После короткой стычки у Кедронского ручья, протекавшего в низине, неподалеку от внешних иерусалимских стен, Иисус Назарянин был схвачен особым подразделением контрактников, состоящих на службе при Синедрионе, и доставлен на допрос в резиденцию первосвященника Иудейского. Большая часть учеников Спасителя разбежалась. Исключение составляли двое: Симон (Петр) и любимый ученик Христов, каковым, как принято считать, был юноша Иоанн. Именно его семья владела поместительным домом в Иерусалиме, где проходила Тайная Вечеря, и, вероятно, семья эта числилась «своей» в среде местной теократической верхушки. Только так и можно объяснить, каким образом «ученик ...сей /т.е. Иоанн – ЮМ/ был знаком первосвященнику и вошел с Иисусом во двор первосвященнический. 16 А Петр стоял вне за дверями. Потом другой ученик, который был знаком первосвященнику, вышел, и сказал придвернице, и ввел Петра. (От Иоанна, гл. 18).
Рекомендация Иоанна не избавила Петра от опасности: спустя некоторое время он был опознан челядью, и лишь своим троекратным отречением от Учителя избежал ареста, а возможно, и гибели.
Но каким образом его опознали?
Прислушаемся к Евангелистам. «Петр ... сидел вне на дворе /первосвященника - ЮМ/. И подошла к нему одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином. Но он отрекся перед всеми, сказав: не знаю, что ты говоришь. Когда же он выходил за ворота /т.е., от греха подальше, покинул внутренний двор, непосредственно перед первосвященническим обиталищем - ЮМ/, увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем. И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека. Немного спустя подошли стоявшие там и сказали Петру: точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя. (от Матф., гл. 26).
Двинемся далее. Вот как изложены эти же обстоятельства в Евангелии от Марка, которое, согласно устному преданию, восходит к рассказам самого Первоверховного Апостола Петра. «Когда Петр был на дворе внизу, пришла одна из служанок первосвященника и, увидев Петра греющегося и всмотревшись в него, сказала: и ты был с Иисусом Назарянином. 68 Но он отрекся, сказав: не знаю и не понимаю, что ты говоришь. И вышел вон на передний двор; и запел петух. Служанка, увидев его опять, начала говорить стоявшим тут: этот из них. Он опять отрекся. Спустя немного, стоявшие тут опять стали говорить Петру: точно ты из них; ибо ты Галилеянин, и наречие твое сходно. (от Марка, гл. 14).
А теперь – самый обстоятельный и образованный из синоптиков: Апостол Лука.
«Когда они развели огонь среди двора и сели вместе, сел и Петр между ними.
Одна служанка, увидев его сидящего у огня и всмотревшись в него, сказала: и этот был с Ним. Но он отрекся от Него, сказав женщине: я не знаю Его.
Вскоре потом другой, увидев его, сказал: и ты из них. Но Петр сказал этому человеку: нет! Прошло с час времени, еще некто настоятельно говорил: точно и этот был с Ним, ибо он Галилеянин.» (от Луки, гл. 22).
И, наконец, Апостол Иоанн – позднейший из Евангелистов, и единственный среди них, кто явился (во всяком случае, мог явиться) непосредственным свидетелем описываемых событий. Впрочем, он, скорее всего, не стоял рядом с Петром у костра. От него мы узнаем, как «...раба придверница говорит Петру: и ты не из учеников ли Этого Человека? Он сказал: нет. Между тем рабы и служители, разведя огонь, потому что было холодно, стояли и грелись. Петр также стоял с ними и грелся. Тут сказали ему: не из учеников ли Его и ты? Он отрекся и сказал: нет. Один из рабов первосвященнических, родственник тому, которому Петр отсек ухо, говорит: не я ли видел тебя с Ним в саду? Петр опять отрекся; и тотчас запел петух.» (от Иоанна, 18).
