Человек стиля

Писатель Константин Симонов в своем кабинете 
(Фото: Валентин Мастюков / ТАСС)


И когда после войны пришел главным редактором в главный советский журнал «Новый мир» — трубка, как у Хэма, ежик волос с первой проседью (а был ему тогда 31 год). И когда представительствовал от имени Советского Союза за границей:

…Почувствовав почти ожог,
Шагнув, я начинаю речь.
Ее начало — как прыжок
В атаку, чтоб уже не лечь:

— Россия, Сталин, Сталинград! — 
Три первые ряда молчат…

(«Митинг в Канаде», 1948)


Поэт, военкор, драматург, прозаик, лауреат шести Сталинских премий и одной Ленинской, государственник, он всегда был красив. Стиль — это красиво.



Между Киплингом и Беломорканалом

Одним из сильных увлечений Симонова в молодые годы был Редьярд Киплинг. «Певец британского империализма» нравился ему «своим мужественным стилем, своей солдатской строгостью, отточенностью и ясно выраженным мужским началом, мужским и солдатским». Нравилась «литература действия», простой и понятный мир солдата, который противопоставлялся миру обывателей (буржуа, власть имущих), не знавших войны… По мотивам его стихов Симонов писал свои (их называют переводами). Звучали в них и упрёк женщине, не умеющей по-настоящему любить солдата («Дурак»), и оправдание дезертира, бежавшего из ада войны («Добровольно «пропавший без вести»). И — назидательность, как в жутковатом стихотворение про гиен, которые ночью приходят есть труп солдата:

Гиены и трусов, и храбрецов 
Жуют без лишних затей, 
Но они не пятнают имен мертвецов: 
Это — дело людей.

Была и замечательная лирика:

Серые глаза — рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены…

Но одна из первых поэм Симонова называлась «Беломорканал» и рассказывала о перековке «людей из плохих в хороших, из уголовников в строителей пятилеток». Он сочинял её под впечатлением того, что писалось тогда об этой стройке. И, сочинив, добился командировки на Беломорканал, чтобы увидеть перековку своими глазами. Месяц своего отпуска 19-летний поэт провел в лагпунте недалеко от Медвежей Горы.

Поэма вышла в 1938 году, причем отдельной книжкой (!), под названием «Павел Черный». Считается, что Симонов в ней прославляет строителей Беломорско-Балтийского канала, но это не так — он рассказывает о человеке трудной судьбы:

В начале тридцать второго в Карелию ехал Черный —
Густо татуирован, жилист, немыт, небрит.
Ехал он из Одессы, с любимого Черного моря
На чортово Белое море. Чорт его побери!

…

Ехали долго и скучно: пять суток резались в карты;
Сто раз прошли через руки деньги, жратва, табак…
Вагон, как осенняя муха, полз по холодной карте,
И Черному показалось, что дело его — табак!

Этот Павел Черный ничего хорошего в жизни не знал — его родили и «бросили в подворотню», рос в сиротском дом (еще при царе). Стал вором, получил срок, был оправлен в лагерь. И вот Беломорканал, холод, снег… и «девчонки с Тверского бульвара», «их манто и чулочки немного не по сезону». Черный учиняет скандал, требуя от конвойного, чтобы тот отдал девчонкам свой полушубок. И тут происходит самое интересное — конвойный оказывается его знакомым одесским уркаганом… И т.д., вплоть до перековки вора в строителя пятилетки.

С войной Симонов столкнулся в первый раз на Халхин-Голе, во время советско-японского вооруженного конфликта (1939) — его направили туда военным корреспондентом. «…Что-то не совпадало с тем, чего я ожидал, в частности, японцы сначала били нас в воздухе, пока не появились наши новые самолеты, а главное, наши летчики с опытом боев в Испании, в Китае; поначалу не очень удачно действовала пехота, были случаи паники — этого я не застал, но об этом слышал. Однако танки наши там, на Халхин-Голе, оказались на высоте, в итоге на высоте оказалась и авиация <…> в общем, в масштабах всего халхин-гольского конфликта японцы были разбиты наголову».



Все для фронта, все для победы!

Самое знаменитое его стихотворение — «Жди меня, и я вернусь…» (из цикла «С тобой и без тебя») было впервые опубликовано не где-нибудь, а в «Правде» (14 января 1942 года). Вроде бы в столь тяжелый и ответственный для страны час со страниц главной газеты СССР должна была звучать бодрая (в ритме марша) речь. Но стихи были другими, звучала мольба и заклинание: «Жди меня, и я вернусь./Только очень жди,/Жди, когда наводят грусть/Желтые дожди…»
Вообще весь цикл «С тобой и без тебя» создавался в первые — самые тяжелые - годы Великой Отечественной войны. И при этом его составили не просто любовные стихи, а самые в советской поэзии того времени интимные, эротические:

Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
…
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело…

Ходили слухи, будто Сталин сказал о сборнике «С тобой и без тебя»: «Эту книгу надо издать в двух экземплярах — один для нее, другой для него». Скорее всего, апокриф, но характеристика точная.

