в рок-клуб и дебютировать предлагают непосредственно на предстоящем фестивале. Об этом мы не могли даже и мечтать! Члены комиссии объяснили, что хотят ради пущего эффекта выпустить нас как некую новую «бомбу» — так в итоге и случилось. Забавно, это был чисто продюсерский ход, нехарактерный для того времени.
Собственно, выступление на фестивале и было нашим первым концертом как рок-клубовской группы. И это была фантастика: просто попасть как зрителю на единственный в Союзе регулярный фестиваль — это уже большая удача, а мы еще и выступали. Тут тебе и «Кино», и «Аквариум», и «Телевизор». И мы! В общем, по тогдашним меркам проснулись звездами.
Конкуренция была только внутривидовая: нью-вейверы ревниво наблюдали за успехами друг друга, хорошим тоном считалось поругивать «Кино», в тысячный раз списывать со счетов Гребенщикова, ну и прочая ерунда. Металлисты казались более сплоченными. Единого движения как такового не было никогда — было несколько абсолютно обособленных компаний, пересекавшихся в рок-клубе, как звери во время водопоя. К концу деятельности рок-клуба все обособились окончательно, и это продолжается до сих пор.
Рок-клуб давал уникальную возможность выступать и иногда даже записываться, и это сводило вместе абсолютно разных персонажей. Поэтому, мне кажется, русского рока как такового и не было никогда: просто в годы перестройки был мощный выплеск абсолютно разной и непривычной музыки на русском языке. Артисты, наиболее близкие к мифологизированному образу русского святого/юродивого/опасного/безумного, положили начало так называемому русскому року, каким он видится сейчас. Остальные музыканты — и их было большинство — пытались делать что-то иное.
Игорь «Пиночет» Покровский участник первого состава группы «АУ»
род. в 1959-м, в рок-клубе с 1987 года
Я маленькая мышка,
Я мышка-шалунишка.
Я ничего не знаю,
Моя норка с краю.
А в норке я живу одна,
Мне квартира не нужна.
Скучно — соберу друзей,
Вместе будет веселей…
(«Мышка» из альбома «На Москву!», 1981)
Нам вообще не за чем было вступать в рок-клуб. К концу 80-х уже чуть ли не все считались участниками рок-клуба. И «АУ» туда пошли одними из последних. Я не говорю, что рок-клуб был совершенно бесполезен. В те времена туда можно было, например, отнести трудовую книжку, что немаловажно. Мы все где-то работали, иначе никак.
Сколько бы ни было шумихи вокруг прослушиваний в рок-клубе, многие концерты проходили на уровне домашних выступлений. Мы сами тогда играли ужасно, но это было нашей принципиальной позицией: мы же как бы панки! Но даже те группы, у которых подход к музыке изначально должен был быть серьезным, играли хуже нас.
Все говорят, что рок-клуб был профсоюзом русских рокеров. А я никогда не понимал, что такое русский рок. Я вообще не понимаю, как можно музыку слушать по национальному признаку. Считается, что русский рок — это в первую очередь тексты. Но людей, которые как-то особенно жгли глаголом, были единицы. В основном все брали песни Дилана и по-своему рифмовали.
Так что я стал оценивать уровень музыкантов с точки зрения исполнительского мастерства. У меня был свой топ групп, которые играли, с моей точки зрения, рок-музыку мирового уровня. Это свердловские «Трек» и «Урфин Джюс», «Альянс» из Москвы. Единственный концерт питерской группы, который произвел на меня впечатление, — выступление «Россиян» в ЦПКиО. Еще в Ленинграде была группа «Зеркало», которая играла очень круто и качественно. Но от них, кажется, даже записей не осталось.
За все время я, кажется, ни разу в рок-клуб не вошел через дверь. А попасть туда можно было тремя способами. Или ты умудрялся достать «проходку» через музыкантов, или проходил через черный ход, если твоим друзьям удавалось его открыть. Но самый верный способ был третий: в маленький двор выходило окошко мужского туалета, оно было прямо над аркой, а рядом — водосточная труба. Внизу меня кто-то подсаживал, а наверху кто-то помогал влезть внутрь. Этот способ за годы использования перестал казаться экзотическим.