Из рассказа Синоптиков с неопровержимостью следует, что Петра первоначально опознают по внешнему его облику, визуально: нашлись те, кто видел его прежде, с прочими учениками Христовыми. И только спустя достаточный промежуток времени (около часа), к нему прислушиваются – и на слух опознают в нем выходца из Галилеи. Мы вправе поинтересоваться: а по каким, собственно, речевым характеристикам? Галлилеяне считались провинциалами, слыли безграмотным мужичьем, и были присоединены к иудейству позднее исконных «колен Израилевых», что ставило их на нижнюю ступень в ветхозаветном сообществе. Автору приходилось встречать т. наз. «реконструирующие обратные переводы» евангельских текстов на древнееврейский. В них соответствующие места переводятся как
«акцент, выговор» и проч. Можно, конечно, допустить, что существовали особые галилейский акцент и выговор, но вот для распознания такого рода явлений – часа не требуется. Об акценте и толковать нечего. И достаточно одной-двух фраз, чтобы «оканья», «аканья», да фрикативные малороссийские «h» с достаточной точностью показали – кто ж это греется у костра рядом с нами, из наших он, или из каких других. Вообще сказать, интуитивное общее определение принадлежности собеседника к тому или иному «врожденному лингвокультурному типу» (формула, предложенная проф. Б.М. Гаспаровым, к чьм трудам мы еще по необходимости вернемся) – дело минутное, если не мгновенное. Но к Апостолу прислушивались довольно долго, с нарастающей угрюмостью и настороженностью. И служанка, и родственник «первосвященничьего раба» Малха, который чуть было не лишился уха, усеченного Петром, - они вполне могли по темному времени суток обознаться. Но неосознанное «фонологическое сито» (выражение Н. Трубецкого), неосознанно же «фильтрующее объективные слуховые впечатления, в соответствии с (повторимся – неосознанно! - обретенными каждым из нас) привычными, общими для «наших» людей «фонологическими параметрами», - сработало безошибочно. Этот, что к костру подсел, - не из наших он, разговор у него чужой, галилейский. Выговор? – нет, разговор. – Слова, что ли, какие-то особенные? - Да нет же! Разговор у него другой.
Около сорока лет тому назад этим самым «другим разговором» и занялся молодой, а теперь – американский, ученый Б.М. Гаспаров. В результате возникла выстроенная им концепция «фонетического стандарта»: т.е., некоей «общей звуковысотной зоны, в пределах которой совершается данное /голосовое – речевое и песенное/ движение. С упорством, возможно, достойным лучшего применения, добавим в очередной раз: неосознанного, пожалуй даже – бессознательного ФС. Таковой ФС определяется не только «звуковысотностью», но и звукоподачей, динамикой, темпом, регистрами, тембром («Ср. такие стандартные, зафиксированные в языковых определениях, тембровые характеристики речи, как "глухой", "сдавленный", "пронзительный", "ласковый", "мягкий", "ледяной" и т. д. голос ("тон"). Заметим, что данные определения оказываются весьма близки тем, которые даются музыкальным инструментам для характеристики их тембра» БМГ), агогикой («Мы используем данный музыкальный термин для характеристики связывания сегментов речи между собой. Здесь можно выделить, прежде всего, такие характеристики, как "плавная" vs. "отрывистая" речь.» БМГ).
Вступление к моей заметке о русском песенном/мелическом retro, тяга к которому у русского слушателя за последние полтора-два десятилетия не просто возросла, но стала едва ли не повсеместной, - вступление это грозит оказаться побольше самое заметки, но делать нечего. Без гаспаровских цитат с моими разжижающими добавками, нам не определить: 1) как чуть было не попался Апостол Петр и 2) что подразумевается под русским песенным retro? Ведь retro – явление скользящее, и потому весьма условное. Пройдет еще лет двадцать – и в этот разряд попадут «эстрадные», городские, посадские и кабацкие/ ресторанные, уличные и дворовые песни 80-90-х гг. ХХ в., а за ними последуют «нулевые» и проч. Так – да не совсем.
В разряд старорусского песенного retro не попадают даже шедевры поздних 50-х, 60-х и 70-х годов прошлого века. За его пределами остаются и поздний Бернес, и поздний Вертинский (!), Капитолина Лазаренко, Гелена Великанова, Эдита Пьеха и Майя Кристалинская. Я называю только самых для меня значимых, - но из числа певших уже по-иному.
Граница между русским песенным retro – и пускай хорошими, но всего-то старыми песнями проходит по линии неосознанного фонетического стандарта.
Дело заключается в следующем.
