«Провинциальные анекдоты» в Волковском театре: смешно о грустном

На сцене ярославского драматического театра имени Ф. Волкова состоялась очередная премьера — «Провинциальные анекдоты» по пьесе Александра Вампилова.



Постановка идет на камерной сцене и представляет собой два казалось бы незамысловатых сюжета, которые тем не менее дают зрителю возможность для осмысления своей жизни и души.


В спектакле есть тонкий добрый юмор и грусть, клоунада и трагедия, ложь и истина. Но самое главное — в нём есть возрождение и надежда, шанс каждому герою на счастье и прощение. Тема маленького человека у Вампилова не становится трагедией — его герои переживают просветление. А вместе с ними — и зритель. Потому что на сцене разговор о духовных истинах ведется доступным, понятным каждому языком. Основные идеи поданы легко, без лишних символов и смыслов, без лишних движений — фирменный продукт от режиссера Валерия Кириллова. Впрочем, постановка вызывает интерес не столько своей бесспорной философичностью, сколько композиционными решениями.
Материалом для спектакля стали новеллы «Случай с метранпажем» и «Двадцать минут с ангелом». Первая — о том, как директор гостиницы, грубо обошедшийся с постояльцем, испугался его профессии, обозначенной неизвестным и страшным словом «метранпаж», а затем и возможных последствий. Вторая — о неожиданной финансовой помощи, вдруг «свалившейся» на головы двух командировочных, прокутивших все свои деньги. Подробнее о содержании говорить излишне, кому интересно — ознакомятся. В постановке оба сюжета адаптированы под ярославскую действительность — события разворачиваются в хостеле, куда на день города съезжаются герои. Адаптация, конечно, довольно условна — это касается и времени года, и прорисовки места действия, и сопутствующих событий: например, матч Бразилия — Шинник все-таки очень наивная деталь, вызывающая неловкую улыбку. Тем более, что счет так и остался неизвестным. Но все-таки — есть узнаваемость городских пейзажей, в которых появляются герои. То же, каким образом они там появляются, как раз является одним из двух приемов, композиционно связывающих две части спектакля.
Первый способ — это непосредственное соприкосновение сюжетов на уровне эпизода: герои второго — пьяные командировочные — врываются в номер героев первого, добавляя хаоса в происходящее и натурализма, знакомого всякому, кто имел неосторожность попасть в подобного рода гостиницу, чуть-чуть шалят и исчезают до своего часа. Второй приём — теленовости, сопровождающие действие в обеих частях и повествующие о похождениях нетрезвых дебоширов. Вообще телевизор становится центральной и основной деталью сценического пространства, элементом, связующим эпизоды, смыслы, коллизии. Происходящее на экране становится важной частью действия: там обозначается время происходящего, основные этапы действия, подаются ремарки — якобы методом случайного переключения программ с экрана комментируются фразы и состояние героев. В общем-то, казалось бы, ничего нового. Но режиссер пошел дальше и дал телевизору свой текст, свое параллельное действие, реализованное настоящими ведущими телевизионных новостных выпусков Юлией Тихомировой и Ильей Барабановым, которые в честь Дня города шикарно и в «хлам» напиваются в эфире. Помогает им корреспондент Марина Ромакина, непосредственно взаимодействующая с героями в рамках репортажей и все время попадающая в смешные истории. Кроме того, телеэкран начинает работать вместе с героем: например, Калошин, директор гостиницы, рассказывает о себе как о персонаже телесюжета, который в этот момент транслируется с экрана.
При этом каждая часть спектакля — отдельная история. Первая — «Случай с метранпажем» — перекликается с гоголевским «Ревизором» — здесь тоже актуальна коллизия, когда герой «сосульку, тряпку принял за важного человека». Только у Вампилова ужас героя становится главным событием, экзистенциальным переживанием, блестяще исполненным Евгением Мундумом. При этом на фоне происходящего вокруг балагана его Калошин остается фигурой трагической. Он переживает стадии испуга, метаний, осознания, перерождения — и ни разу при этом не вызывает смеха. Заниматься этим отведено всем остальным героям. Калошин вообще все время противопоставлен остальным: вот он один против двух «непослушных» постояльцев, один против двух женщин, один в толпе — и никогда внутри нее. Общность природы других образов подчеркнута тем, что они могут «зеркалить» друг друга. Например, хозяйка номера и жена Калошина — обе в костюмах, одна в красном, другая в синем, обе выстраивают параллель действия, движения: перетягивают одеяло, располагаются в пространстве сцены. Или доктор и уборщица, несущая фельдшерский чемоданчик и напоминающая медсестру — костюмы у нее и доктора очень похожи.


То же самое противостояние героя и толпы мы видим и во второй новелле. Подчеркнуто оно костюмами: толпа в пижамах веселенькой, прямо-таки идиотской расцветки, герой — в глухом черном костюме, воплощение идеи человека в футляре, которого надо обязательно «разъяснить», вывести все его тайны на чистую воду. Разговор о сокровенном происходит в рамках «пижамной вечеринки» в формате ток-шоу. При этом индивидуальность и непонятность «человека в футляре» нивелированы с помощью смирительной рубашки такой же пижамной расцветки. Контраст прослеживается и в пластике: гость в черном крайне скован в движениях, эмоциях, тогда как остальные двигаются свободно, где-то размашисто, где-то вальяжно, живо, медленно, эмоционально.
Но если в первом сюжете откровение доступно лишь главному герою, то во втором он транслирует его на всех остальных — и это самая главная композиционная антитеза спектакля. Однако происходит это прозрение в обоих случаях через бурлеск, что опять же связывает две части постановки. То ли в ярославских хостелах по-другому инсайт пережить невозможно, то ли режиссер слегка иронизирует над зрителем и критиками.
К элементам бурлеска в спектакле можно отнести не только пижамы, театральные костюмы героев, ток-шоу, телетекст, пьяного арлекинствующего врача, склонившегося над умирающим, интервью, которое берет корреспондент Марина у уборщицы. Сюда же плюсуем караоке, которое исполняют герои, иногда в обнимку с несуразными огромными плюшевыми игрушками. А также превращение сценического действия в сумасшедший дом, в котором и рождается философия. Причем этим сумасшествием все герои заражаются по очереди — и это линейный процесс, обуславливающий динамику действия.

Впрочем, прописывая композиционные контрасты и связи, режиссер оставил финал спектакля без четкого завершающего аккорда, который бы подвел итог действия. Постановка обрывается на повисшей паузе, в которую облечено молчание героев, переживающих осознание истины. Казалось бы, это молчание и должно «прозвучать» — но так и напрашивается какая-то деталь для его усиления: единственная, маленькая, четкая, но объединяющая идеи обеих частей спектакля. Возможно, режиссер еще найдет, что добавить — любой спектакль как никак живой текст. А может быть, мы и в этой незавершенности найдем смысл.
Вера Куликова
Подробности: http://regnum.ru/news/cultura/2108935.html
Поделиться
Комментировать