В Издательском доме ВШЭ вышла книга американского социолога Стэнли Коэна «Народные дьяволы и моральная паника».
Впервые работа была опубликована в 1972 году и с тех пор неоднократно переиздавалась. Она посвящена девиантному поведению, молодежным субкультурам и тому, как СМИ и власти сеют моральную панику, стигматизируя ту или иную субкультурную группу, якобы угрожающую общественным ценностям и интересам. Как пишет автор во введении, «в моральной панике конденсируется политическая борьба за контроль над средствами культурного воспроизводства», изучение которых помогает «идентифицировать и концептуализировать линии власти в любом обществе, то, как нами манипулируют, заставляя воспринимать одно слишком серьезно, а другое — недостаточно серьезно». Публикуем фрагмент из главы, посвященной трансакционному подходу к девиантности и моральной панике в Великобритании 1960-х в связи с появлением субкультуры рокеров.
Общества подвержены периодам моральной паники. Состояние, эпизод, личность или группа людей определяются как угроза общественным ценностям и интересам; природа этого явления представляется СМИ в стилизованной и стереотипизированной манере; редакторы, епископы, политики и другие консервативно мыслящие люди воздвигают моральные баррикады; социально аккредитованные эксперты провозглашают свои диагнозы и решения; формируются новые стратегии совладания с ситуацией — или же, что происходит чаще, используются существующие; затем ситуация исчезает, отходя на задний план, либо ухудшается, становясь более видимой. Иногда предмет паники довольно новый, а иногда он существует уже давно, но внезапно оказывается в центре внимания. Порой паника проходит и забывается, оставляя следы лишь в фольклоре и коллективной памяти, но временами может иметь более серьезные и долгосрочные последствия и привести к изменениям в правовой и социальной политике или даже в представлении общества о самом себе.
Одна из наиболее распространенных со времен войны разновидностей моральной паники в Британии связана с появлением различных форм молодежной культуры (первоначально почти исключительно среди рабочего класса, но в последнее время зачастую — среднего класса или студентов), с девиантным или делинквентным поведением. В той или иной степени эти культуры ассоциировались с насилием. Тедди-бои, моды и рокеры, Ангелы ада, скинхеды и хиппи — вот примеры явлений такого рода. Параллельно разворачивались реакции на проблему наркотиков, воинственность студентов, политические демонстрации, футбольное хулиганство, различного рода вандализм, а также преступность и насилие в целом. Однако такие группы, как тедди-бои, моды и рокеры, выделялись не только в контексте конкретных событий (вроде демонстраций) или определенных неодобряемых форм поведения (вроде принятия наркотиков или насилия), но и как своеобразные социальные типы. В галерее типов, с помощью которой общество стремится показать своим членам, каких ролей им нужно избегать, а каким следовать, эти группы заняли постоянную позицию народных дьяволов: видимого напоминания о том, каким нам быть нельзя. Идентичность таких социальных типов является общественной собственностью, и именно эти группы подростков символизировали — как самим своим существованием, так и реакцией на него, — большую часть социальных изменений, которые произошли в Великобритании за последние двадцать лет.
В настоящей книге я подробно рассмотрю явление модов и рокеров, захватившее большую часть 1960-х годов, чтобы проиллюстрировать ряд наиболее характерных черт возникновения коллективных эпизодов подростковой девиантности и моральной паники, которую они порождают и на которую опираются в ходе своего развития. Моды и рокеры — одно из многих явлений, благодаря которым будут помнить Великобританию шестидесятых.
Десятилетие — не просто хронологический промежуток, а период, измеряемый его ассоциацией с определенными причудами, увлечениями, стилями, модой, или — если говорить более предметно — с выраженным духом, или Kulturgeist.
Одного термина, такого как «двадцатые годы», достаточно, чтобы вызвать в памяти культурный облик этого периода, и, хотя мы не так уж далеко ушли от шестидесятых, чтобы появились такие эксплицитные представления о них, историки современной культуры делают такие попытки. В «фотоальбомах» культурных типов и сцен десятилетия моды и рокеры располагаются рядом с делом Профьюмо, Великим ограблением поезда, близнецами Крэй, бандой Ричардсонов, епископом Вулвичским, журналом Private Eye, Дэвидом Фростом, «Битлз», «Роллинг Стоунз», Карнаби-стрит, убийствами на болотах, возникновением пауэллизма и войной в Южной Родезии.
В начале десятилетия термин «модернистский» попросту отсылал к стилю одежды; термин «рокер» едва ли был известен за пределами небольших групп, которые идентифицировали себя таким образом. Пять лет спустя редактор газеты назвал столкновения модов и рокеров «беспрецедентными в английской истории», а для подавления возможных массовых беспорядков, по слухам, были направлены воинские подкрепления. Сейчас, еще пять лет спустя, эти группы практически исчезли из массового сознания, оставшись в коллективной памяти лишь как народные дьяволы прошлого, с которыми можно сравнивать ужасы настоящего. В расцвете и падении модов и рокеров были все элементы, на основании которых можно говорить о народных дьяволах и моральной панике. В отличие от пятидесятых, которые породили только тедди-боев, в шестидесятые маятник стремительно раскачивался от одного народного дьявола к другому: мод, рокер, гризер, студенческий активист, наркоман, вандал, футбольный хулиган, хиппи, скинхед.