Когда рок-клуб умер в первый раз, многие его хотели восстановить. В 90-е мы собирали деньги, чтобы рассчитаться с долгами, с арендой. Но срок, установленный для оплаты долга, прошел, и мы потеряли помещение. Мы не хотели, чтобы рок-клуб умирал. Но он постепенно терял свою привлекательность для молодых групп. Сам я уже давно не играю. В основном занимаюсь тем, что коллекционирую виниловые пластинки. Езжу постоянно по ярмаркам, ищу всякие редкости.
Сергей Паращук лидер группы «НЭП»
род. в 1966-м, в рок-клубе с 1988 года
Будет терпким вином наслаждаться душа,
Похожим на черную кровь…
(«Слезы» из альбома «Ветер вагонов», 1993)
Группа «НЭП» до сих пор состоит в рок-клубе, потому что организация никогда не прекращала существование. У некоторых музыкантов там до сих пор трудовые книжки лежат. А у меня, например, все еще есть членский билет.
В вечер нашего первого прослушивания в рок-клуб приехали Scorpions. У них с собой инструментов не было — пришлось играть на тех, что им выдали. Есть запись Scorpions In Leningrad, куда даже я попал со своей музычкой. Scorpions хотели сыграть всего пару песен, но завелись и дали полноценный концерт. Такое у нас было боевое крещение.
Перемены в нашей жизни начались сразу же после вступления в рок-клуб. Пошли гастроли, выступления на фестивалях, о нас писали, нас снимали. Собственно, нас бы и не знал никто без рок-клуба. Куда бы мы ни приехали, если на афишах было написано, что группу представляет Ленинградский рок-клуб, народ шел просто толпами.
На наших первых гастролях — это был Николаев — нам на четвертой песне обрубили электричество. Пели мы достаточно антисоветские песни, и организаторы хотели сразу нас вырубить, но им удачно противостоял наш директор. Хотя на четвертой песне он вынужден был сдаться. А пели мы, в частности, такие слова: «Кто-то запомнит матери плач, а кто-то забудет, что Сталин — палач». Еще там было про то, что «семьдесят всадников скачут в ночи». Все это мы приурочили к 70-летию ВЛКСМ. Зал заходился в диком экстазе.
Через рок-клуб мы и за границу в первый раз попали, а в общей сложности на Западе провели порядка трех лет. Пели исключительно по-русски, но для нерусской публики. В Германии за нами по автобану из города в город ездило машин 15–20 немецких фанатов. Они покупали билеты, были в наших футболках, значках, шарфах. Еще в свое время одна французская компания снимала нам клип на песню «Я болен СПИДом» — в то время такого видео не было даже у поп-исполнителей.
Александр «Сантер» Лукьянов лидер группы «Бригадный подряд»
род. в 1967-м, в рок-клубе с 1988 года
Языком болтая, быстро убегаю,
Ну-ка, серый дядька — догони!
Слышу топот сзади и сопение дядек,
Впереди сирены и синие огни!
(«Трезвость — норма жизни» из альбома «Бригадный подряд», 1986)
Когда нашу группу принимали в рок-клуб, я служил в армии, так что парни без меня туда вступали. А потом я из армии возвращаюсь — а группа моя на Зимнем стадионе играет, мама дорогая! И песни, которые мы два года назад записали, несколько тысяч человек хором поют.
Вообще панков к тому моменту было уже изрядно, вполне достаточно для кайфового времяпрепровождения. Может, недостаточно для организации анархического бунта, а так — нормальное такое количество. Относились к нам хорошо, Питер все-таки. Били редко. И в милиции мы чаще раза в неделю не бывали: перестройка же началась, ветер перемен, вашу мать, и все такое. Ну и мы, соответственно, тоже хорошо относились к окружающим. Это у современных панков сплошные идеи в голове, а тогда штаны надел чуть другого цвета, чем у остальных — и все, экстремал!
