Большой круг кровообращения

Светлана Кекова о цветке, готовом к бою, динамите против аммонита и вести о винограде.
Пишет ангел рождественским инеем, словно мелом на классной доске. Винсент Ван Гог. Полуфигура ангела (по оригиналу Рембрандта). 1889. 
Частная коллекция


Светлана Васильевна Кекова поэт, филолог, доктор филологических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории. Автор 17 поэтических книг и трех монографий, посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Лауреат многих литературных премий, в том числе Новой Пушкинской премии (2014) и премии международного славянского литературного форума «Золотой витязь» (2021). Живет в Саратове.


«Солдатская трава» и «Любви исцеляющий взгляд» – два новых сборника стихов Светланы Кековой вышли друг за другом накануне нынешнего, для нее юбилейного года. К сожалению, далеко от Москвы – в Саратове. К сожалению, мизерным тиражом – по 200 экземпляров. Со Светланой КЕКОВОЙ беседует Елена КОНСТАНТИНОВА.


– Светлана Васильевна, какой из отзывов на ваши книги «Солдатская трава» и «Любви исцеляющий взгляд» для вас самый неожиданный?

– Рецензия Андрея Дмитриева в журнале «Алтай». Неожиданным для меня стало уже само название, которое выбрал для нее этот очень талантливый поэт, проницательный читатель и критик, «собеседник сердца», – «Принцип дальнего боя». Оно связано со строками из моего стихотворения «Я встречаю, как старых знакомых…». А строки такие: «Я по принципу дальнего боя/ говорю со страной и народом». Как будто произошло чудо: те строки, которые были написаны 20 лет назад, вдруг раскрылись для читателя в своей полноте и завершенности. Мысль Дмитриева о том, что сборник «Солдатская трава» соответствует душевному состоянию, которое возникает при чтении молитвы Кресту или при подготовке к исповеди, при чтении Покаянного канона, а многие стихотворения в книге «Любви исцеляющий взгляд» ориентированы на состояние души во время литургии, – для меня прекрасный и, может быть, незаслуженный дар.

– Как складывались эти книги?

– Замысел «Солдатской травы» связан с попыткой выстроить поэтический сюжет этой книги как размышление о судьбах страны и о пути моей собственной жизни, о жизни моих близких, о тех открытиях, которые в разное время были дарованы, о заблуждениях, понятых и осознанных… Солдатская трава – народное название тысячелистника. Это цветок не только деревенских лугов, но и городских окраин, цветок, стоящий прямо, как солдат, готовый к бою, готовый вынести все, что будет ему послано. Тысячелистник – это и ранозаживляющее, кровоостанавливающее средство. А сколько крови пролилось в России за прошедшее столетие! В названии книги – одноименное стихотворение, которое заканчивается такой строфой: «но он глядит с любовью/ сквозь призрачную синь/ туда, где долю вдовью/ клянет трава-полынь». Горькая полынь и не менее горький тысячелистник для меня – символы судьбы России и ее народа, символы жертвенности и любви. Сборник «Любви исцеляющий взгляд», посвященный моему мужу Руслану Измайлову, сложился в совместной работе с художницей Натальей Леонтьевой, которая написала целый цикл работ по мотивам моих стихов разного времени, так или иначе связанных с темой любви. Что же до его названия (это последняя строка стихотворения «Не станешь ни овном, ни фавном…»), то речь ведь идет о Страшном суде: «и перед падением в ад/ приходит последний свидетель –/ любви исцеляющий взгляд».

– Нередко ваши стихи своего рода молитва или проповедь, не так ли? Например:

Связать себя – и обрести свободу,

войти в огонь, в пылающую воду,

в глухую ночь, в зелено-серый лес

осин трепещущих,

в младенческий ольшаник,

чтоб ощутить, как прочен свод небес,

где ты гуляешь, ангел мой

и странник

Смирить себя – и радость обрести:

душа прозрачна, как вода в горсти,

ты жив еще, и большего не надо.

Пусть жизнь течет, как слезы по лицу:

седой пастух в горах нашел овцу,

нечаянно отставшую от стада.

Или такие, с завершающим многоточием:

На земных поминках, на звездной тризне

слышен плач Адама о древе жизни.

В городских кварталах, в квартирах

тесных

льются реки слез о плодах небесных

Да, смиритесь, смертные, с долей

тяжкой.

Вьется легкий дым над кофейной

чашкой.

Только Мать Младенцу пеленки гладит,

и твердит: «Мой Сын виноград

рассадит,

и его соцветия, листья, лозы

у детей Адама осушат слезы»...

– Первое стихотворение о любви, о невозможности встречи, об «ошибках горьких сердца» и о том, что переживает страдающая душа, в поисках выхода приникающая к воде и огню, к зарослям ольхи, к речному песку... Вряд ли его можно назвать проповедью или молитвой. Для того чтобы создать проповедь или излить молитву, необходимо особое состояние души – до высоты этого состояния нужно расти и расти. Но и задачи, и жанровые особенности у проповеди, например, совсем особые, не такие, как у лирического стихотворения. Проповедь – жанр дидактический, и сам текст строится по другим законам, нежели текст поэтический. Я этот жанр очень люблю. Если же говорить о проповеди в переносном смысле, то любое наше высказывание и действие – это проповедь того или иного образа мыслей и представлений о мире, о человеке, о смысле его жизни. Да, конечно, после кавычек в стихотворении «На земных поминках, на звездной тризне...» – многоточие. Ведь эту весть о винограде, который становится вином и претворяется в Кровь, весть о победе над смертью, о воскресении, нужно принять сердцем. И не просто принять, а жить в соответствии с этими истинами.

– Подлинные стихи – это...