Были в этой книге и стихи с мужской благодарностью — благодарностью воина — женщинам, которых обыватели презрительно называли «походно-полевыми женами»:

На час запомнив имена, —
Здесь память долгой не бывает —
Мужчины говорят: «Война…» —
И наспех женщин обнимают.

Спасибо той, что так легко,
Не требуя, чтоб звали милой,
Другую, ту, что далеко,
Им торопливо заменила…

Стихи эти впервые появились на страницах дивизионной газеты Калининского фронта «За нашу победу!». Симонова за них многие корили (в том числе, и коллеги по цеху — Ираклий Андроников, Семён Кирсанов). Поэт оправдывался: «…по-моему, это стихотворение вовсе не воспевает лёгкую любовь, оно просто рассказывает о том, как бывает в жизни, но при этом в нём есть тоска по настоящей любви».

…Один из удивительных сюжетов, связанных с военными стихами Симонова — это когда «Жди меня» кто-то перевёл на немецкий. И гитлеровцы восприняли стихотворение как родное, написанное неизвестным немецким автором: «Wart auf mich, ich komm zuruck…» (хотя у них была своя «Лили Марлен»).

А вот другое заклинание Симонова «Убей его!» немцы как родное вряд ли воспринимали. Стихотворение было опубликовано в «Красной звезде» 18 июля 1942 года, на второй день Сталинградской битвы. И стало, по словам главного редактора газеты Давида Ортенберга, «прямым публицистическим призывом в тяжелые дни нашего отступления». Это страшное, но и великое стихотворение:

Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы…

Оно призывает солдата вспомнить обо всём, «что родиной мы зовём». и о матери, и об отце, и о любимой девушке:

Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, — так ее любил, —

Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…

И призыв «Убей немца!», звучащий рефреном и завершающийся жестоко и жестко:

Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!

«Стихи, которые действительно приближают нашу победу», — сказал тогда Верховный. «Мне, политруку миномётной роты, в самые тяжёлые дни Сталинградской битвы не нужно было без конца заклинать своих бойцов: «Ни шагу назад!» Мне достаточно было прочесть стихотворение Симонова «Убей его!», — вспоминал Михаил Алексеев.

Спустя много лет эти стихи (равно как и статью Эренбурга под названием «Убей!» и другие сочинения того же рода) будут осуждать за «пропаганду ненависти». (Они действительно пропагандировали ненависть. А что еще они должны были пропагандировать?!) И Симонов будет публиковать их уже под названием «Если дорог тебе твой дом…», а слово «немец» заменит на «фашист».



Бремя «Нового мира» 

Вскоре после выхода Постановления ЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» (14 августа 1946 года) последовала чистка редакций, и Симонов был назначен главным редактором «Нового мира».

Чтобы помочь оказавшемуся в трудном положении Михаилу Зощенко (его исключили из Союза писателей, лишили продуктовой «рабочей» карточки), новый главред решает напечатать его партизанские рассказы. Потом он скажет: «…хотя к Зощенко военных лет я не питал того пиетета, который питал к Ахматовой, но то, как о нем говорилось [в Постановлении], читать тоже было неприятно, неловко». С идеей публикации он обращается к Жданову, но тот отмалчивается. Тогда Симонов, при первой же возможности, обращается уже к Сталину.

Разговор со Сталиным Симонов записал: «- Значит, вы как редактор считаете, что это хорошие рассказы? Что их можно печатать? Я ответил, что да. — Ну, раз вы как редактор считаете, что их надо печатать, печатайте. А мы, когда напечатаете, почитаем». Последняя фраза вождя вызывала тревогу, но так или иначе десять рассказов опального Зощенко, были опубликованы («Новый мир"1947, №?9).

Печатает Симонов и рассказ своего товарища по «Красной звезде» Андрея Платонова «Возращение» («Семья Иванова») («Новый мир», 1946,№?11?12), также находящегося в тяжелом положении. Рассказ сразу подвергается критической атаке как клеветнический. Печатает и много других достойных произведений. Не всё, что делает Симонов, одобряют наверху, и в 1950 году он покидает «Новый мир».

Управление журналом переходит к Александру Твардовскому. В декабре переломного 1953-го Твардовский публикует свою «бомбу» — статью Владимира Померанцева «Об искренности в литературе». За эту статью и за работу критического отдела в целом журнал снова критикуют. И в августе 1954-го Твардовский уступает место Симонову (он успел за это время поруководить «Литературной газетой» и вызвать недовольство Хрущева статьёй, в которой призвал писателей отразить великую историческую роль только что умершего Сталина).

В редакторских установках Твардовского и Симонова никакой принципиальной разницы нет. Оба они принадлежат к литпартноменклатуре, оба любят литературу и знают в ней толк, оба умеют вести игру на тех (далеко не всем доступных!) площадках, которые предлагают время и партия. А главное — они умеют выигрывать

Начинается посмертное восстановление в Союзе писателей тех, кого признают незаконно репрессированными. Из лагерей возвращаются те, кто выжил.

…Зачем скрывать — их возвращалось мало.
Семнадцать лет — всегда семнадцать лет.
Но те, что возвращались, шли сначала,
чтоб получить свой старый партбилет.

— из опубликованных в симоновском «Новом мире» стихов Ольги Берггольц (1956, №?8).

Симонов также печатает «Заговор равнодушных» Бруно Ясенского, «Не хлебом единым» Дудинцева, «Собственное мнение» Гранина… Его либеральная политика вызывает раздражение снизу (собратья по Союзу писателей) доверху (первый секретарь ЦК КПСС Хрущев). В результате в 1958-м ему приходится вновь уступить место Твардовскому.

И последний аккорд в этой драматической истории. В феврале 1970-го, уже при Брежневе, команда Твардовского вынужденно покидает журнал. Главным редактором опять хотят поставить Симонова, но он на этот раз отказывается. Поступок, требовавший в тех условиях мужества.



Грехи государственника

В 1970-е годы, в т.н. брежневскую эпоху Константин Симонов считался, с точки зрения нашей «левой» (как тогда выражались; сейчас бы сказали — «либеральной») литобщественности, слишком советским. Что подразумевало прежде всего конформизм, лояльность к власти и прочие грехи, реальные и мнимые.

Но особенно активно и уже открыто критиковать Симонова стали в перестроечные годы. Ему, уже пребывающему в вечности, припомнили участие в кампаниях против «безродных космополитов», против Пастернака, подписи под письмами против Сахарова и Солженицына и другие неприятные моменты…

Ставили в укор стихи о вожде:

Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?
Ты должен слышать нас, мы это знаем.
Не мать, не сына — в этот грозный час
Тебя мы самым первым вспоминаем.

Конечно, Симонов был сталинистом. Но таким же сталинистом был и Твардовский. (У них обоих в кабинетах в самые антисталинские годы висели портреты Сталина — как нежелание отказываться от прошлого и как вызов мейнстриму.). И возможно, Симонов был более трезвым сталинистом, нежели Пастернак, который «просто бредил Сталиным» (по выражению Надежды Мандельштам).

Один из героев его роман «Солдатами не рождаются» (1964) говорит: «Хочется надеяться, что в дальнейшем время позволит нам оценить фигуру Сталина более точно, поставив все точки над „i“ и сказав всё до конца и о его великих заслугах, и о его страшных преступлениях. И о том, и о другом. Ибо человек он был великий и страшный».

Свою последнюю книгу «Глазами человека моего поколения» тяжело больной Симонов не писал, а надиктовывал в последний год жизни. Подзаголовок её - «Размышления о И. В. Сталине». Писатель считал необходимым рассказать то, что он знал о вожде, чтобы это было учтено, когда начнут расставлять все точки над «i». Хотя и понимал, что на публикацию рассчитывать не приходится: в те годы не было принято говорить о Сталине откровенно. И действительно, книга была опубликована только в 1988 году, почти через 10 лет после смерти Симонова.

Там и о «разлагающем личность влиянии неограниченной власти», и о причинах наших неудач в начале войны, и о тех единственно верных решениях, которые принимал Сталин, и о его ошибках… Но книга эта не только о Сталине, она и о себе — о себе нынешнем и о себе тогдашнем. Цитата: «- Ну, и как ты поступал, когда кто-то из тех, кого ты знал, оказывался там, и надо было ему помочь?- По-разному. Бывало, что и звонил, и писал, и просил. <… > А еще как? - Ну, бывало, что не отвечал на письма…».

Кто-то скажет: «Замаливал грехи», как говорили про другие его добрые дела — про Зощенко и Платонова, про публикацию «Мастера и Маргариты» и «По ком звонит колокол», про защиту спектаклей в Театре на Таганке и «Современнике» и т. д. Но ведь Симонов делал это не только ради того, чтобы замолить грехи, а и ради каких-то высших целей, которые он всегда видел, но не всегда достигал.

…Наверное, самым сильным его переживанием в жизни было Буйничское поле под Могилёвом, там в июле 1941 года погибли его товарищи, там чуть не погиб он сам. Но там же он увидел, «как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков», и поверил, что мы можем выиграть войну. Прах Константина Симонова развеяли над этим полем, согласно завещанию. И это было эстетически безупречным завершением земной жизни человека стиля.

Поделиться