Когда мы в первый раз играли в рок-клубе, это был акустический сейшен, без барабанов. Сыграли несколько песен, и тут через толпу пролезает Дусер и начинает у нас за спинами барабаны расставлять. Вступает тихонечко и доигрывает концерт до конца, хотя мы его не просили и не репетировали ни разу до этого. Сейчас так уже вряд ли получится: заматерели все, профи…
Иногда мне этого рок-клубовского раздолбайства очень не хватает. Хоть и панк-рок играю, а серьезный я какой-то стал. Мы в рок-клуб приезжали выпить с кем-нибудь или денег занять, там всегда кто-нибудь знакомый ошивался. А мероприятия их — собрания там всякие, обсуждения — нас слабо интересовали. Там во двор парадная еще одна выходила, подоконники такие широкие и удобные были, так мы в ней, наверное, больше времени проводили, чем в самом клубе.
Рок-клуб был хоть и жутко неформальной по тем временам, но все-таки организацией. Сделанной, естественно, по подобию всех советских организаций. Это напрягало. И сейчас на мероприятия всякие, связанные с Ленинградским рок-клубом, я не сильно стремлюсь. Впрочем, к Коле Михайлову отношусь очень хорошо. Просто не люблю этих «А вот помнишь…». Мемуаристы, блин…
Вот вы говорите — «русский рок». Это, я так понимаю, рок на русском языке. За последние 30 лет он в этом отношении абсолютно не изменился и китайским не стал. Изменилось только то, что рок-музыканты теперь имеют гипотетическую возможность зарабатывать. А влияет ли это на их творчество в лучшую или в худшую сторону — у всех по-разному.
Инна Волкова участница группы «Колибри»
в рок-клубе не состояла
О темочка избитая та
Про крылья голубые самолета,
Которые уносят выше солнца …
(«Темочка» из альбома «Маленькие трагедии», 1992)
Мы начали пытаться что-то делать в 1988 году, но определили себя как группу «Колибри» в 1990-м. А в 1990-е Ленинградский рок-клуб уже не был таким восхитительным, со смешными правилами вступления, над которыми все время хохотали, но и исполняли их строго.
Поначалу рок-клуб отчитывался перед какими-то там обкомами комсомола, но все инстанции рушились на глазах. Правила стали куда-то деваться, потому что расхлябанность, которая началась в стране, и там тоже брала свои права. Люди уже не вступали в рок-клуб, а вываливались из этой сетки, потому что можно было жить шире и свободнее.
Но мы выступали на сцене рок-клуба. Вернее, не на сцене, а во дворе — это, возможно, был первый open air. А впервые я попала в рок-клуб на фестиваль 1984 года — это был полный переворот головы. Шквал самых прекрасных лиц, которые тогда существовали и которые уже не родятся больше на нашей земле.
Конечно, хотелось бы надеяться, что драйв где-то жив. Но мне кажется, в обществе случился интеллектуальный коллапс. Понятно, что есть тьма людей, которые много чем интересуются. Но почему-то прямо сейчас это не находит выхода в музыке, в текстах — возможно, это просто немодно. Я, честно говоря, не очень слежу за тем, что происходит. И это, кстати, очень определяет нас всех: мы перестали испытывать интерес друг к другу. Рок-клуб был хорош тем, что существовало азартное соревнование друг с другом и главной задачей было поразить тех, кого ты уважаешь.
Но не думаю, что сейчас надо кого-то объединять. В те времена рок-клуб оказался способом выжить. А теперь… В атмосфере нет специальных составляющих. Просто не время такого способа жизни, вот и все.
Фото: Кирилл Овчинников для «РР»; Павел Антонов; Андрей Вилли Усов; ИНТЕРПРЕСС/PHOTOXPRESS; Дмитрий Конрадт; ИТАР-ТАСС; ИТАР-ТАСС; Виктория Ивлева/Риа Новости; Кирилл Овчинников для «РР»; Екатерина Горохова; RUSSIAN LOOK; ИТАР-ТАСС; Федор Савинцев для «РР»; Кирилл Овчинников для «РР»; Дмитрий Конрадт; Виталий Фещенко; Андрей Березняк; Светлана Забелина; Кирилл Овчинников для «РР»
Эксперт Online