– Каждый поэт и читатель по-своему отвечают на этот вопрос, и рационально ответить на него, по-моему, невозможно. Воспользуюсь мыслями великого французского поэта Поля Клоделя, который в предисловии к «Божественной комедии» Данте пишет: «Предмет поэзии – это обступающая нас священная реальность, данная нам раз и навсегда. К этой вселенной, состоящей из вещей видимых, вера присоединяет мир невидимый Эта вселенная – творенье Божье, дающее неисчерпаемый материал для повествования и песен всем – от величайшего поэта до малой пичуги». Подлинные стихи для меня те, в которых и сердцем, и мыслью, и всем трепетом существа чувствуешь эту священную реальность, воплотившуюся в слове.

– В цикле «О Раю, Раю, прекрасный Раю...» ваша лирическая героиня готова «стать подобием динамита/ и продолжить спор о добре и зле». Зачем? Разве то, что поначалу кажется скверным – разумеется, речь не о вопиющем деянии, – в итоге не оборачивается благом?

– Это стихотворение совсем не об этом. Подлинное слово, которое несло истину, красоту, добро, любовь, для современного человека, утратившего понятие Абсолюта, стало «подобием аммонита», то есть вымершей окаменелостью, тогда как на самом деле камнем стали наши сердца. Чтобы «взорвать» эту гранитную породу и вызволить сердца из каменного плена, поэт и должен становиться «подобием динамита». Исполняя все тот же пушкинский завет: «Глаголом жги сердца людей». Это не обязательно должна быть грозная гражданская лирика. Иногда тихое слово любви и сострадания действует гораздо сильнее.

– Ощущение себя и мира в целостности дано не каждому или дело в ином?

– Думаю, ощущение цельности бытия – одно из величайших сокровищ сердца человеческого. Наше время, повторяю, время раздробленности. Неслучайно культурологи говорят о мозаичности сознания современного человека, о мозаичности культуры, об утрате целостного восприятия мира. Но настоящий поэт может состояться только тогда, когда у него есть ощущение целокупности не только собственного бытия и бытия видимого мира, но и бытия мира невидимого. Такое мировосприятие было, к примеру, у Рильке. Свой опыт подобного мировосприятия этот поэт сформулировал не только в великих стихах. Так, в 1925 году он пишет в письме польскому переводчику его произведений Витольду Гулевичу по поводу цикла «Дуинские элегии»: «Мы – здешние и нынешние – ни на минуту не удовлетворяемся временным миром и не связаны с ним; мы непрестанно уходим и уходим к жившим ране, к нашим предкам, и к тем, кто, по-видимому, последует за нами, и в этом самом большом и «открытом» мире пребывают все Итак, все формы здешнего не только следует принимать ограниченными во времени, но по мере наших сил переводить их в те высшие планы бытия, к которым мы сами причастны». И еще одна его цитата: «Мы должны попытаться достигнуть высшего сознания нашего бытия, которое у себя дома в обеих не разграниченных между собой областях (он имеет в виду области жизни и смерти. – С.К.) и питается из неисчерпаемого источника обеих Истинная жизнь простирается на обе области, большой круг кровообращения проходит через обе: нет ни этого, ни того света, но лишь одно огромное единство И вот ставится проблема любви в этом, на большую свою половину расширившемся мире, в этом наконец-то целом, наконец-то здоровом мире».

– Если бы после концерта на гастролях в Магнитогорске к Зиновию Гердту не подошла Сара Погреб и не дала ему папку со своими стихами, а он, в свою очередь, не показал бы их Давиду Самойлову, ее путь к читателю, наверное, оказался бы более извилистым. А кто открыл вас?

– В 1989 году в первом номере «Юности» были напечатаны три моих стихотворения. В те баснословные времена, когда каждый день мы открывали для себя новых поэтов, русских религиозных философов, читали стихи и прозу писателей русской эмиграции, для меня одной из находок стала поэтическая подборка Бахыта Кенжеева, живущего в Канаде. И вот случилось опять же чудо: именно Кенжеев делал для газеты «Русская мысль» обзор русской поэзии текущего года. Он не просто обратил внимание на те мои стихи, но и, узнав в редакции журнала мой саратовский адрес, написал мне письмо и попросил прислать ему их побольше. И после того как в «Знамени» (1990, № 1) появилась подборка моих стихов «Зеркала» с предисловием Бахыта Кенжеева, меня стали приглашать к сотрудничеству разные толстые журналы. А в 1995-м в Санкт-Петербурге вышли два моих сборника – «Стихи о пространстве и времени» и «Песочные часы». Добавлю, что сама я свои стихи никуда и не предлагала, между тем первая моя публикация стихов состоялась в 1981 году в журнале «Литературная Грузия».

– Вы ставите цель быть услышанной?

– Каждый поэт ставит эту цель. «Нам не дано предугадать,/ Как слово наше отзовется, –/ И нам сочувствие дается,/ Как нам дается благодать...» – сказал Тютчев. А это – Мария Петровых: «Нас всех читает Бог».

– Позвольте неожиданный поворот... Как часто вы ходите на концерты, какую слушаете музыку?

– В качестве ответа приведу свое стихотворение, которое посвящено нашей саратовской пианистке Татьяне Кан, моему большому другу:

Ветку ясеня, дудочку узкую,

птичий щебет, следы на снегу –

все возьмите – оставьте мне музыку,

я без музыки жить не могу.

Без нее я как город без имени,

как случайная тень на песке…

Пишет ангел рождественским инеем,

словно мелом на классной доске,

что вина прощена и заглажена,

что по-прежнему кровь горяча,

что судьба – как замочная скважина,

как закрытая дверь без ключа.

Но не пробуй проникнуть

в таинственный

мир, где снег ослепительно бел,

где родился Господь,

где единственный

раз

я слышала музыку сфер.

Автор
Елена Константинова
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе