«Освобожденный Ширвиндт»

Дорого, бессмысленно, но – деятельность.

Я только позже понял, зачем его передвигали – его помещали поближе к ресторану Дома актера, что до пожара находился как раз на углу улицы Горького и площади Пушкина. Ресторанов в Москве того времени было считанное количество, работали они до 10-11 часов, попасть в них было дикой проблемой и поэтому кабаки при домах интеллигенции были элитны, вожделенны и маняще недоступны. Работали они чуть-чуть дольше обычных, вход туда (официально) был только для членов союзов (кино, архитекторов, артистов, композиторов и т.д.).

Судорожно разгримировавшись после спектакля, актер стремглав летел на площадь Пушкина, чтоб всеми правдами и неправдами проникнуть в переполненные родные заведения и успеть на свои скромные пять рублей выпить водки под знаменитую капусту Дома актера.


 День Победы – великий и, пожалуй, самый неподозрительный праздник нашей родины. Время стирает память, тускнеет прошлое, а иногда очень хочется искренне осветить былое и напомнить о чем-то и о ком-то, кого знал и обнимал 9 Мая. 


На входе в ресторан Дома актера стоял двухметровый швейцар Дима – непреклонный цербер мужественно закрывающий грудью амбразуру входа дабы в святая святых мельпоменовского алкоголизма не просочилась инородная пьянь. Кем и как только не обзывали стража жаждущие проникнуть внутрь, чем только не грозили, он стоял на смерть. Конечно, кое-какие поблажки (учитывая мизерную швейцарскую зарплату) он себе позволял, но сугубо выборочно, в меру и стыдливо. И вот как-то 9 мая (год забыл) мы ринулись после спектакля «Ленкома», в котором я тогда служил в родную ресторанную обитель – благо, там рядом – чтоб успеть отметить великий праздник. В вестибюле стояла непривычная тишина, толпа жаждущих смирно жалась к дверям и испуганно-удивленно взирали на Диму, который стоял на своем посту в швейцарском кителе, на котором сиял (что там Брежнев) иконостас военных орденов и медалей. Парадокс и удивление.


Вот Евгений Весник. Любимый Женечка. Казалось бы, совершенно оголтелый богемный персонаж, фонтанирующий хулиганством, бесконечным иронизмом и бесшабашным безумием. Прошел солдатом всю войну, имеет огромную «копилку» наград и иногда с необыкновенной исторической достоверностью и негодованием разбирал те или иные бездарные и трагические просчеты полководцев. Вот его знаменитый рассказ о том, как он, едучи со съемок из Ленинграда, по недосмотру адъютантов оказался вдвоем в купе с главнокомандующим одного из наших фронтов. Маршал признал актера и, поняв, что он фронтовик, разрешил ему и себе «скушать» пару-тройку бутылок коньяку. Под фронтовые воспоминания.

– Объясните – вот Вы же наверняка знаете - умолял Весник – Курская дуга! Ведь если бы не просчет с танковой атакой и вовремя зайти и так далее…
– А х… его знает…  – отвечал маршал.
– Вот Вы же высокий профессионал - как образовался котел под Орлом? – не унимался Женя – Если бы вовремя отошли, а потом не с левого фланга, а с правого пошли танки, учитывая, что… и так далее…
– А х… его знает… – разъяснял маршал.
– Я уж не говорю о Бресте – ну зачем, зачем надо было… и так далее
– А х… его знает… – уточнил маршал.
И так почти всю ночь. Утром по прибытии на Ленинградский вокзал, причесанный водой полководец, отозвал Женю и строго сказал:
– Слушай, Верник, я тут ночью что-то разоткровенничался, смотри мне, чтоб ни-ни!


Замечательный, действительно блистательный конферансье Борис Брунов служил на Тихом океане. Сначала матросом, а потом – в силу обаяния и артистизма – был переведен заведующим клубом флота, где в то время отдельно для командования крутили трофейные фильмы. Боря среди дня тихо проводил друзей на балкон зала, где они ложились на пол и часа два до начала сеанса лежали не шелохнувшись. Когда внизу рассаживался генералитет и гас свет, они тихонько поднимались и смотрели кино. Однажды Боря таинственно сказал: «Сегодня один раз будет показан документальный фильм «Смерть Риббентропа», ложитесь заранее, чтоб вас никто не видел.» Когда погас свет, на экране возникли титры «Жизнь Рембранта». 9 мая Боря вел концерты, заменив привычное канатье на бескозырку и матроску, завешенную орденами.

В начале 1943 года нас, детей артистов, обслуживающих воинские части во фронтовых бригадах (бригад таких было много – на всех фронтах), привезли из города Чердынь, что под Соликамском, в Москву. Одна из таких бригад состояла из уникального чтеца Дмитрия Николаевича Журавлева, балет представляли Тодес и Домогацкая, пела Пантофель-Нечецкая, скрипака – мой папа (он же – аккомпанемент). Руководила бригадой моя матушка. В конце 1943 года наша семья уже вся собралась в Москве. Помню, как мы получили письмо от моего незабвенного брата Бориса Ширвиндта (в дальнейшем уникального педагога, создавшего в стране сеть школ-интернатов), служившего в войну офицером-артиллеристом. В письмо была вложена вырезка из фронтовой газеты под названием «Наконец освободили Ширвиндт». Ширвиндт был самым восточным городом Пруссии на подступе к Кенигсбергу, ныне Калиниграду.


 О войне столько написано, снято, рассказано, спето и наврано, что выбрать что-нибудь оригинальное просто невозможно. Но хочется. Хотя бы спонтанно-отрывочно. 


Мои ушедшие друзья Папанов, Гердт, Никулин, Тодоровский, Окуджава – великие художники и скромные мужественные фронтовики никогда орденов на грудь не накалывали и о войне не рассказывали. А если их спрашивали – долго о ней молчали. 

Поделиться