Ни моральная паника, ни социальные типы не получили должного систематического изучения в социологии. В случае моральной паники двумя наиболее релевантными аппаратами являются социология права и социальных проблем и социология коллективного поведения. Такие социологи, как Беккер и Гасфилд, на примерах закона о налоге на марихуану и «сухого закона» соответственно, показали, как формируется общественное беспокойство в тех или иных конкретных обстоятельствах, как начинается «символический крестовый поход», как он благодаря публичности и действиям определенных заинтересованных групп приводит к появлению, по Беккеру, моральной инициативы (moral enterprise), «к созданию нового фрагмента морального каркаса общества…». В другом месте Беккер использует тот же анализ для рассмотрения эволюции социальных проблем в целом. Область коллективного поведения представляет еще одно релевантное направление для изучения моральной паники.
Имеются подробные описания случаев массовой истерии, заблуждений и паники, а также множество исследований того, как общества справляются с внезапной угрозой и хаосом, вызванными природными катастрофами.
Изучение социальных типов может также относиться к области коллективного поведения, но не столько крайних его форм, вроде бунтов или массовых скоплений, сколько, главным образом, в духе общей ориентации, заданной символическими интеракционистами наподобие Блумера и Тёрнера. В этом теоретическом русле эксплицитный анализ социальных типов был предоставлен Клаппом, но, хотя он и рассматривает, как различные типы — герой, злодей и дурак — выступают ролевыми моделями в обществе, по большей части исследователь занят классификацией различных подтипов внутри этих групп (к примеру, ренегат, паразит, растлитель как злодейские роли) и перечислением личностей, которые для американцев стали воплощением этих ролей. Он не подступается к вопросу о том, как вообще становится возможным такое типирование, а лишь стремится показать, что одобряет процессы, в ходе которых наступлению социального консенсуса способствует отождествление с героическими типами и ненависть к злодейским типам.
Основной вклад в изучение самого процесса социального типирования внес интеракционистский, или трансакционный, подход к девиантности. Акцент здесь делается на том, как общество стигматизирует нарушителей правил в качестве девиантов, принадлежащих к определенным группам, и как после этого действия человека, подвергнутого стигматизирующей типизации, интерпретируются с точки зрения назначенного ему статуса. Именно этот теоретический корпус будет нашим маяком в изучении как моральной паники, так и социальных типов.
Трансакционный подход к девиантности
Социологическое исследование преступности, делинквентности, употребления наркотиков, менталь-ных расстройств и других форм социально девиантного или проблемного поведения за последнее десятилетие подверглось радикальной перестройке. Она была частью того, что можно назвать скептической революцией в криминологии и социологии девиантности. Старая традиция была канонической в том смысле, что рассматривала понятия, с которыми работала, как авторитетные, стандартные, общепринятые, заданные и неоспоримые. Новая традиция настроена скептически: когда она видит такие термины, как «девиантный», она спрашивает «девиантный для кого?» или «девиантный по отношению к чему?»; когда ей говорят, что нечто представляет собой социальную проблему, она спрашивает «проблема для кого?»; когда определенные условия или поведение описываются как дисфункциональные, тревожащие, угрожающие или опасные, она спрашивает «кто так считает?» и «почему?». Иными словами, понятия и описания не принимаются как сами собой разумеющиеся.
Из эмпирического существования форм поведения, к которому применяется ярлык «девиантный», и того обстоятельства, что люди могут сознательно и преднамеренно принять решение быть девиантами, еще нельзя делать вывод о том, что девиантность является свойством, внутренне присущим акту, или качеством, которым обладает актор. Формулировка Беккером трансакционной природы девиантности в настоящее время столь часто цитируется дословно, что фактически приобрела канонический статус:…
[девиантность] создается обществом. Я использую это выражение не в том смысле, в каком оно обычно понимается, а именно в смысле объяснения девиантности социальной ситуацией девианта или «социальными факторами», которые толкают его к действию. Я скорее имею в виду, что социальные группы создают девиантность, вырабатывая правила, в нарушении которых состоит девиантность, а также применяя эти правила к конкретным людям и наклеивая на них ярлык аутсайдеров. С этой точки зрения девиантность — не характеристика действия, совершаемого человеком, а скорее следствие применения другими людьми правил и санкций к нарушителю. Девиант — это человек, на которого удалось наклеить соответствующий ярлык; девиантное поведение — это поведение, к которому люди применяют данный ярлык.
Это означает, что исследователь девиантного поведения должен ставить под сомнение и не принимать за данность стигматизацию обществом или некоторыми влиятельными группами определенного поведения как девиантного или проблематического. Значение трансакционалистов состоит не только в том, что они переформулировали социологическую истину (суждение о девиантности в конечном счете соотносится с определенной группой), а в попытке прояснить последствия этого для исследований и теории. Они предположили, что в дополнение к набору поведенческих вопросов, которые общественность задает по поводу девиантности и на которые исследователь обязуется ответить (зачем они это сделали? что это за люди? как им помешать так поступать?), существует по крайней мере три дефиниционных вопроса: почему в принципе существует некое правило, нарушение которого составляет девиантность? Какие процессы и процедуры задействуются при определении индивида как девианта и при приме-нении к нему этого правила? Каковы результаты и следствия такого применения для общества и для индивида?
Теоретики-скептики были неверно поняты: якобы они только ставили эти дефиниционные вопросы и, более того, подразумевали, что поведенческие вопросы не имеют значения. Пускай они и впрямь указывали на тупики, в которые зашли поведенческие вопросы (действительно ли мы знаем, что отличает девианта от недевианта?), им было что сказать о положительных следствиях изучения этих вопросов. Таким образом, трансакционалисты рассматривают девиантность скорее как процесс становления — движения сомнения, приверженности, отступления, вины, — нежели как обладание фиксированными чертами и характеристиками. Это верно даже для тех форм девиантности, которые обычно воспринимаются как нечто в наибольшей степени присущее самому индивиду:
«Шизофрению нельзя подхватить подобно насморку», как пишет Лэнг.
Смысл и интерпретация, которые девиант придает собственным действиям, рассматриваются как решающие, наряду с тем фактом, что эти действия часто схожи с социально одобряемыми формами поведения.
Трансакционная перспектива не предполагает, что невинные люди произвольно отбираются для исполнения девиантных ролей или что безобидные ситуации умышленно раздуваются до социальных проблем. Она также не подразумевает, что человек, получивший ярлык девианта, должен принять эту идентичность: быть пойманным и публично стигматизированным — важный непредвиденный фактор, который может стабилизировать девиантную траекторию и закрепить ее во времени. Большая часть работ трансакционалистов посвящена проблематическому характеру социетального ответа на девиантность и тому, как подобные ответы влияют на поведение. Эта тема может изучаться на уровне личной коммуникации (к примеру, какое влияние оказывает реплика учителя о том, что ученик «шпана, которой не место в приличной школе»?), так и на более широком социетальном уровне (к примеру, как «проблема наркотиков» на самом деле создается и формируется в результате определенных социальных и правовых мер?).
Наиболее недвусмысленная попытка понять природу и последствия социетальной реакции на девиантность содержится в трудах Лемерта. Он проводит важное различие, к примеру, между первичным и вторичным отклонением. Первичное отклонение — девиация, вызванная самыми разными причинами, — относится к поведению, которое, хотя и может быть обременительным для индивида, не производит символической реорганизации на уровне представлений о самом себе. Вторичное отклонение возникает, когда индивид использует свою девиантность или основанную на ней роль в качестве средства защиты, нападения или приспособления к проблемам, созданным социетальной реакцией на нее. Социетальная реакция, таким образом, понимается как «результирующая», а не «исходная» причина девиантности: девиантность становится значимой, когда субъективно трансформируется в активную роль, которая становится основой для приписывания социального статуса.
Первичное отклонение не влечет серьезных последствий для социального статуса и представлений индивида о себе до тех пор, пока оно остается симптоматическим, ситуационным, рационализированным либо так или иначе «нормализованным» в качестве приемлемой и нормальной вариации.
Лемерт прекрасно осознавал, что переход от первичного ко вторичному отклонению представляет собой сложный процесс. То, по какой причине возникает социетальная реакция и какой вид она принимает, зависит от меры отклонения и его выраженности, а последствия реакции зависят от множества случайных факторов и сами по себе являются лишь одним из факторов в развитии девиантной траектории. Таким образом, связь между реакцией и включением ее индивидом в собственную идентичность отнюдь не неизбежна; ярлык «девиант», иными словами, далеко не всегда «принимается». Индивид может игнорировать или рационализировать ярлык либо только сделать вид, что он его принял. Такой тип индивидуальной последовательности, однако, составляет лишь одну из частей картины: более важны символические и непреднамеренные последствия социального контроля в целом. Девиантность в некотором смысле возникает и стабилизируется как артефакт социального контроля; вот почему Лемерт может утверждать: «…старая социология была склонна в значительной степени опираться на идею, что девиантность приводит к социальному контролю. Я пришел к выводу, что обратное представление — социальный контроль приводит к девиантности — в равной степени обоснованно и потенциально является более богатой предпосылкой для изучения девиантности в современном обществе».
Настоящая книга стремится — по крайней мере отчасти — именно к тому, чтобы показать обоснованность и богатство этой предпосылки. Однако я делаю больший упор на логически предшествующей задаче — на анализе природы определенного числа реакций, а не на окончательной демонстрации их возможных последствий. Как идентифицировались, стигматизировались и контролировались моды и рокеры? Через какие стадии или процессы проходила эта реакция? Почему она принимала тот или иной вид? Чем — если вновь процитировать Лемерта — были «мифология, стигма, стереотипы, паттерны эксплуатации, урегулирования, сегрегации и методы контроля, [которые] возникают и кристаллизуются во взаимодействии между девиантами и остальным обществом»?