Вследствие тех или иных культурно-поведенческих и социальных перемен, свойственный России прежней (дореволюционной и довоенной) - фонетический стандарт (Гаспаров называет его общеевропейским, с чем я могу согласиться лишь отчасти, но это совсем другая материя) постепенно изменился. Изменения коснулись, прежде всего, звукоподачи/звуковоспроизведения. В свое время Гаспаров предложил практически исчерпывающий перечень признаков этого нового русского ФС, но, чтобы не злоупотреблять терпением предполагаемого читателя, я ограничусь описанием. Изменения породили специфическую «флажолетность», зажатость звука, его ощутимый, как бы «фальцетный» подъем в начале и при конце условной «фразы», что отлично видно на графиках, полученных в фонологических кабинетах. Пелось и декламировалось (и так до сего дня) при «сомкнутых» связках, в сочетании с подчеркнутым интонированием «с отношением», отчего кривая на графике изначально устремлялась вверх, изобиловала острыми «пиками». Сходная картина возникает, когда говорящий желает скрыть свои мысли, осторожно указывал Гаспаров, - и добавлял, что так, мол, бывает, когда выступают перед толпами на митингах. Эта «политизация» выводов, м.б., излишня, но то, что столь значительные перемены в русском ФС связаны с событиями Второй Русской Смуты (1905-1922 гг.) отрицать невозможно. Воздействие на старорусский ФС речевых навыков «культуры победителей», создававшееся, скажем, действительно митинговой звукоподачей, характерной для таких влиятельных ораторов, как Л.Д. Троцкий, Я.М. Свердлов и мн. др., не могло не быть значительным. Их слушали буквально сотни тысяч, подражали им тысячи, коих, в свою очередь, слышали уже миллионы и миллионы. Как бы то ни было, русский человек помаленьку заговорил и запел в иной манере, отличной от «старорежимной». А она, «старорежимная» достаточно рано стала официально распознаваться и осознаваться как не наша, подозрительная, галилейская какая-то. Старорежимный говорил совершенно иначе, нежели вдохновенный комиссар, - но выдавал старорежимного вовсе не пресловутый дворянский выговор («грассирование» или та плавная мягкость, свойственная одному из второстепенных персонажей «Войны и мира», - тому, кто вместо «государь» произносил «гусай»), а неистребимый старорусский фонетический стандарт. Его унесли с собой в эмиграцию, но и в отечестве он сохранялся, покуда жили, пели и служили хоть на театрах, а хоть и по ресторанным оркестрам его носители: будь то великие певицы и певцы Марина Черкасова SaveFrom.net, Екатерина Юровская SaveFrom.net и Зоя Рождественская SaveFrom.net, Иван Шмелев SaveFrom.net – и, разумеется, Вадим Козин SaveFrom.net, или безымянные (для нас) носители прежнего дивного обыкновения, того, что по сей день «так неизъяснимо /и, казалось, невоспроизводимо/ действует на русское сердце» (гр. Л.Н. Толстой).
Ко второй половине 50-х годов ХХ столетия новый ФС утвердился на всем пространстве Исторической России, а о существовании (собственно, возможности существования) чего-либо иного напоминали, разве что, старые/трофейные пластинки Петра Лещенко. Притом, это напоминание работало вхолостую, ибо по самой природе своей ничего определенного никому напомнить не могло. По новому запели не только Лемешев, Козловский и Рейзен, а позднее – Штоколов, но и сама русская улица, даже русское застолье. А если доходило до старинных русских романсов, - кстати, многим из этих «старинных» не набиралось и полусотни лет возраста, а уж о танго Оскара Строка и Цфасмана и говорить не приходится, - исполняемых фонетически-обновленно, всегда находился кто-то, со вдохом бормочущий: не так, не так... – А что не так? – Все не так. Неестественно как-то... Вот я это самое до войны слушал... А кто исполнял? – Да не помню я, кто... Но уж так исполнял... .
Представляется, что сперва нас потянуло на retro в пику «проклятому прошлому». К тому же были еще живы две прекрасные старые дамы: Изабелла Юрьева SaveFrom.net и Алла Баянова SaveFrom.net. Под их, для утешения нашего сбереженное, пение как-то неслышней рубился сук, на котором мы все, сами того не подозревая, сидели.
Вскоре, на исходе «нулевых» стало очевидно: все, кто причастен к исполнению русского retro, возникшего в пределах практически утраченного ФС, - включая блистательных Евгению Смольянинову и Олега Погудина, - сами всецело находятся в иной, чуждой русскому retro, области «мелодического существования». Для меня несомненно, что подлинные артисты это – неопределимое для них, - положение ощущают, как некое препятствие к совершенству, ограничение, но средства преодолеть его - покуда не находят, ибо не знают, какова природа этого ограничения.
Единственным, и совершенно необъяснимым (для меня) исключением явилась Лилия Константиновна (Лиля) Муромцева. Она пришла (ее - привело?) к русскому retro – из совершенно чуждой, вернее сказать, противонаправленной русскому retro субкультурной области «авторской»/«бардовской» песни, с ее обязательной подспудной ориентацией на словесный намек, адресованный «враждебным вихрям» и «темным силам». Не ведаю, как это случилось, - но Лиля Муромцева поет к нам из 20-х-50-х годов прошлого века, никак не позднее. А ее нивесть где и как усвоенный неосознанный фонетический стандарт – он тот же, что у русских певиц русского прошлого. Вслушаемся:
Это и есть главное чудо, феномен Муромцевой. Она оказалась последней и покуда единственной в своем роде носительницей-хранительницей певческой составляющей последнего и единственного в своем роде «большого стиля» в искусстве: а именно, первых трех-четырех десятилетий прошлого столетия, когда все рукотворное - от формы дамского каблучка, до какой-нибудь этакой лепнины на небоскребе «Утюг», создавалось одно в одно, для одной коллекции. Вот так она поет: безо всякого привкуса стилизации, без нажима и зажима, даже без каких-либо признаков изучения вопроса и попыток осознания. Она просто-напросто находится, - вся, - включая все бессознательные сценические повадки, насколько они могут быть заметны, - вся находится ТАМ, в русском-европейском песенном retro. Впрочем, никакого ТАМ и ЗДЕСЬ в действительности нет.
Юрий Милославский
CHASKOR.RU